Предисловие
Время!
Летит оно стремительно, не затормаживая ни на мгновение ни перед кем, ни перед чем. У него свой ход, своя история, которая никак не связана ни с одним из живущих на нашей бренной земле. И оно, время, неумолимо: его не совратишь, не купишь, не заманишь и не остановишь. И это чисто по-философски. Но мы живем на этой бренной земле — от рождения и до смерти. Значит, существуем в пространстве и во времени. Поэтому, ничуть не входя в противоречие со всеми мыслителями мира, можно управлять временем, ускоряя его или замедляя. Себе лично я ставлю задачу вернуться и задержаться во времени. И для этого я изобрел простой способ — сесть за стол, нахмурить лоб, испещренный возрастными морщинами, и написать, например, воспоминания о детстве, юности и нынешнем возрасте, слегка приукрасив события и свой образ в них. По ходу творческих мук над собственной биографией придумать что-нибудь для возбуждения интереса при чтении, строго руководствуясь заветом Бернарда Шоу, говорившего, «… что правда никогда не годится к опубликованию».
Именно так я и хотел поступить и этим предисловием начать книгу о собственной жизни, чтобы донести до потомков, своих и чужих, этакое гениально-мудрое. И уже вывел первую букву в слове «Мемуары», но остановился, вспомнив, что ничего значительного еще и уже не сделал, и придумал приключенческую повесть с необычным названием «Жизнь наоборот».
В этой книге я переплел события, произошедшие на самом деле и вымышленные, разбавил интригу судьбами героев реальными и выдуманными, потом в эту смесь добавил иронию и юмор, трагедию и любовь. Весь этот коктейль заправил некоторыми историческими моментами, без упоминаний которых этот роман был бы скучноват, – и продукт для легкого чтения оказался готов к употреблению.
Каков на вкус? Пусть судит читатель. Но предупреждаю заранее: на классику я и не претендую, зная, что занудно правильное изложение событий очень литературным языком напряжет нынешнее читательское племя до головной боли, и оно, разочарованно, отложит мое произведение подальше, чтобы никогда о нем не вспоминать. А так не хочется…
Ведь я через описание приключений главного героя попытался оживить свои мечты, те самые мечты, которые так и остались неосуществимыми, но такими вожделенными. И главной мыслью повести я сделаю слова, сказанные неизвестным философом из неизвестного времени:
— Не зная срока своей смерти,
Живем мы, как в последний раз
Но, если б знали, то, поверьте,
Мы жили б точно, как сейчас.
Понятно, что этот мыслитель имел ввиду любое течение жизни, любого человека, в том числе и меня, как героя будущих приключений. А чем я, то есть он (пусть он будет я), отличаемся от всех? Даже если я считаю себя уникальными созданиями Создателя… но пока…
Пока я, герой собственный жизни, нахожусь в устойчивом состоянии зрелости со всеми желаниями и возможностями, свойственному этому этапу. И к этому моменту у меня сложилось почти все так, как и не мечталось, не хотелось и моглось: я успел поучиться, поработать, разбогатеть и снова стать нормальным российским гражданином с уровнем жизни немного выше черты бедности. Это — по мнению главного статистического органа нашего государства. И ниже этой отметки — по факту.
Итак, приступаю.
Глава первая.
Хождение в капитализм
Похоже, у известного неизвестного мыслителя на все случаи жизни есть свои ответы и рекомендации. Например, такое утверждение:
— Какой судьбы себе желаешь,
Такую — должен получить,
Об авантюрах ты мечтаешь —
Придется в них тебе и жить,
— здесь можно согласиться и обосновать это последующими событиями, о которых вы, отложив все несущественные дела, узнаете и с увлечением, не отрываясь от печатных строчек, прочитаете взахлеб.
Зовут меня Александр Надеждин, и я авантюрист в хорошем смысле этого слова. Хотя и не всегда. Положительным искателем приключений я был в период построения коммунизма в нашей отдельно взятой стране.
В отрицательного героя я превратился, когда недостроенный коммунизм, нарушив все законы и Постановления Пленумов Коммунистической партии, вдруг стал дичать и вскорости перестроился в капитализм с нечеловеческим лицом и, соответственно, со всеми вытекающими непредсказуемыми последствиями.
Но обо всем по порядку.
Образование мне дало, а я его взял бесплатно у нашего государства, тогда еще — СССР: среднее — в виде суворовского училища, и незаконченное высшее — в двух институтах и одном военном учебном заведении. В силу моей, скорее всего — генетической, склонности к приключениям меня не задерживали больше, чем на три курса. Но кое-чему все-таки научили: в летном училище — начальным навыкам вождения самолета и прыжкам с большой высоты, с парашютом, естественно. Чему научили в институтах – расскажу чуть позже.
Но, к сожалению или к счастью, через неполные три года вхождения в профессию романтиков и экстремалов меня из летного училища отчислили в рекордно короткие строки, буквально на следующий день, когда я угнал самолет. Нет, не самолет с пассажирами, летевшими в Сочи на летнее оздоровление, а наш учебный Л-29, на котором мы отрабатывали свои будущие летные качества. Я был молод, горяч, красив, можно было сказать, как Ален Делон, слегка разбавленный образом Бельмондо. Но, так как я человек скромный, чужих заслуг себе не приписываю, скажу о себе честно — девушки от моей красоты в обморок не падали, следы мои на асфальте не целовали, однако на свидание не опаздывали и на отсутствие в моих руках традиционных предметов флористики и коробок конфет не обижались. Зато с радостью соглашались посвятить мне бесценные свои часы и даже годы.
В начале третьего курса я познакомился с очаровательной шатенкой Людочкой. Она была умна, что ее совсем не портило, и очень подвижна. Ее фигурка сводила меня с ума: тонкая талия, ножки как у балерины, руки – нежные, восхитительные. Грудь … о, боги! Ее можно бы было назвать идеальной красавицей, если бы не одно «но» — ее характер. Ее характер был как ветер: то теплый, то холодный, то пронизывающий до костей или обволакивающий до ватного состояния. И я никак не мог понять: нравлюсь ли я ей или нет? На свидания она приходила через раз, опаздывала безбожно и никогда не считала себя виноватой. Сколько раз я пытался забыть ее, предать ее имя забвению, но инстинкт охотника не давал мне покоя. Я должен был ее завоевать, чтобы … Короче, у каждого мужика есть куча аргументов в причинах амурной охоты. И у каждого — куча своя. Я же своей делиться не буду в силу свое авантюрной скромности.
В один из весенних вечеров, прогуливаясь с Людочкой возле нашего летного поля, я взахлеб рассказывал ей о самолетах, о летчиках, короче, трепался как мог, чтобы хоть как-то заинтересовать ее своею неординарною особою. Но мой треп колыхал лишь кусты, плотно посаженные возле забора аэродрома. Дама моего сердца ни в какую не хотела проявлять любовного томления к моей мужественной персоне. В самый пик моего токования она вдруг прервала меня и, поглядывая на Л-29, одиноко стоявший на аэродроме, как бы невзначай спросила:
— А слабо тебе покатать меня на этом самолетике?
— Мне? Слабо? Да я…! Да мне…!
Когда я приземлился под яростную ругань дежурного, мат которого чуть не разорвал мембрану наушников шлемофона, на летном поле уже активно перебирало ногами все начальство училища, а начальник политотдела, стоящий рядом с особистом, злобно мечтали каждый о своем. Первый – об исключении меня из рядов покорителей небес, а второй – о застенках каземата. Дама моего сердца легко упорхнула от наказания, я же был отчислен с треском из училища, но без записи в анкете. В данном случае роль сыграла надвигающееся инспектирование военных образовательных объектов, а угон самолета – это позор для всего училища с вытекающими выводами. И в силу острого нежелания начальства лишиться денежного довольствия и увидеть звездопад с личных погонов от меня избавились хоть и шумно, но мирно и очень быстро с формулировкой: за систематическое нарушение воинской дисциплины.
Таким образом, мечта о небе накрылась медным тазом. Любимая девушка забыла, как меня зовут и как я выгляжу, так как при встречах не узнавала и делала круглые глаза, когда я пытался с ней заговорить.
Я уже подумывал сломаться, запить, чтобы потом легко было по пьяни бить себя в грудь и кричать, размазывая пьяные сопли по спитому лицу, о коварстве женщин и оскалах судьбы, но, трезво поразмыслив, решил не маяться дурью, а попытаться превратить судьбу-индейку в жар-птицу, чтобы та не только распахивала веером передо мною свой хвост, но и радовалась за меня во всю свою жаркую пасть.
По всем правилам я должен был сразу после отчисления из военного училища пересесть с парты, где набираются знаний, на верхнюю полку пассажирского поезда и вместе с сопровождающим прапорщиком добраться до очень отдаленной воинской части и дослужить родине не менее двух лет. Но случилось незапланированное чудо, которое, конечно, некоторым образом управлялось моей авантюристической натурой и хорошими отношениями с делопроизводителем строевой части и любвеобильным прапорщиком Галочкой. Пропуская ночные способы получения личного дела на руки, я в поисках применения своих сил и знаний наткнулся на институт иностранных языков.
— В языках сила! – обрадовался я собственному открытию и оккупировал, тогда я думал основательно, факультет западноевропейских языков.
За два года обгрызания гранита наук я инициативно воткнул себе в голову хороший английский и удовлетворительный немецкий. Вообще-то, система высшего образования в этом институте меня немного смущала, так как я искренно полагал, что большую часть предметов можно безболезненно выбросить из расписания. Но со мной категорически не соглашались чиновники от образования и преподаватели института, поэтому, помимо двух иностранных языков, я как будущий переводчик изучал основы марксистко-ленинского учения, политическую экономию капитализма и социализма и прочий бред.
Суммарно, по количеству часов ленинизма и марксизма, я должен был бы иметь высшее образование уже через два года учебы в данном институте. Но не поимел его, так как эту науку я в голову не брал, кроме политической экономии загнивающего капитализма в части: деньги — товар — деньги или, наоборот, товар — деньги — деньги и еще раз деньги.
Чтобы хоть как-то разбавить студенческую жизнь и наполнить ее существенным смыслом в виде дополнительного денежного содержания, я решил экономическую формулу основоположника катаклизма на всем европейском пространстве применить на практике. С другом Николаем, или просто Палычем, вместо того чтобы под бренчание гитар, урчание пустых желудков и сомнительного секса с местными жительницами, или — со своими же однокурсницами, помогать в стройотрядах социализму развиваться, мы автостопом добирались до края Белоруссии и при содействии моего друга по суворовскому училищу Яна Вильчковского – поляка по национальности, имеющего льготный проход к родственникам, вместе с ним, пробирались в соседнюю польскую деревню. Немного поясню этот, как кажется с первого взгляда, бред. В то время перейти границу было невозможно, но родственники в приграничной полосе общались между собой достаточно просто. Поэтому, умело минуя, как истинные шпионы, все пограничные посты, мы затаривались поддельными джинсами, везли их домой и продавали как истинные «levis» и «wrangler». Подпольный наш бизнес шел неплохо, но в конце третьего курса над нами нависли черные тучи в лице вездесущего КГБ, поэтому мы быстро стали белыми и пушистыми. И после сессии, которую сдал с боем, под недружелюбные взгляды обитателей деканата я написал заявление на отчисление по семейным обстоятельствам. А мой друг просто перевелся в другой ВУЗ, от греха подальше.
Итак, передо мною опять открылся простор для применения моих способностей. И я, вместо того чтобы заняться чем-либо конкретным, решил вновь попробовать себя в качестве студента института советской торговли, куда я вполз, слегка подправив свои не совсем хорошие характеристики. Авантюрист все-таки.
Для тех, кто не очень представляет основы существования советского строя, я поясню. Все стороны нашей тогдашней жизни контролировались комитетом госбезопасности. Не так, как в сталинско-бериевские времена, когда второй следил за первым, а третий – за вторым, но контролировались.
Не успел я как следует изучить основы бухучета, вступление в социалистическое ценообразование и в принципы движения товаров, как начальник кадров (читай особист) вычислил мое темное прошлое и поделился этой информацией с комитетами, в том числе и комсомола. Принципиальные товарищи думали недолго и, ничтоже сумняшеся, выдали вердикт, что таким не место во всех рядах. Кроме того, эти ребята злобно и единогласно решили, что я еще не все долги отдал родине, и заинтересовали этим обстоятельством военкомат, который тут же определил меня служить. Отыскали же именно тот приказ Министра обороны, по которому я как плохой в прошлом курсант не дослужил срочную службу до полного исправления. Теперь я должен был отдать свой патриотический долг родине, но по сроку не больше чем положено по закону. В армии – два года, а на флоте – три. У них был выбор сделать мне хуже ровно на один год, и они со свойственным им садизмом это сделали: я оказался на флоте. Там на мои приключенческие склонности обратили внимание, поэтому все три года я усиленно изучал необходимые для морского волка дисциплины. Немного штурманское и яхтенное дело — за это спасибо моему командиру, капитан-лейтенанту Сосно Эдварду, списанному с подводных лодок за иностранное, то есть польское происхождение и наличие родственников в стане вероятного противника. Любил я легководолазную подготовку не только потому, что давали дополнительный паек, а просто любил. Это отношение к водолазному делу было замечено начальством и с подачи Сосно меня определили в группу, которая погружалась на очень большие глубины. И, конечно, с пользой для родины.
Между Камчаткой и Владивостоком в те времена был проложен подводный кабель, по которому наши флотоводцы общались между собой. На двух концах этой нитки связи стояли такие специальные устройства, которые превращали обычную речь в набор бессвязных звуков. Предположим, какой-нибудь адмирал сказал в телефон
«… твою мать», или – подводная лодка выходит в море в 00 часов 00 минут и на другом конце слышат то же самое. Но по дороге внутри кабеля идет какая-то белиберда, не доступная для понимания англоговорящего вероятного противника. Так считали все наши начальники, пока разведка флота не обратила внимания на повышенную активность американцев точно в те моменты, когда корабли «скрытно» выходили в море.
Акванавтов еще не было, но мы – водолазы-глубоководники были. Нам и поставили задачу: обследовать кабель на всем его протяжении.
Не буду хвастать, но именно я первым обнаружил американскую «электронную присоску», которая успешно снимала информацию, записывала ее на свой магнитофон, а дальше эту «присоску» меняли на другую, а умные и вражеские шифровальщики докладывали своему руководству полное содержание переговоров. Трудновато, правда, им было переводить, поскольку в содержательной части было процентов так 50 нашего отборного морского матерка. Но потом, говорят, приспособились и даже стали его употреблять без перевода. Представляю себе, как какой-нибудь штабной лейтенант морских сил штатов докладывал своему начальнику:
— Сэр, … twoy mat… — и дальше поставлю многоточие или много раз пи-пи-пи, потому как неудобно такое писать и, конечно же, читать. Да и редактор не пропустит.
За этот «подвиг», как у нас было принято, ордена получили штабные и политрабочие, а я был удостоен устной благодарности, увешан тремя лычками на погонах и награжден обещанием бессрочного отпуска на гражданку ровно через три года.
Мне уже было двадцать шесть лет, когда Родина решила, что я отдал ей свой долг сполна, и отправила меня в свободное плавание, добавив в мою копилку профессий (лингвиста, летчика, парашютиста, начинающего политэконома) профессию водолаза и командира маломерных судов, иначе, катеров и яхт.
А в 1987 году, когда мне исполнилось двадцать семь лет, я уже считал себя серьезным авантюристом, которому по плечу все трудности, встречаемые на жизненном пути. Но так как мой авантюрный склад ума требовал пищи, то я стал искать работу, свойственную моему неуемному характеру. И я ее нашел.
На Дальнем Востоке я устроился в ЭПРОН, то есть в Экспедицию Подводных Работ Особого Назначения. Так называлась эта организация раньше, а в то время — просто водолазная служба вспомогательного флота. Иногда я отлучался в местный аэроклуб, чтобы попрыгать и полетать. Поддерживал таким образом свои авантюристические наклонности в нужной форме, на всякий случай, или просто потому, что нравилось.
Ровно четыре года я ходил по дну на больших глубинах, летал и спускался на землю с парашютом. А внутри сидел червячок сомнений: правильно ли я живу? И в конце 1991 года этот негодяй червяк доточил меня до мысли: а не стать ли мне капиталистом?
И я поехал…
***
Путь мой лег, если посмотреть на карту, через необъятную родину с востока на северо-запад, в Ленинград. Для тех, кто не помнит, так раньше назывался город Санкт-Петербург. Это был не случайный, а совершенно осознанный выбор: здесь я родился и здесь жила моя мама.
Долго отдыхать на маминых разносолах я не собирался, поэтому сразу же стал изучать основы внешней и экономической деятельности в ее довольно заковыристой части: чего не хватает отчизне и чего привезти ей оттуда? Завел хорошие знакомства в таможне и, в итоге своих изысканий, переехал в Голландию, где хорошо взбивали масло, выращивали сыры и выгоняли спирт. Этих продуктов, справедливо рассудил я, очень не хватало на всей территории нашей великой и полуголодной страны.
Прибыв в столицу Нидерландов, в город Амстердам, я стал искать, где это все можно купить, на чем довезти и кому продать. Поиски меня довели до нескольких заводов, маслобоен и сыроварен.
Мой компаньон, тот самый институтский друг Палыч, который в студенческие годы помогал мне применять на практике капиталистическую теорию Маркса, остался в России. Он давно понял, что прибыльнее безопаснее товар создавать на месте, чем возить его из-за границы, поэтому создал несколько цехов, сначала подпольных, потом легальных по пошиву одежды. Изучив спрос, он остановился на джинсах и заработал на их честном пошиве в период индивидуального и кооперативного движения несколько десятков тысяч долларов, которые впоследствии мы и использовали для покупки первых двадцати тысяч бутылок спирта «Ройяль» и двух рефрижераторов со знаменитым маслом «Рама».
Три машины товара дали денег на уже шесть машин товара, шесть — на двенадцать, двенадцать — на двадцать четыре и так далее. Через полгода мой компаньон принимал по сто машин спирта и по двести машин масла с сыром в месяц. Деньги стали течь не тонким ручейком, а полноводной рекой. Налоги, понятно, я забывал платить, причем нескольким европейским государствам: Германии, Дании, Бельгии, Франции и, конечно, России.
К исходу 1994 года я стал капиталистом с несколько миллионным состоянием и тремя ресторанами в Амстердаме, то есть катался как голландский сыр в масле на «Мерседесе» последней марки. И, чтобы не было скучно, я периодически летал на своей «Сессне», выезжал на Филиппины для подводного плавания и выходил в море на собственной яхте. Ведь я все-таки авантюрист. Да, еще женился и родил дочь. Жена моя, Надя, помогала мне во всем: она вела ресторанный бизнес и очень успешно.
На этом можно было бы закончить рассказ об этом периоде жизни и поставить жирное многоточие, но … не все коту масленица.
Не все коту масленица
Комиссар полиции господин Гуго Ван Лейден в один из летних и жарковатых для этих широт дней, нехотя выслушивал от представителя очень солидной конторы следующий доклад:
— Господин комиссар, в поле нашего зрения попал один предприниматель из России, который нанес ущерб нашей экономике на сумму около десяти миллионов гульденов. Наши налоговые службы обратили внимание на караваны машин, следующие еженедельно из Голландии. Когда они посмотрели статистику выпуска продукции нескольких наших спиртзаводов, маслобоен и сыроварен, то обратили внимание на занижение их количества при переходе через наши границы. Мы связались с нашими коллегами из России и получили от них данные, которые не бьются с нашими в десятки раз. Есть предложение — связаться с прокуратурой и взять господина Александра Надеждина в разработку. Кстати, похожая картина наблюдается и в других, соседних с нами, странах. Пришли данные из Германии и Великобритании. Проявила интерес к этому делу Бельгия и Франция.
— Хорошо, — уже оживленно ответил комиссар, — Санкцию прокуратуры я получу. Представьте мне для доклада все имеющиеся у вас материалы на этого русского, — дело для комиссара показалось перспективным, и выход на пенсию мог произойти, в случае удачи, с более высокой и, понятно, выше оплачиваемой должности.
И с этого момента моя жизнь стала значительно интереснее. Но поначалу я этого не ощущал. Не знал я, что все мои переговоры по телефону слушаются и пишутся, что за мной и за моей женой неотрывно следует полиция и что постоянно сравнивается количество машин, следующих в сторону границы, с заявленным их числом. Но, повторю, жить стало интересней.
Ровно полгода это продолжалось. Демократы!
Родные наши менты уже на второй день повесили бы меня на дыбу, и ровно через месяц я бы сидел по приговору или через день купил бы себе свободу.
Взяли меня очень красиво. На дороге. Остановила меня дорожная полиция, якобы за нарушение правил. И препроводила в тюрьму. Хотя по нашим меркам — это лучше назвать санаторием-профилакторием.
Началась ни на что не похожая жизнь в заточении. С завтраком, полдником, обедом и ужином. С телевизором и спортом. Не было только жемчужных ванн и массажа. На долгое время я стал жителем двухместной камеры, а вернее — номера, с душем и туалетом, этакого полулюкса трехзвездного отеля. В общем, жизнь моя подверглась не очень сильным испытаниям. Кроме свободы, отсутствие которой не очень ощущалось в комфортной камере, меня лишили телефонной связи с родными, но встречи с ними не запрещались, поэтому я не очень сильно переживал, где-то в глубоких тайниках своей авантюрной души надеясь, что кривая вывезет.
Мои счета в банке, конечно, были арестованы. Но наши рестораны работали как обычно.
Допрашивали меня долго и нудно. Давили тяжестью улик. Помнится, предъявили стенограмму телефонного разговора с моим компаньоном, где мы беседовали об охоте и ружьях. Примерно так:
— Вы признаете, что занимались подготовкой продажи оружия?
На что я им отвечал:
— Ребята, здесь же очевидно, что речь идет об увлечении охотой и полагающихся для этих целей охотничьих ружьях. Сделайте нормальный перевод.
Но мои доводы их не пронимали. Следователь продолжал твердить свое, настаивая на моей преступной деятельности, направленной на подрыв экономических устоев его родной страны. Поняв, что мне не удастся обелить себя в их глазах и убедить недоверчивых следователей, что я бел и пушист буквально со всех сторон, я перестал с ними говорить на темы, связанные с обвинением. О погоде и женщинах, пожалуйста, можно и побеседовать, а об оружии, скрытии доходов — увольте. Но они не хотели почему-то… но на то их воля.
Так, преимущественно при молчании с моей стороны, мы докатились до суда, гуманного и скорого. Пять лет лишения свободы — таков был приговор. Но самым неприятным при этом было то, что и другие заинтересованные страны, экономику которых я сильно обидел, ждали с нетерпением конца моего заключения, чтобы воткнуть аналогичный срок. И если посчитать внимательно, то пять государств, желающих видеть меня в своих тюремных камерах на этот же срок, определяли жизненную перспективу на двадцать пять лет. Почти до шестидесяти. Поэтому я, как нормальный заключенный, через не один десяток отсиженных по закону дней стал подумывать, кроме как о женщинах, еще и о побеге.
Как это сделать и как выбраться из этой страны в родную Россию — вот такими были ежедневные мысли.
Решение оказалось простым. Это же не сибирский лагерь строгого режима с колючей проволокой по верху высоких бетонных стен и злыми собаками по периметру. В моем же «оздоровительном» лагере спираль из изделия металлопрома была, но на высоте каких-то двух метров. И эти два метра вызвали в моей памяти ассоциацию, связанную с детством и юностью: уроки физкультуры – прыжки в высоту – участие в соревнованиях. Последний мой рекорд в прыжке с шестом — это четыре с лишним метра. А тут высоты-то всего лишь два! Задачка для двоечника!
Можете себе представить нашего зэка, играющего в тюрьме в бильярд? Я лично – не могу. Вернее могу, но только, когда голову нашего страдальца используют в качестве шара, чтобы заложить его точным ударом в парашу. Но здесь в голландской тюрьме все по-настоящему: стол, шар и кий.
Стоп! Кий? Это же приспособление, с помощью которого можно… Короче, если сделать его очень прочным и сборно-разборным, то это будет подобие шеста для прыжков в высоту.
Попросив жену принести мне два специальных кия (а она меня понимала с полуслова), я назначил свой выход из тюрьмы на вечер субботы второй половины августа, через два месяца от начала посадки. И, чтобы мой выход не сорвался в виду моей слабой физической подготовки, зачастил в тренажерный зал. Через месяц упорных тренировок я понял, что тело мое готово к одной небольшой физической нагрузке: к прыжку в высоту.
Кроме того, три предшествующие побегу недели я участвовал в турнире по пулу, заняв при этом второе место среди воров, мошенников и уклонистов от уплаты налогов. Одновременно я продолжал усиленно тренироваться, обращая особое внимание на силу ног и прыгучесть.
Способ прыжка в высоту на два с небольшим метра с помощью бильярдного приспособления пришлось отрабатывать в уме. Это был не традиционный Бубковский прием, а особенный. В моем случае кий использовался как дополнительное средство упора для достижения желаемого результата. Разбег длиной в три метра, толчок ногой с одновременным упором на шест — и высота должна была покориться. С единственной попытки. Метр девяносто я брал в молодости очень даже легко. Здесь мне нужно было дополнительное усилие на тридцать – сорок сантиметров. Поэтому и был выбран сборный спецкий.
Почувствовав себя способным к установлению нового рекорда в прыжке с кием через тюремный забор, я подтвердил жене полную готовность. И, когда мой сокамерник ушел в увольнение, я, поскольку выходные мне не полагались, прогуливаясь по двору, выбрал нужный момент, когда все: и сидельцы и те, кто их охранял, — были заняты командной игрой в футбол, быстро собрал вспомогательное приспособление и отложил попытку, вспомнив, что у меня есть приятель из Австрии со странной фамилией Бок и с именем похожим на мое. То есть Александр. Это я инвестировал в его изобретение сто тысяч долларов. А изобретение было таким: рессора, сделанная из стекловолокна, алюминиевая рама и еще разные шалабушки. Нынешние читатели легко узнают в этом устройстве «Jollijumper» или «Джампер» по-русски. Я еще назвал эту штуковину копытом.
В те далекие года Шура Бок бился над неразрушаемым пластиком, и у него ничего не получалось. При нашей встрече я как любознательный человек пробовал попрыгать и побегать с этим опытным образцом. Сломался я, правда, но после третьего прыжка. В тюрьме мне был нужен только один скачок.
При следующей встрече я попросил жену организовать мне опытный и уменьшенный образец. Через неделю он, образец, был у меня. Я совершено открыто носился по тюремному полю со скоростью бизона в период весеннего гона, не вызывая у охраны ни малейшего подозрения на подготовку к побегу. Так что кий и джампер позволили мне с первой попытки легко выйти на прилегающую к тюрьме улицу. Вернее, перепрыгнуть…
Сегодня англичане гордятся тем, что они основатели «Бокинга», но они заблуждаются. Я и только я основал этот вид спорта и нарек его по-русски — «Копытингом». Надо будет предложить олимпийскому комитету новый вид двоеборья: игра в пул и, прыжок в высоту через тюремные заборы с кием и «Джампером» и назвать его «Бикопытингом».
Итак, я перепрыгнул, встал устойчиво на ноги, сняв предварительно копыта, осмотрелся – все спокойно. Автомобиль стоял сразу за углом, ровно урча стапятьюдесятьюсильным мотором. Еще час — и я был на аэродроме. Самолет со всеми полетными заданиями уже был готов к взлету. Оставалось забраться в его кабину и спросить разрешения на рулежку и взлет. Да, чуть не забыл, по паспорту я был поляком, по имени Вацлав Лыщинский, и маршрут пролегал прямо в Польшу. Насладившись полетом, я сел под Варшавой…
Путь на родину был недолгим.
Теперь я, Александр Надеждин, авантюрист, в хорошем смысле этого слова, со множеством профессий в кармане, с позитивным взглядом на туманное будущее в стране побеждающего капитализма. А прыжками в высоту я больше не увлекаюсь.
Иногда мне позванивают из Голландии, приглашая досидеть положенный срок, но я никак не соглашаюсь, помня о других странах, где меня с нетерпением ждут, как я уже говорил, примерно на 25 лет и 60 на выходе – это возраст выше средней продолжительности жизни в России. То есть, нет никакого смысла.
Да, чуть не забыл. Вас наверняка удивит, что мне звонят и разговаривают со мной на тему досидки, а не поручают нашим интерполовским ментам взять меня и препроводить? Меня это тоже тревожило. Но потом я разобрался: преступление, которое я совершил в тех развитых западноевропейских странах, по их градации не подходит на всемирный розыск. И еще – в Голландии есть довольно-таки странный закон: за побег сроков не добавлять. Приходи, здоровайся и досиживай. Можешь еще раз сбежать в свое удовольствие и снова вернуться в родную тюрьму. Гуманисты.
Что касается моих миллионов и ресторанов, то они остались навсегда в Нидерландах. Ничего, еще заработаю.
Так я думал тогда — до того злополучного дня…
Глава 2.
Круиз поневоле
Наш знакомый мыслитель еще раз напомнил, что даже если тебя ждет опасность, то ты все рано, как мотылек будешь лететь на свет, невзирая на высокую температуру лампы:
— Когда б мы знали, что опасно,
Идти по новому пути,
То мысль, что это не напрасно
Нас бы заставила пойти,
— так и получилось.
21.16 21 августа 1997 года, четверг
До этого злополучного дня я был, как я уже говорил, обыкновенным гражданином страны, которая дала мне место жительства, но денег в желаемом количестве упорно давать отказывалась. Я, избалованный своими голландскими миллионами, ныне надежно законсервированными в амстердамском банке, с трудом распоряжался тем мизером, которым меня снабжала родная страна, поэтому всячески изворачивался, чтобы хоть как-то подсластить себе и своим родным жизнь. Кем я только не работал! Моя трудовая книжка читалась кадровиками как занимательный роман с офигительным сюжетом. Мой друг Палыч старался мне помочь, но его усилия сводились лишь к нахождению очередного проекта, который через некоторое время лопался как мыльный пузырь после посещения моей конторы ребят с тупыми выражениями лица и блестящими черепами. Я злился, ругался – но про себя. Знал по опыту и из достоверных источников, что первичное накопление капитала в стране, где власть делает вид, что она власть, может стать твоим надгробием с нравоучительной эпитафией «Ты мечтал о больших деньгах – домечтался!» Короче, деньги были вокруг, их хватали все, кто мог себе это позволить, но не у всех эти деньги вместе с жизнью оставались при себе, поэтому я вел себя осторожно и предусмотрительно: на рожон не лез, свои зубы никому не показывал. Я ждал своего часа и своей удачи. И уже наметил себе денежную жилу, которую мог бы без головной боли разрабатывать, но что-то меня сдерживало. Толстое лицо премьера Гайдара, его хитрая улыбка, рыжие кудри Чубайса меня очень смущали, поэтому я потиху выкупал приватизационные чеки у жаждущих опохмелиться и отдавал своему другу для вложения их в кусочек государственного имущества, от которого само государство решило отказаться. К 1997 году в моей копилке уже лежало несколько заводиков и нефтяных вышек, но я об этом помалкивал, а мой друг и компаньон, заинтересовавшись компьютерами всерьез, умело манипулировал моими активами, пряча истинного владельца от любопытных глаз рэкетиров, рейдеров и прочих разбойников с большой дороги.
Итак, условные деньги у меня были, но взять их я пока не мог. Мой возраст еще позволял надеяться, что я еще доживу до того момента, когда дикий капитализм станет ручным, потому что, как говорил мой товарищ, он, возраст, у меня был переходный. Это когда молоденькие перестают тобой интересоваться, а женщины постарше становятся уже не интересны. Или погрубее, но конкретнее: молодые уже не дают, а женщин в возрасте — сам не хочешь.
На дворе доцветал дикий капитализм второй половины девяностых годов. К этому моменту я был как подпольный миллионер Корейко со своим чемоданом денег под кроватью, но в отличии от Александра Ивановича, я с таким счастьем находился уже на свободе, но, правда, с возможностью эту свободу потерять. А, может быть и – жизнь в худшем случае или – здоровье. Что, в целом, одно и то же. Но я был авантюристом, пока в хорошем смысле слова. Говорят, что каков человек, такие у него и перспективы на жизнь.
Искатели приключений мечтают о приключениях. И мечты чаще всего сбываются.
Так и случилось со мной в тот…
И мне это было надо?
21.00, за пятнадцать минут до… того же дня
В тот злополучный четверг еще не поздним вечером гулял я по своей улице. Гулял и думал о чем-то о своем. Был теплый конец августа, то есть последние дни этого месяца. Женщины в зарождающихся вечерних сумерках казались прекрасными и заманчивыми, воздух немного чище, листья деревьев – не такими пыльными. Где-то над головой на этаже так пятом типового дома с серыми стенами и выкидышами-балконами надрывался Киркоров, убеждая кого-то в своей любви, а рядом на изувеченных ежегодной санитарной стрижкой тополях сидели галки и старательно подкаркивали Бедросычу, заглушая своим ором шум улицы. И это было очень странно. Обычно эти пернатые ведут себя в это время суток достаточно прилично. Ну, каркнут пару раз понравившейся дамочке из своих, конечно, или громко поссорятся между собой за право обладания лучшего места на ветке, а тут орут как оглашенные, разнося свой гвалт по округе, превышая санитарные нормы шума децибелов так на пятьдесят. И непонятно почему? Неужели Филипп им так не по душе? Или что-то другое как предчувствие беды?
Чтобы сберечь свои ушные перепонки от городского гвалта, я решил побыстрее уйти из-под тополей в небольшой переулок, где в метрах пятидесяти находился уютный скверик, чтобы там, сидя на одинокой скамеечке, отдаться всецело своим мыслям, как вдруг сквозь пародийный крик галок до меня дошел резкий, неприятный, режущий по нервам рев моторов и визг тормозов.
Я, еще не видя картины, рефлекторно отскочил от края тротуара и вжался в стену дома, машинально соображая, как получше избежать перекрестного огня местной братвы. Увы, такие разборки в нашем «Бандитском Петербурге» были уже чуть ли не традиционными, так как в это шумное и темное время первичного накопления капитала шальные деньги по большим карманам иначе не распределялись.
Передо мною под истошные вопли прохожих, вернее, убегавших променадцев стало разворачиваться кино со стрельбой и погоней. Другого сравнения у меня в тот момент не нашлось.
Кинув быстрый взгляд налево-направо, я понял, что на изменения места дислокации у меня ни времени, ни шансов нет: пули летели со всех сторон; поэтому я не нашел ничего лучше, как быстро прикинуться Атлантом, поддерживающим, сидя на корточках, балкон с развешанными на нем подштанниками.
На сидячего Атланта никто внимания не обратил, поэтому я отдался всецело созерцанию обмена любезностями местной братвы. Черные машины визжали шинами чуть ли ни напротив моей мужественной персоны, пули цокали вскользь серой стены у меня над головой, люди орали, Киркоров надрывался еще больше, только в этом содоме не было слышно галок. Они, как только началась заваруха, удрали с тополей и устремились на более безопасные городские дворы. Я не мог последовать их примеру по той простой причине, что находился между двумя огнями, и двигаться мне запрещало мое собственное чувство самосохранения.
Вдруг напротив меня затормозил на долю секунды черный «мерс» — и из него в мою сторону вылетел какой-то сверток. Одновременно щелкнул затвор, как я потом понял, фотоаппарата: меня, изображающего местного Атланта на фоне хрущевской стены, сняли, в смысле, на пленку. Краем еще не оглохшего уха я едва уловил хриплые слова:
— Сохрани и найди меня! Откроешь – поймешь!
Я еще более скрючился у стены, ничегошеньки не понимая. Ко мне, к Атланту, временно заболевшему (надо же как-то объяснить его необычное положение!), вдруг обратились как к живому!
Я еще некоторое время тупо глядел вслед удалившимся машинам, нафаршированными злобными хулиганами, абсолютно не реагируя на вызывающе нагло лежавший сверток у моих ног.
— Я не Ра-фа-эль! – вдруг закричал у меня над головой неуемный певец, и до меня дошло – я тоже не Атлант.
Приняв подобающую мужественному человеку позу, я поразмял затекшие конечности и только потом ногой осторожно коснулся пакета.
— Что там? – разбудила мой мозг мысль, и я резво нагнулся, чтобы подобрать сверток, но мой взгляд, скользнув по выщербленному асфальту, вдруг зацепился за множество гильз, бог знает как залетевших на тротуар — и тут я понял, что моя жизнь, как и десяток секунд назад, висит на волоске.
— Ноги в руки и бежать! — дал я себе установку – и в обнимку с пакетом был таков.
Петляя, как заяц от погони, я добрался до квартиры и закрылся на все замки. Потом в целях маскировки зашторил плотно окна, сел за шкаф, там меня враг не найдет, и стал рассматривать увесистый сверток, тщательно изучая его со всех сторон. На плотной серой бумаге никаких записей не имелось. Я даже понюхал ее. Пожал плечами.
Вспомнилось, как мать говорила:
— Сашенька, никогда не бери чужих вещей. Они тебе пользы не принесут, а только беды! Что бы это ни было. Запомни это.
Мама, конечно, была права, и я никогда не зарился на чужое. А тут мне это кто-то добровольно оставил да еще попросил сохранить. Sancta simplicities! Разве можно так доверять случайным людям? А вдруг мне это надо? А вдруг я дурак дураком и все это съем, или выброшу на помойку, или пошлю случайного просителя по известному в народе адресу и ничего хранить не буду, тем более искать кого-то там еще? Мне надо чужие проблемы? Нет, однозначно. А почему? Да у меня своих — выше Останкинской башни! …
Я еще некоторое время помучался совестью и страхами, потом все-таки решился вскрыть пакет, благо в этом моем занятии мне никто не мешал: мои родные были на даче.
В пакете оказались какие-то документы, дополненные большим количеством денег. Первую мысль позвонить в милицию тут же отбросил: хриплый голос незнакомца фантомом раздался у меня в голове: «Сохрани и найди меня!»
Признак богатства, выраженный толстыми пачками американских дензнаков, спокойно, без дрожи в руках, отложил в сторону и принялся за бумаги.
На первом же листе были написаны какие-то цифры. Тут и ребенку было понятно, что это номер телефона. Пододвинул к себе тугие пачки. Пересчитал их основательно — и получилось полмиллиона долларов.
Называется — сходил погулять!
21.30, в тот же день
Итак, сижу за шкафом, спрятавшись там, как таракан от тапка, в состоянии организма «ни с гловы — мовы, ни с дупы — перд» (так очень точно определяют такое состояние наши братья поляки), но все-таки машинально ощупываю пачки денег, уютно устроившихся у меня под рукой, и пробую читать документы. По мере того, как знакомые буквы складываются в еще более знакомые слова, мой организм, доселе редко испытывающий нервную дрожь, вдруг начинает потихоньку выбивать чечетку.
«Эти документы – мой прямой пропуск в ад! – осеняет меня здравая мысль. – Кому это надо было так меня подставить? Вот гады! Вот сволочи! Да и сам хорош, так вляпаться! Подумать только, именно в девять вечера тебе захотелось погулять, вечерний моцион совершить!»
Я вскочил из своего укрытия и забегал по кабинету, на все лады ругая свою неосторожность и опрометчивость. Чтобы лучше снять стресс, прибегнул и к русскому народному мату, по опыту зная, что только ядреное словцо может кардинально подействовать на расшатавшуюся нервную систему. Вспомнив вслух все русские и нерусские маты и просклоняв их по всем имеющим падежам и формам, я почувствовал некоторое удовлетворение и спокойствие, поэтому уже хладнокровно взглянул правде в глаза.
Кто-то всучил мне помимо моей воли очень интересные документы, которые раскрывали все, буквально все в деле нашумевшего в свое время убийства видного тележурналиста Алексея Панина. Об этом тогда гудели все телеэфиры и упражнялись в словесных баталиях многочисленные газеты и журналы. Милиция била себя в грудь, уверяя, что и недели не пройдет, как убийцы будут пойманы и наказаны; весь чиновничий ряд до самой своей верхушки тоже не отставал от погонной братии, убеждая возмущенный электорат, что это дело у них на тщательном контроле и виновные обязательно будут привлечены к ответственности. Но время шло, страсти утихали, громких убийств меньше не становилось, милиция и власть устали бить себя в грудь, и как следствие — об Алексее Панине вскорости забыли, задвинув раскрытие причин его гибели на задний план, то есть в архив. Поэтому убийство известного тележурналиста так и не было раскрыто до сих пор. До этих пор.
Я еще некоторое время лихорадочно поизмерял ногами расстояние между письменным столом, шкафом и окном моего кабинета, потом, махнув на все грядущие неприятности рукой, сгреб с пола бумаги и бросил их на стол.
Сходил на кухню, сварил крепчайшего кофе, осторожно налил его в желудок, закрыв этой ароматной и бодрящей жидкостью 150 миллилитров коньяка, выпитых за десять секунд до этого, и также осторожно выглянул в окно — ничего подозрительного.
«Веду себя, как Штирлиц перед провалом», — усмехнулся я своему поведению и направился в кабинет. Надо было во всем разобраться более обстоятельно, а главное выяснить, что делать с этим взрывоопасным богатством?
Через полчаса методичного изучения документов, в котором черным по белому были даны ориентировки на заказчика и исполнителя убийства Панина, подтвержденные документальными свидетельствами, а также номера телефонов, адреса, стенограммы переговоров, мне стало совсем хорово, но не в смысле хорошо…
«У меня в руках граната с выдернутой чекой», — сделал вывод я, взяв в руку последний документ, изучение которого я отложил на потом. Это была статья Андрея Панина из «Московского комсомольца»:
«…Николай Борисович Селин был человеком обнаженной совести, высокой порядочности и чести. Поэтому совсем не понятно, как человек с такими качествами попал в обойму номенклатуры, в которой такие люди считались мутантами.
Уже к пятидесятым годам партия, посчитав, что справилась с честью и достоинством как проявлениям характера советского человека, прекратила репрессии и предоставила человеку развиваться самостоятельно, правда, под неусыпным взором органов.
Вот и стали то тут, то там неожиданно появляться такие люди, как Солженицын, Сахаров, Бродский, Ростропович и Селин.
Еще, будучи московским секретарем, Николай Борисович Селин, натолкнувшись на проявления лицемерия и ханжества правящей верхушки и понимая, что справиться с этим ему не под силу, сломался в первый раз.
По старой традиции русского человека свою совесть он стал заливать водкой.
Когда его избрали президентом России, он вдруг подумал, что способен развернуть страну в правильном направлении.
Но, к сожалению, не получилось. Прохвосты, окружившие его тесными рядами в три кольца, все благие его намерения быстренько развернули в сторону своих карманов. И президент сломался во второй раз.
Неудачи и алкоголь очень скоро сделали политически безвольным первое лицо государства. Править страной стали деньги. Вернее, люди, которые собрали их в большом количестве.
Вот почему физик и математик Левантовский, набрав для входного билета определенную сумму, вошел в число близко приближенных к семье…
Начиная с 96 года, страной стала править преступная группа, активным членом которой стал Аркадий Абрамович Левантовский…»
Я отложил статью и тупо уставился в стол, где веером валялись документы, подтверждающие, что и в моей жизни наступил перелом, с которым не справится ни один хирург, каким бы он не был гением. «Вот вляпался!» — в сотый раз обругал себя я и вдруг ясно представил, как меня будут «убирать»: взорвут квартиру, например, или случайно раздавят каким-нибудь грязным жигуленком на пешеходной дорожке, или просто пристрелят в подъезде, продырявив в целях госконтроля голову. Короче, убьют меня стандартно, без всяких изысков и тщательных приготовлений, а главное, никто так и не поймет, за что среднестатистического гражданина Тяпкина, то есть Александра Надеждина, вычеркнули из списка жителей славного города на Неве и из всех списков, живущих на этой странной планете.
По моей авантюрной душе заскребли кошки, а где-то глубоко в душе неназойливо так, почти душевно прозвучал в мою честь похоронный марш, и я с несвойственным мне энтузиазмом к собственной персоне вдруг неожиданно для самого себя констатировал, что боюсь, боюсь панически вполне угадываемых последствий. От такого неутешительного вывода мой оптимизм окончательно ушел в нокаут, а коты и вовсе озверели, растерзав мою авантюрную душу в клочья.
Я пулей влетел на кухню, вырвал из чрева холодильника бутылку водки и присосался к ней, как младенец к мамкиной титьке. За считанные секунды я справился с родимой и обалдело уставился на пустую тару в моей руке. Водка ни на градус не замутила мой разум. Вот что страх с человеком делает?
На ватных ногах я вернулся к бумагам, раскиданным у меня на столе, аккуратно сложил их стопочкой, рядом горкой водрузил «американцев» и потом только приступил к разборке полетов.
Усилием возрожденной водкой воли прогнав с души обнаглевших котов и кошек и вернув остатки оптимизма, я, как настоящий разведчик, принялся рассуждать о путях собственного спасения и, соответственно, выхода из тупикового состояния, лихорадочно перебирая в голове возможные действия и просчитывая последствия: «Не звонить не получится. Найдут. Скрыться тоже нельзя. Достанут везде. У них есть моя фотография. Больше всего опасаюсь за своих близких. Выхода нет. Тупик?»
Я еще некоторое время прокрутил все мыслимые и немыслимые, вплоть до отлета на орбитальную станцию «Мир», варианты ухода от неприятностей, но, поняв, что в усталую голову ничего путного не лезет, решил это дело переспать. Утро вечера мудренее. Не я это первый придумал.
Но сон долго не мог освободить меня от тяжелых мыслей. Я ворочался на кровати, как уж на сковородке, скрипом кровати доводя соседей до нервного срыва, но легче мне от этого не становилось. Мое любимое драгоценное тело не хотело быть раздавленным ни разбитым жигуленком, ни навороченным джипом, голова моя тоже ни в какую не желала приобретать дополнительную дырку, не предусмотренную природой, поэтому я скакал на матрасе, как мерин по полю, пока от усталости не вырубился окончательно.
07.00, 22 августа
Ночной кошмар, в котором меня с головой, похожей на сито, какие-то неприятные личности старательно просовывали под дверь, ленясь открыть ее ключом, прервал заоравший телевизор, поставленный на таймер вместо будильника. В программе «Дежурная часть» девица бодренько так сообщила, что вчера вечером на улице Гжатской расстреляна машина и в ней — какая радость!- труп. Таким же бодреньким голоском дикторша начала фантазировать о заказных убийствах, о бандитских разборках и криминале, захлестнувшем город. «А сейчас мы имеем возможность показать вам, дорогие наши зрители, этот сюжет без комментариев. Всего хорошего вам и доброго утра!» — радостно закончила девица свой репортаж, а я окончательно проснулся, увидев на экране тот самый злополучный «мерс», из которого вчера в меня «выстрелили» пакетом с деньгами и опасными документами. Что этот бумажный выстрел был очень опасен, свидетельствовало не очень живое тело водителя, безучастно наблюдавшего через разбитое стекло за мрачно сгустившимися над машиной вечерними облаками.
«Итак, дело швах, утро не принесло облегчения, — я мрачно уставился в телек, где молодая пара, блестя вставными зубами, настойчиво советовала мне чистить зубы колгейтом. — Проявить пленку и вычислить меня по фото – дело не долгое, а, для профессионалов, два раза плюнуть. У них — свобода действия и масса возможностей меня достать. У меня – только мой авантюризм и мое везение. Что вывезет? И есть ли у меня время на утреннюю полировку зубов тем же колгейтом и с кофе в придачу? Может, враги-шпионы уже подъезжают к моему дому?».
Эта мысль вмиг сорвала меня кровати и заставила по-солдатски в сжатые сроки привести себя в порядок и выкинуть всего меня вместе со своими страхами и подозрениями на улицу, пустота которой уже слегка разбавлялась еще сонными прохожими. Подзаряженный бесплатным адреналином, полученным из телека, и подгоняемый собственными мыслями, я мчался по тротуару пока без всякой ориентации в пространстве. «Первым делом надо позвонить, а там будет видно, «что день грядущий нам готовит»,- решил я через десять минут бесцельного бега и активно заработал конечностями в сторону метро.
Утреннее метро напоминало разбуженный муравейник. Люди с сумками и без, сновали туда-сюда, как роботы, без всяких эмоций и чувственных проявлений. Лишь изредка доносился сонный голос с претензией на вежливость: «Куда прешь, не видишь – я здесь! Очкарик вшивый! Понаехали тут, пройти нормальному человеку не дают!»
Не углубляясь в человеческий термитник, я замер у входа в подземку и стал ждать: тот, кто мне сейчас был необходим, должен был вот-вот появиться.
— Э, друг, пятерочки не найдется? – вдруг услышал я прокуренный грубый голос.
Повернулся – передо мною стоял тот, кого я ждал уже около часу. Непередаваемое амбре, исходящее от попрошайки, несколько поколебало мою уверенность в положительном исходе задуманного, но, покрутив головой в поисках другого элемента и никого не найдя, я решил использовать то, что само пришло. Достав из кармана брюк бумажник и вынув оттуда две сотни, я как бы невзначай провел этими бумажками перед носом пьянчуги. У бомжа от вожделения даже слюна потекла.
Поняв по блеску в глазах, что объект готов к сотрудничеству, я приступил к реализации плана незамедлительно.
— Хочешь заработать? – я демонстративно прошуршал купюрами.
Бомж даже не кивнул, он просто преданно воззрился на бумажки и вильнул хвостом, то есть рукой.
— Паспорт есть?
Нечесаная несколько недель личность напряглась, но я ее тут же успокоил:
— Для дела спрашиваю, чтобы тебе дать заработать.
Личность облизнулась и полезла в карман грязных штанин. Оттуда досталось что-то похожее на «серпасто-молоткастое». Я взял документ в руки и открыл страницу с пропиской. Слава Богу, прописка была городская. Значит, это не бомж, хотя так похож…
— Пошли со мною, здесь недалеко, — приказал я грязному и еще не просохшему от недельного запоя жителю легендарного города, и он покорно поплелся следом, бубня себе под нос причитания о тягостях собственного жития.
В ближайшем ларьке я купил пять литров полезной воды «Святой источник» и вылил ее на своего спутника. Привел, иначе говоря, его в относительно чистый вид. На развале секонд-хенда я пробрел ему брюки, футболку и кроссовки. Мой новый знакомец никак не мог взять в толк, что я от него хочу, поэтому на переодевание согласился с большим трудом и подозрением. Мне пришлось прибегнуть к сотне другой слов, чтобы убедить страдальца в отсутствии у меня по отношению к его особе криминальных мыслей. «Только во благо, только во благо и даром!» — твердил я, пока алкаш переодевался во все новое в небольшой подворотне.
Валерий, так он звался в паспорте, как только его новая форма отразилась в ближайшей витрине, пришел от собственного вида в полный восторг и моментально решил меня слюняво отблагодарить за проявленную благотворительность, но я не поддался.
— Вот тебе деньги, иди в сотовую, купи мобилу подешевле и симку к ней. Надеюсь, знаешь, что это такое?
Валерий активно вытаращил глаза и радостно агакнул.
— Я тебя у входа подожду, — предупредил я и на всякий случай пригрозил: — Не вздумай улизнуть. Найду – на лоскуты порежу!
Глаза алкаша потускнели на мгновение, но потом опять ожили: в моих руках он увидел перспективу праздника жаждущей души.
Через полчаса он важно вышел из магазина и торжественно вручил мне телефон и бумаги.
— Сказали, через полчаса подключат,- объявил он и вопросительно уставился на мой кулак, в котором лежали вожделенные для его страждущей души бумажки.
— Бери, заработал! – я протянул ему заготовленные две сотни — и Валера, личностью являющейся только по паспорту, окрылено помчался к ближайшему магазину.
Через полчаса блужданий по питерским улицам я по памяти набрал номер телефона, оставленный мне неизвестным.
— Да, — ответил знакомый хриплый голос.
— Я… на улице… пакет… вчера… — начал я нести сбивчивую околесицу, как «хриплый», так я его про себя назвал, резко прервал мое заикание:
— Свяжусь с тобой в 14.00, — и отключился.
У меня несколько отлегло от души. Почему-то от этого голоса не веяло тревогой. «А может, не так страшен черт?» — уже веселее подумал я. Мысль о возможных бедах как-то сама собой отпала, а вот жажда приключений слегка склеила мою истерзанную вчерашними кошками душу.
«Надо подкрепиться», — решил я, погладив заурчавший от голодного спазма желудок.
До двух было еще много времени, поэтому я направился в ближайшую кафешку, которая только-только открылась.
14.00, 22 августа
Ровно в два дня раздалась мелодия телефонного звонка. Женский голос спросил:
— Скажите, вы любите радугу? Если да, то первые четыре в конец, — на этом она отключилась.
Странно, но я не удивился и почему-то понял, что это какой-то код.
— На что они рассчитывают? На мою сообразительность? Шифровальщиком я точно не был.
Сейчас я уже и не помню, как догадался. В голове вдруг всплыла фраза: «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Цвета радуги: красный, оранжевый, желтый,…, фиолетовый. По буквам: К, О, Ж, З, Г, С, Ф. А в цифрах: 12, 16, 8, 9, 4, 19, 22. Первые четыре в конец. Получилось 8 – 941 – 922 – 12 — 16 begin_of_the_skype_highlighting 8 – 941 – 922 – 12 — 16 end_of_the_skype_highlighting.
Не верю, но звоню.
— Быстро ты, — слышу голос Хриплого. В его интонации — ни нотки удивления. — Теперь так. Запоминай. Сегодня в 17.00 стой у третьего вагона метро Купчино, к тебе подойдет девушка и обнимет тебя. Надень на голову бейсболку. У тебя есть? Какого цвета?
— Белого, – вспоминаю.
— Пакет с собой не бери. Телефон выкинь подальше от того места, где сейчас находишься. Что делать дальше, тебе скажут.
К пяти, как истинный мачо-разведчик, маячу у вагона. Сзади меня нежно обнимают женские руки. Одновременно чувствую аромат хороших духов. Оборачиваюсь — и сразу моя душа принимает первоначальное состояние, а терзания о случившемся испаряются, как утренняя дымка под лучами жаркого солнца. Передо мной стоит очень красивая девушка с роскошными каштановыми волосами, в которых запутались тонкие нити золота, и моя воскресшая душа моментально реагирует на нее: она растекается в радостной улыбке, напомнив обнявшему ее организму, что возраст у них обоих еще не переходный и каждый за себя постоять еще о-го-го! как может.
— Идем, — говорит небесное создание и влюблено смотрит на меня. Так правдиво, что я верю и всецело отдаю себя ей, хотя бы в мыслях. Девушка нежно, как облако, обволакивает меня, прижавшись к моему сильному плечу, и, что-то нашептывая на ухо, уверенно тянет к выходу. Ловлю завистливые взгляды мужиков и сам себе начинаю завидовать.
Обнявшись, как два голубка, мы выбираемся на воздух. Там нас ждут неприметные «жигули», которые немного меня отрезвляют. Я перестаю парить возле «облака» и пытаюсь трезво оценить ситуацию. На всякий случай запоминаю номер машины, физиономические данные моей спутницы и детали всей улицы. Хотя, на кой они мне, если меня прикончат, я понимаю слабо. Все-таки нахождение вблизи прекрасных половин человечества влияет на качества мозга другой половины.
— В машину! – резко приказывает девушка, и я понимаю, что нежное облако было только в моих мечтах.
«Ну, хоть что-нибудь», — философски успокаиваю себя я и устраиваюсь на заднем сиденье. Примостившись рядом, девушка отстраненно бросает мне:
— Все вопросы потом, — и отвлеченно начинает смотреть в окно.
«А счастье было так возможно, так близко…» — досадливо цитирую поэта и про себя огорченно вздыхаю. Неужели облом?
Хмурый водитель не произносит ни слова. В полном молчании и отчуждении мы едем минут пятнадцать.
Мое активированное событиями воображение рисует разные картины. С трудом держу себя в руках и отгоняю дурные мысли. На Будапештской улице меня пересаживают в другую машину, в новенький «мерседес». Получаю приказ прилечь на заднее сиденье и закрыть глаза бейсболкой. Я с готовностью молодого Казановы соглашаюсь. Это же какой кайф лежать на столь прекрасных коленках и наслаждаться ароматом юного совершенства! Я предпринимаю попытку слегка обнять неожиданную подругу, но, получив короткий хук в солнечное сплетение, забываю, что я мужчина. Ладно, я бревно и меня везут на пилораму.
Полчаса дороги — и мы стоим у неприметного здания. Честно скажу, что не старался определить направление движения, но по каким-то неведомым мне признакам подумал о Павловске. Дом был большой, старый, двухэтажный, добротный и стоял несколько обособленно. Чувствовалось, что он строился сразу после войны. Вокруг росли большие деревья. Какие? Точно не знаю, никогда не запоминал их названия.
Вход был только один.
— Есть ли выход? – этот вопрос почему-то засел в моей голове… о девушке, на коленках которой покоилась целых полчаса моя личность, почему-то уже не думалось.
17.48, 22 августа
«Мерседес» плавно остановился и я, по инерции прижавшись к теплым коленкам, понял, что приятное путешествие закончилось.
— Все, приехали, — подтвердила красавица и достаточно ощутимо намекнула мне рукой, что пора вставать.
Пришлось нехотя отрываться от эротической подушки и выходить из машины.
У входной двери дома я решил проявить всю свою галантность, пропустив даму вперед, но моя галантность не была понята. Холодный взгляд юного создания просто протолкнул меня вперед, и я, как конвоируемый, вошел первым, она — за мной. В таком же порядке мы поднялись на второй этаж. Там прекрасная незнакомка передала меня в руки моложавого, лет сорока, человека и молча ушла, заманчиво покачивая бедрами. Я с сожалением проводил её взглядом:
— Хороша чертовка!
— Ну, ты молодец, — раздался знакомый хриплый голос, — о вечном надо думать, а не о бабах, — и продолжил: — Ну, что попали мы с тобой?
— Да, уж, — грустно ответил я и осмотрелся.
Комната, в которой я оказался, была метров двадцать. Два окна были забраны тяжелыми шторами, под высоким потолком висела громоздкая люстра с претензией на антиквариат. Стены со старыми обоями украшали какие-то репродукции в дешёвеньких рамках. Посредине комнаты стоял круглый стол, накрытый скатертью. У стола — три стула. В простенке между окнами — письменный стол, довольно подержанный, а у противоположной от двери стены расположился удобный современный диван. Рядом с диваном — трёхстворчатый шкаф, весьма симпатичный, с каким-то налётом старины. В правом углу у окна — небольшая горка с посудой.
Больше мне ничего не запомнилось.
— Ничего, не горюй, прорвемся. Не первый раз. Давай познакомимся, – отвлек меня от осмотра хозяин и первый представился: — Стефан.
Я хотел было сказать свое имя, но Хриплый перебил меня.
— Тебя назовем Александром.
— Откуда вы знаете? – удивился я.
— Я не знаю. Это твое новое имя. Фамилия простая Иванов, а отец у тебя был Петр.
— Иванов Александр Петрович, по-моему, неплохо, — Хриплый доброжелательно улыбнулся.
Увидев непонимание в моих глазах, Стефан начал объяснять:
— Всего я тебе пока не расскажу, но главное — попытаюсь. Первый вопрос, который тебя просто сжигает изнутри: почему ты? Я правильно понял?
Я кивнул, даже слишком энергично: этот вопрос, на самом деле, никак не мог просто так улетучиться из моей переполненной мыслями головы.
— Отвечаю, — Хриплый усмехнулся, — все просто и, ты сам понимаешь, случайно. Нечего гулять по улицам, где стреляют и гоняются друг за другом на машинах. А если без шуток, то не повезло тебе. Хотя, если философски подойти к вопросу о везении, то как посмотреть. Жив – значит, пока удача на твоей стороне, ты здесь – значит, на моей, а в общем – всем нам повезло.
Потом Стефан перешел ко второму вопросу, который он, я так думаю, просто считал с моего исписанного вопросами лба.
— На следующий вопрос: кто мы? Отвечаю. Мы — группа офицеров спецслужб, которым не безразлична судьба России. Слышал, наверняка, «Честь. Справедливость. Возмездие» или «Ч.С.В.»
Я кивнул, но уже не так энергично.
— Наша главная задача — искоренять криминал. Методы? Согласно обстановке. Чаще приводим приговор в исполнение сами.
— Но ведь это незаконно!?
— Да, приходится. Сегодня на органы надежды нет. Они и преступники почти одно и то же. Но отчищать родину от грязи надо. Касаемо тебя, — он на мгновение замолчал, — мы приняли решение, что ты пока будешь с нами. Правда, и выхода другого у тебя нет. Тем более противная сторона тебя активно разыскивает. У них фото. Похоже, ты там неподалеку живешь?
— Да.
Хриплый несколько секунд помолчал, пытливо изучая мою пока еще не просветленную эврикой физиономию, потом хмуро спросил:
— Тебя заботит мысль, почему мы так откровенны с тобой? Вроде бы солидная организация, а связалась с первым встречным? Так?
Я ответом опустил плечи.
— Друг мой, — Стефан поупражнял губы в гримасе, — ситуация требовала неординарных решений. Я увидел тебя в позе какающего атланта, а не убегающего в панике трусливого горожанина. Успел подумать о твоем самообладании в критический момент и успел принять решение сбросить пакет именно тебе. Рисковал? Да! Но по факту получилось – не напрасно, — он похвалил то ли меня, то ли себя. — Ладно, все это лирика, лучше расскажи о себе.
Прежде чем приступить к рассказу о себе, любимом, я высказал свою тревоге за жену и дочь. Объяснил, что они за городом. Согласился с тем, что выбор у меня не велик.
Стефан нетерпеливым жестом дал мне понять, что это потом, а сначала он бы хотел познакомиться со мною поближе, но пока в анкетном порядке.
Я вкратце изложил свой жизненный путь.
Родился, учился, сидел, бежал. В новой жизни еще не преуспел. Хотя хотел бы…
Стефан внимательно слушал: на одни эпизоды из моей бурной биографии он утвердительно покачивал головой, на другие – вопросительно подымал брови, но ни разу не перебил меня вопросом, хотя мог бы, так как белых пятен в моей озвученной биографии было многовато: я экономил слова и время. Когда я перестал заливаться соловьем, он лишь уточнил:
— Как с физкультурой и спортом?
— Поддерживаю форму, как могу. Бегаю каждый день. Подкачиваюсь на тренажере. Я ведь в молодости занимался боксом. Правда, всего лишь КМС. Но при случае за себя постоять сумею, — ответил я на вопрос.
— Да и с головой у тебя неплохо, — похвалил уже меня собеседник,- с номером телефона ты быстро справился. А то я думал, что придется как-то иначе связываться с тобой. Что касается биографии, то попозже напишешь подробно, — отрывисто продолжал он, — а сейчас пройди за эту дверь, там выправят новые документы. Надо спешить. Времени маловато. Противник у нас сильный. О твоей семье подумаем.
Я вышел в соседнюю комнату. Она резко отличалась от первой.
Современная мебель. Несколько компьютеров, похоже, самой последней модели. И еще какая-то аппаратура, о назначении которой можно было только догадываться. Что-нибудь для связи, прослушивания и пеленгования.
Меня встретил щуплый человек в очках. Провел в следующее помещение. Оно было похоже на гримерную в театре и одновременно парикмахерскую. Так и оказалось.
Через час в зеркале я увидел довольно привлекательного блондина с голубыми глазами: контактные линзы, другой костюм и усы завершили мой новый образ. Потом меня сфотографировали, во второй раз за сутки, на паспорт и отправили обратно к Хриплому.
— Будем думать о двух вещах: о семье и о пакете, — Стефан пригласил меня сесть. — Кстати, ты читал документы?
— Пробежал глазами, — ответил я, решив не лгать.
— Понял, что все очень серьезно?
— Нешто мы не понимаем, — попытался пошутить.
— У Левантовского земля начинает гореть под ногами. И он уже не остановится. Все, кто что-нибудь знает об этом и кто рядом с ними, должны быть уничтожены.
В груди у меня слегка похолодело. Шутить больше не хотелось.
— Правда, мы тоже не лыком шиты. Аркадий Абрамович, — Стефан назвал олигарха по имени и отчеству, — с нами предпочитал не связываться. Но теперь он развязал войну. Другого выхода у него не было. Эти документы представляют для него реальную опасность. Надо торопиться и выводить из-под удара твою семью. Есть ли у жены и дочери загранпаспорта? Машина? Права? – спросил он.
— Есть вид на жительство в Голландии. Жена водит. Они собирались на следующей неделе в Финляндию. Их пригласила в гости хорошая знакомая.
— Это упрощает дело, — удовлетворенно заметил он и решил: — Поступим так. Звони жене и убедительно проси ее срочно выехать за границу. Пусть ждет нашего человека и тебя в гостинице «Марта- отель» на Унденманкату, 19. Новые документы им сделаем в Хельсинки. Нашего человека зовут Виталий. Теперь скажи мне что-нибудь такое, о чем знаете только вы двое.
Я немного подумал и назвал первое декабря – день нашей встречи. Кроме меня и жены, об этой особенной дате не знала ни одна душа.
— Теперь подумаем, как быть с пакетом? – Стефан нажал на кнопку:
— Лена, зайди.
Через минуту появилась моя старая новая знакомая.
— Поедете вместе с Александром, — Стефан кивнул в мою сторону, Елена перевела взгляд на меня и слегка удивилась, но слегка. Стефан же продолжил: — Заберешь посылку и в точке три передашь ее. Затем в Финляндию. До гостиницы. В Брусничном — через четыре часа. Остальное потом.
— Звони! – Стефан протянул мне телефон.
Надюша, моя жена, ответила сразу:
— Ты где? – поинтересовалась она.
— Слушай внимательно, не перебивай, — уверенным голосом начал я,
— как можно быстрее собери все необходимое, бери дочь и через Торфяновку поезжай в Хельсинки. Там найдешь гостиницу, — говорю ей адрес, — и ждешь меня. Возможно, к тебе раньше меня зайдет мой приятель. Его зовут Виталий. Он назовет день нашей встречи.
Не знаю почему, но жена ничего не спросила. У женщин, видимо, есть какое-то дополнительное чувство. Это в кино жены начинают:
«Я без тебя никуда не поеду, я буду с тобой, объясни, что происходит». В реальной жизни все значительно проще.
В этот момент появился щуплый и положил на стол пакет. Стефан достал паспорт и раскрыл его. Посмотрев, он удовлетворенно хмыкнул:
— Специалисты, — и протянул паспорт мне.
Я внимательно перелистал: все на своих местах. Визы, отметки о пересечении границ. Оказывается, я побывал практически везде. Многократные визы в Финляндию, Германию, Испанию и Тунис делали мечты о путешествиях практически реальными. К паспорту были приложены наличные, кредитные карты и страховка.
— Все, изучай, — Стефан хлопнул ладонью по столу и бросил:- Вперед!
***
Организация «Честь. Справедливость. Возмездие» зародилась в недрах КГБ во времена Андропова.
Юрий Владимирович понимал, что в насквозь прогнившем советском обществе искоренить преступность и коррупцию традиционным способом было невозможно.
Вот и стали от сердечных приступов и авариях неожиданно погибать крупные и средние советские работники. Мелкие работники — основа коррупции — рассказывали о средних. Средние — намекали о крупных. А крупные перед смертью успевали иногда поведать о небожителях.
Так вот, к моменту развала Союза, то есть к началу строительства развитого капитализма, общество стало немного почище.
В 1991 году разваливаться стало все. Коснулось это и «Ч.С.В.». Часть людей пошла кормить семьи, зарабатывая деньги в охранных структурах. Другая, однако меньшая, переместилась к бандитам. Все, кто раньше боялся этой организации, посчитали, что ее уже нет, и совсем распоясались.
Коррупция и бандитизм достигли ужасающих размеров. Бесценная жизнь человеческая стала стоить денег. То есть можно было чуть ли не в открытую заказать убийство, сделать предоплату и через пару дней принимать работу.
Но честные люди в стране все же остались…
20.00, 22 августа
Итак, я больше не Александр Надеждин, а Иванов Александр Петрович. И с этим я уже согласен несколько часов. Мой новый имидж – усатый блондинистый мачо с голубыми глазами – придал мне дополнительный шарм. Это я понял, когда моя новая знакомая вошла в кабинет к Стефану, чтобы получить очередное задание. В ее расширенных от удивления зрачках я безошибочно угадал комплимент: «Обалдеть!»
«Знай наших!» — всем своим видом похвастался я, но молча. Мужчины не должны много думать о своей внешности! Тем более моя новая жизнь, которая началась сразу же, как мне был вручен новый паспорт, обязывала к этому: к сдержанности и скромности.
Через два часа с четвертью после всех необходимых наставлений и рекомендаций, прозвучавших из уст моего нового знакомца Стефана, я опять на заднем сидении с закрытым лицом. Но, увы, несмотря на мой новый образ и новорожденный драйв, моя спутница не пожелала лелеять меня на своих коленках, сама села за руль, оставив мою персону томиться в одиночестве на заднем сидении. Лежа. По движению машины понимаю: мы не едем – мы летим. В душе, помимо лихорадочного воспоминания дорожных молитв, едва теплится надежда, что моя Елена не только обалденная красавица, но и классный водитель, так как с такой скоростью да по Питеру дальше кладбища не уедешь.
То ли из-за скорости, то ли из-за произошедших событий у меня в голове перемешалось все до состояния полного сумбура.
Так круто моя жизнь еще не разворачивалась. Лена пока со мной не разговаривает. Даже автомагнитолу не включила. Из звуков до меня доносятся лишь усердная работа мотора машины, шорох мостовой под колесами да быстро меняющиеся шумы городской жизни. Где-то через полчаса полета получаю разрешение сесть. На радостях распахивая глаза, как младенец в зоопарке. Ага, мы у Московских Ворот. Значит, я еще здесь, а не где-нибудь в Тмутаракани.
Елена резко тормозит и сухо приглашает меня пересесть на переднее сиденье. С удовольствием перебираюсь. Только пытаюсь открыть рот, чтобы что-нибудь изречь для поддержания имиджа мачо, но Елена Прекрасная, едва задев меня взглядом, холодно уточняет, уничтожив мои потуги на корню:
— Адрес?
Называю. Коротко и так же скупо.
— Значит, так: подъезжаем, спокойно выходим. Идем к тебе, — Елена-Водительница одаривает меня кислой улыбкой, — кладем пакет в сумку и так же спокойно в машину. За руль сядешь ты. Я буду наблюдать. При какой-нибудь необычной ситуации, например, встреча с соседями, веди себя естественно. Будут вопросы, скажешь, что я твоя племянница.
— Хорошо, а они меня узнают, соседи-то мои? – намекаю я на свой новый имидж.
Моя спутница скептически осматривает меня, но в глазах ее я замечаю искринки. Но эти искринки тут же гаснут, едва она размыкает губы:
— Особо глазастые тебя узнают, — успокаивает меня она и выжимает педаль газа.
Наконец, въезжаем в мой двор. Или уже не мой? Еще очень светло. Поднимаемся на второй этаж, соблюдая все меры предосторожности. Короче, играем в шпионов. Правда, игра эта забавляет только меня, моя же спутница холодна и сосредоточена. Входим в квартиру. Упаковываем груз в саквояж и таким же макаром со всеми необходимыми предосторожностями возвращаемся. На все про все уходит пять минут.
На улице нас встречает парень в кожаной куртке и, изображая пьяного, начинает приставать к моей спутнице. Он просто приклеивается к ней, как банный лист к известному месту. Пытаюсь оторвать любителя девушек. Никак. Вдруг Лена каким-то незаметным движением отправляет «банный лист» на землю. Нокаут.
Вот это да! Я в легком ступоре!
— В машину, — почти кричит она.
Мой ступор быстро сменяется бегом. Несусь к машине со всех ног, но моя спутница все равно впереди меня. Боковым зрением, как в замедленной съемке, вижу мчащихся к нам людей. С другой стороны — еще одна группа. Вжик-вжик! Черт возьми, да это не кино! Выстрелы настоящие. Кое-кто падает. Кто? Наши не наши? Я не разбираю. Некогда! Я вжимаю голову в плечи и ласточкой влетаю в салон машины, Лена стартует. Визг шин заглушает звук выстрелов, я кошусь на Лену: ее лицо непроницаемо, как маска. Вот выдержка! Я не успеваю до конца обзавидоваться, расширяющиеся трещины на стеклах заставляют меня еще глубже втянуть голову в плечи и крепче вжаться в спинку сидения. Я не трус, но сложно не бояться в такой ситуации, когда в тебя стреляют со всех сторон, да к тому же пули не из ваты, от них, от пуль окаянных, я знаю это точно, дырки в нежном организме получаются довольно убийственные.
Плохие парни, которым мы почему-то не понравились – и это несмотря на мой новый образ и мою спутницу-красавицу!- близко. Один из нападавших наглеет по полной программе сдвинувшихся камикадзе: он несется с пистолетиком прямо на машину. Ну, за что боролись, на то напоролись! Новоиспеченный тореадор от удара о капот нашей машины подлетает в воздух. Мне не интересен его дальнейший путь, и я не оборачиваюсь, тем более пули по-прежнему со странным булькающим звуком бьют по багажнику.
— Держись! – кричит мне Елена и выкручивает руль – мы влетаем в подворотню, оттуда, не меняя скорости и противно визжа шинами, в другую, через секунд двадцать – на дорогу.
Уф, преследователи со своими пистолетиками остались где-то позади!
А как все прекрасно планировалось!
21.27, тот же томный вечер
Через какие-то секунды мы на проспекте Непокоренных. Проезд через единственную арку заблокировала машина сопровождения. Спасибо Стефану, что прикрывал нас. Да и трюк Елены — Водительницы с подворотнями не пропал даром. У нас появилась небольшая фора.
В критических ситуациях мой организм берет себя в руки, быстро и хорошо начинает соображать. Так и в этом случае.
Говорю своему очаровательному пилоту:
— Есть один малоизвестный проезд, — и показываю направление. Елена кивает, и наш трехсотсильный мерин уходит вправо по площади, потом на Муринский проспект и ныряет в промежуток между домами. За нами — никого. Заворачиваем за угол и тормозим. Сижу оцепенев. Где-то в голове, между второй и четвертой извилиной, заработал часовой механизм: тик-так-тик-так. Я машу головой, чтобы выбросить будильник из черепной коробки, но часики прочно приклеились к мозгам – не отклеить.
Я осторожно поворачиваю голову влево, чтобы посмотреть, как реагирует моя спутница на заработавший так громко в моей черепной коробке тикающий механизм, и вижу: ей мои часовые терзания до барабана. Вместо того чтобы изображать активность ума, она просто обняла руль, прижавшись к пикалке лицом. Леди отдыхает! Конечно, не каждый мачо может так виртуозно смыться от погони! А тут девчонка! Наверное, у нее и жениха еще нет, да и не все игрушки, поди, выбросила на помойку, а во взрослые мужские игры уже ввязалась! Мне не видно лица моей напарницы, но по тому, как подрагивают ее плечи, понимаю, девчонке тоже нелегко. Да, не женское это дело, не женское.
Чтобы хоть как-то избавиться от назойливого тиканья, я прибегаю к спасительной во все мои тяжкие и менее тяжкие времена работе мозга. Я начинаю мыслить. Cogito, ergo sum. «Ты, умница, Декарт!» — хвалю я философа и приступаю к «разбору полетов». В который раз за сутки! Ясно, как пить дать, что меня вычислили профессионально быстро, значит, преследователям не понадобится много времени, чтобы вычислить наши координаты не только в Питере, но и за его пределами. «Надо срочно менять родину!» — осеняет меня здравая мысль, и как бы между прочим навевается хохлятское: «Чаму ж я не сокол, чаму ж не летаю…» Нет, все-таки хай жыве незалежна Украина! Она такие подсказки дает! Бонус ей и приз – мои черепные часики!
В моей голове, избавленной от назойливого напоминания о бренности бытия, возникают калейдоскопом различные варианты отрыва. Выбираю два из них. Первый — морским путем, только не гражданским судном, а военным кораблем. Второй – воздухом, транспортной авиацией из Левашова.
Высказываю все это Елене.
— Лучше воздухом, — соглашается она, оторвавшись от руля, но, немного подумав, тут же озвучивает свое сомнение: — Но как мы попадем в самолет?
— Предоставь это мне, — говорю я, хотя внутри уверенности в благополучном исходе дела нет.
Начинаю думать, что предпринять. Я усиленно массирую мыслями мозги, даже сдвигаю брови к переносице, чтобы легче думалось, но ни гимнастика бровей, ни массаж мозгов ни к чему не приводят. Опыта ухода от погони у меня — кот наплакал. Голландия не в счет!
— Бросаем эту тачку, — прерывает Елена мои мысли и выбирается из автомобиля.
Я послушно за ней. А что делать, раз сам ничего не могу предложить? Тем более в данной ситуации она командир. А кто спорит?
Передвигаемся в сторону Новороссийской улицы. По дороге замечаем частника. Тормозим и за пятьсот рублей едем в нужную нам сторону.
Пост ГАИ на выезде из города миновали благополучно, хотя напряжение было: слишком подозрительно покосился в нашу сторону лейтенант с полосатой палкой наперевес. Но пронесло, я давно заметил: «жигуленки» не так интересны гаишникам, как «мерсы», «ауди» и прочие инородцы.
Через пятнадцать минут мы уже у ворот аэродрома. На часах всего лишь десять вечера.
— Как же уплотняется время! А, кажется, что прошла целая вечность между прошлой жизнью и нынешней, — делаю философское заключение я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
— Угу, — хмуро комментирует мой мини-опус Елена и своим житейским вопросом опускает меня на землю: — А дальше как? Кто нам самолетик подарит? Или билетик на него?
— Не боись, не такие города брали! – гордо объявляю я и направляюсь в дежурку.
От оперативного дежурного звоню своему другу детства и школьных времен, а теперь уже контр-адмиралу Макарову Александру. Он недавно перевелся с Севера в Питер в Главное управление навигации ВМФ на должность заместителя начальника.
— Саша, — прошу я его, — сделай так, чтобы я и моя племянница, — называю Ленины данные, — как можно быстрее улетели отсюда куда-нибудь. Только ни о чем сейчас не спрашивай, поверь, это вопрос жизни и смерти. Потом все объясню.
Еще я его прошу мне не звонить, таким образом подстраховываю его и себя.
Военные моряки, а особенно адмиралы, всегда отличались большой сообразительностью, и через два часа мы летим в большом самолете ИЛ-76Д в Казахстан. Наши фамилии в полетной ведомости не значились. Цена такой забывчивости оперативного дежурного аэродрома – каких-то жалких пятьсот баксов.
Удобно устроившись в кресле самолета, я прикрыл глаза: мне надо было собраться с мыслями, чтобы понять, что делать, как делать и как во всем этом уцелеть башкой, да и семью сохранить? Все-таки события трехчасовой давности подтвердили мои самые наихудшие опасения. Моя жизнь обесценилась, как советский рубль.
Под ровный гул самолета и тихое дыхание моей спутницы, которая с самого момента посадки безотрывно смотрела в иллюминатор (погоню она там выслеживала, что ли?), я решил заняться математикой. Надо было прикинуть наш выигрыш по времени. Помучив извилины гимнастикой ума, я для анализа взял самый неблагоприятный вариант. И через полчаса математических потуг у меня вышла неплохая задачка с вполне удовлетворяющим меня решением. Итак, было дано:
— На перекрытие всех выездов из города – 3 часа.
— На вычисление меня через соседей и домоуправление – 12 часов.
— На определение нашего отсутствия на всех видах транспорта – 8 часов.
— На вычисление наших координат в Левашово – 5 часов.
— На допрос дежурных и выяснение нашего маршрута – 5 часов.
Итого, 33 часа, но это если сложить все времена. Они, понятно, будут некоторые действия по поиску совершать параллельно, поэтому безжалостно уменьшаю время до суток. Целых 24 часа! Это вам не хухры-мухры! Да с таким запасом мы впереди планеты всей! И нас не догонят! Нас не догонят!
Я облегченно вздыхаю: шансы на благоприятный исход дела вырастают в геометрической прогрессии.
23.27, 22 августа
Целых 24 часа! Черт возьми! Это прорва времени!
Я еще раз прокрутил все свои соображения в голове – все сходится! Мы классно ушли от погони, заимев в запасе почти сутки. А, может быть, при их нерасторопности, то есть при удачном для нас раскладе, и больше.
Напряжение окончательно спало! И я тут же поспешил поделиться своими мыслями с Еленой-Задумчивой.
— Все верно, — через паузу подтверждает мои умозаключения девушка и добавляет: — Неплохо, для новичка ты — молодец!
Оба-на! Неужели она меня оценила по достоинству? Я приосаниваюсь в кресле и орлом гляжу на нее. Ну, чтобы еще больше заценила мои способности. И, наверное, мой мужественный вид ее убедил. Елену Прекрасную больше не интересует заиллюминаторный пейзаж, она смотрит на меня так, как будто только что мы с ней познакомились и она уже от меня без ума. В подтверждении своей неожиданно вспыхнувшей симпатии ко мне она одаривает меня очаровательной улыбкой, и я чувствую, как начинают чесаться лопатки. Крылья что ли вырастают?
— Давай подумаем, что делать дальше? — благосклонно приглашаюсь я к беседе.
— Как, что? – взвивается во мне Александр Надеждин (Иванов же хитро помалкивает!). — Из Алматы, по — возможности, в Финляндию. Или на Дальний Восток. Но потом все равно в Хельсинки. Там же моя семья!
— Насчет родных не беспокойся. О них позаботятся. В ближайшее время им ничего не угрожает. А завтра они будут так замаскированы, что ты их сам с трудом найдешь, — мрачно шутит Лена. — Вот у нас не все гладко. За время, которое имеем, надо значительно усложнить нашим преследователям задачу поиска. Давай попробуй опять мозгами поработать. Знаю, в нашем деле ты дилетант, но с головой, да и мыслишь нетрадиционно…
Лена замолкает, а у меня опять начинают зудеть лопатки: все-таки крылья у меня, хоть маленькие, но есть, раз меня продолжают хвалить.
Воодушевившись оказанным мне доверием, отвечаю:
— Чего проще. Уезжаем в самый глухой кишлак и живем там до конца дней. Настругаем кучу сопливой детворы, заведем овец и будем мыться один раз в год. И без мыла.
Мое нестандартное предложение, вижу, моей спутнице по нутру, она осторожно растягивает в улыбке свои красивые губы.
— Кстати, насчет детей, можем приступить хоть сейчас, — ко мне, ободренному робкой улыбкой, возвращается утраченное былое чувство юмора.
Лена уже смеется.
— Ладно, если серьезно, то из Алматы надо двигаться на юго-восток, — я начинаю озвучивать свои мысленные путешествия по карте. — Подскоками до Китая, затем в Таиланд, потом на Филиппины. Из Манилы в Германию, а оттуда в Хельсинки. Как маршрут? Не длинен?
— Ладно, примем как вариант, — опять благосклонно соглашается моя спутница и добавляет: — Где-нибудь на Филиппинах попытаемся окончательно оторваться. А там что-нибудь само придумается.
Она замолкает, давая мне понять, что это время бездействия сейчас должно быть использовано для полноценного отдыха. Тем более в данный момент от нас ничего не зависит.
Я откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза. Впереди пять часов полета, за это время можно отлично выспаться. А что еще нужно дилетанту-шпиону с хорошими перспективами карьерного роста?
04.00 московского или 06.00 казахского времени 23 августа.
В старой столице солнечного Казахстана все прошло гладко. Летчики незаметно провели нас через охрану. На попутке мы добрались до международного аэропорта. В аэропорту на нас, молодых и красивых, никто внимания не обратил, разве только несколько попрошаек у входа решили раскрутить нас на благотворительность. Но при виде местной милиции попрошайки, кстати, довольно приличного вида, тут же растворились в неизвестном направлении. Я вернул кошелек назад в карман и усмехнулся: слишком необычна картина. У нас в Питере этот вид заработка гораздо наглее.
В кассе мы выяснили, что ближайший рейс в Пекин будет через три часа и билеты есть в любом количестве. Повезло! Хотя не так много народу в это время может себя побаловать экзотическими путешествиями. Кризис, понимаете ли, кризис в головах и системе! А это больно ударяет по кошельку менее изворотливого электората, который умеет жить только на зарплату.
Я вспомнил про свой замороженный банковский счет в Голландии, про свои миллионы, спрятанные Палычем от жадных глаз государства и его слуг любого ранга, и мне стало грустно, очень грустно. Нищий миллионер Корейко всю жизнь будет нищим, если не найдет себе или другую страну для легализации нажитого непосильным трудом, или безопасную лазейку в государственной системе родной страны… А как было бы здорово иметь свой самолет или огромную яхту, или…
— Что будем делать эти три часа? – спросила меня Елена, оторвав меня от экономического эгоцентризма.
Я ошалело воззрился на нее. Белоснежная яхта, только что проплывшая передо мною, вычеркнула меня из хмурой действительности и из моего эфемерного бытия.
— Что будем делать эти три часа? – чуть не по слогам переспросила меня Елена-Докучница.
Я похлопал глазами, сгоняя с поля зрения все яхты с личными «боингами», потом только, когда вспомнил, кто я сейчас, с сожалением произнес:
— Будем играть в прятки!
Елена–Докучница не менее ошалело оценила мой умный ответ, она презрительно смерила меня взглядом и уточнила:
— В детстве не наигрался?
— Детство у меня было тяжелое, — с горечью в голосе пожаловался я, — а суворовское училище добило его окончательно.
— Бедненький, и некому тебя пожалеть! – не преминула кольнуть меня моя насильно приобретенная соратница по борьбе со злыми, очень злыми и настойчивыми парнями.
— Почему некому? – я наивно распахнул свои оголубленные линзами глаза. – А ты?
-Я? – Елена-Воительница возмущенно фыркнула. – Я на роль твоей мамочки не нанималась.
— А на роль спасительницы? – мягко уточнил я.
Елена еще раз смерила меня презрительным взглядом и отошла.
Да, все-таки крылья у меня еще ну очень маленькие!
Чтобы хоть как-то реабилитироваться в глазах моей спутницы, я предложил ей посетить местное кафе в целях распития чашечки кофе по-казахски в знак примирения и вечной дружбы между народами. Елена-Воительница миролюбиво согласилась.
Через несколько часов тихого сидения в кафе и дружественного поглощения пищи и кофе мы с Еленой пришли к консенсусу. Этому умному слову научил весь когда-то могучий СССР первый и последний президент союза Михаил Горбачев. Мало кто соображал, что оно обозначает, но использовал его чуть ли не всегда, когда хотел показать себя страсть каким умным.
В состоянии общего консенсуса мы с Еленой, когда объявили посадку на наш рейс, благополучно пробрались в нутро самолета, заняли места, согласно купленным билетам, попросили одеяла и сразу же отключились.
Прошло еще четыре часа.
12.00 — Москвы (18.00 — Китая)
В Китае еще раз сыграли в разведчиков, уходящих от преследователей. Тщательно попроверявшись, не зацепили ли мы случайно «хвостов», и, убедившись, что мы здесь пока никому не нужны, по-хитрому быстро и незаметно для чужих глазастых дядей и теть поменяли билеты на Бангкок.
Опять самолет ждали недолго. Даже толком не успели насладиться забугорными пейзажами за окном практически безлюдного аэропорта. Вежливая, ну очень вежливая стюардесса, миниатюрная, как кукла Барби, провела нас к нашим сидениям, учтиво поинтересовалась нашими потребностями и, в спокойной вежливости прослушав наши просьбы, мягко удалилась, оставив нам верблюжьи одеяла.
Когда самолет набрал высоту, мы уже крепко спали. И это несмотря на то, что многие, очень многие, оставшиеся там, под крылом самолета, хотели бы, чтобы наш сон стал вечным.
В спящем состоянии летим в Таиланд. Если посмотреть на часы, то с учетом полета и местного времени мы приземлились в Бангкоке в 24.00.
18.00 – Москвы, 24.00 — Бангкока
В стране слонов и тайского массажа пришлось искать посольство Филиппин. Надо было оформить визу. Справились и с этим за какие-то пятнадцать минут, правда, наш кошелек похудел ровно на четыре сотни долларов.
Снова полет в Боинге–747 на пятьсот мест. Половину самолета заполнили европейцы. А среди них много русских. Нас это не очень устраивало. Разговорить русскоязычного дело не просто легкое, а очень легкое. Красноречие русских зависит в основном от количества литража, принятого на грудь для поддержания душевности разговора. Мы это понимали, поэтому старались прикрыться панамами и газетами, таким образом соблюдая все виды конспирации. Ну, кто может узнать в прячущихся от солнца начитанных туристах двух беглецов из Северной Пальмиры? Да никто, кому эти умники нужны: не пьют, не курят, только спят или газетки читают. Жуть и тоска от этих туристов!
24.00 — Москвы 22 августа, 05.00 – Филиппин 23 августа
Похоже, охотники за нашими головами уже знают общее направление нашего движения. Но это мое предположение, основанное на неожиданном чувстве легкой тревоги. Как авантюрист я привык доверять своей интуиции. Да и жизнь научила. Помните, тогда в Голландии, я благодушно напаривал налоговые органы высокоразвитых стран и совсем не обращал внимания на иногда появляющийся душевный дискомфорт? Ах, если бы я был бдительным! Не было бы таких экстремальных приключений. Правда, не узнал бы я и Елену. А она уже довольно сильно зацепила мое суровое сердце. Так что стоит ли жалеть и сомневаться? Конечно, нет, ведь мое кредо – это жажда приключений и теперь, похоже, и любви.
Но это лирическое отступление, а по реальной жизни надо думать, как затеряться в Маниле, которая так неприветливо встретила нас проливным дождем, духотой и объявлением на выходе: за провоз наркотиков смертная казнь.
Очень вежливые погранцы минут десять высказывали нам свое расположение и свою радость по поводу отсутствия у нас солидного багажа. Мы терпеливо улыбались низкорослым филиппинцам с очень большим чувством долга, в душе, конечно же, обложив их недоверие русским матом по самое не хочу. Когда мы им объяснили, что не любим тягать за собою тяжести, а предпочитаем путешествовать налегке, дабы иметь возможность оставлять в стране, гостеприимно распахнувшей перед нами двери, энное количество денежных знаков для поддержания экономического расцвета, недоверчивая таможня дала «добро» и отпустила нас на все четыре стороны Манилы.
Электронное табло бесстрастно сообщило, что рейс в Германию будет только на следующий день вечером. Ну, ничего не поделаешь. Завтра, так завтра.
— Куда направим наши стопы? – любопытствую я, но моя юная леди на вопрос не реагирует: она пытливо всматривается в некого господина, укрывшегося за толстыми линзами очков.
— Тебя не настораживает этот тип? – шепотом спрашивает меня Лена, глазами обшаривая всю фигуру подозрительного типа.
— Не-а, — я секундным взглядом фотографирую владельца очков и убеждаюсь в его безопасности, — профессор какой-то, похоже, за филиппинскими бабочками приехал, вон сачок в багаже торчит.
— Подозрителен он мне, — не соглашается со мною девушка, — ты заметил, он за нами следует аж с Бангкока.
— Бывает, — как можно спокойнее говорю я и более тщательно сканирую «профессора» на выявление вредоносных вирусов типа «хвоста» или «наводчика».
«Профессор» замечает мое энергетическое вторжение в его магнитный пояс и нервно сдергивает очки. Я вижу его подслеповатые глаза, вытаращенные, как у пекинеса, и успокаиваюсь. Такие типы в шпионы не годятся: фейс-контроль не пройдут. Делюсь информацией с коллегой, она недоверчиво меня выслушивает, но через какой-то период сложных умозаключений соглашается.
Мы покидаем аэропорт под прицелом пекинеских глаз и попадаем в пестрый мир столицы Филиппин. Шумовая волна накрывает нас, как цунами, и мы обалдело глазеем по сторонам: откуда столько шума таким ранним утром? Машины, машинки, грузовики, грузовички, мопеды, велосипеды и прочие движущиеся механизмы нескончаемым шлейфом тянутся перед нами, как будто островной народ решил в параде продемонстрировать перед дорогими гостями всю имеющуюся у него технику.
— Обалдеть! – вытягиваю я из себя реплику и кошусь на спутницу, Лена же спокойно глазеет по сторонам и улыбается каким-то своим мыслям.
— И чего им не спится? – я сладостно потягиваюсь под новыми лучами заокеанского солнца в предвкушении мягкой постели и томной служанки у моих ног. – Кстати, о кактусах. Где будем давить на ухо? «Уж утро близится, а Германа все нет…» Если под кустами, аборигены нас не поймут, да и слоны тут могут ходить неправильные, придавят своим авторитетом и не заметят.
— Господин Иванов, — моя спутница гасит улыбку и с осуждением смотрит на меня, — вам бы только пожрать и поспать. А шкуре своей надо думать, а не о таких тривиальных вещах.
— Я о своей драгоценной шкурке и думаю, — парирую я, проявив в своей интонации все нотки обиды.
Моя визави, фыркнув, отворачивается и вдруг замирает, ее спина деревенеет, а волосы, до этого момента безмятежно покоящиеся на худеньких плечах, начинают искрить (так, по крайней мере, мне показалось). Отвожу глаза от наэлектризованных волос и вижу нашего «профессора», стоящего поодаль и в упор рассматривающего нас через толстые линзы.
— И чего ему надо? – звук своего голоса я включил на полную громкость.
Елена подпрыгивает на месте и вполоборота с укором смотрит на меня. Я наивно распахиваю ее злому выражению лица свои голубые глаза и повторяю вопрос:
— Чего этот очкарик на нас пялится? Денег занять хочет, что ли?
Так они у нас казенные, то есть подотчетные…
— Заткнись! – Елена-Злючка отворачивается от моей наивной персоны и – подходит к «профессору».
Они разговаривают несколько минут, «профессор» при беседе постоянно кланяется и расточает любезность, как кусты роз — аромат. Наговорившись, парочка расстается: Елена, светлая и легкая, возвращается к моей покинутой личности, а «профессор» со своим сачком укатывает в неизвестном направлении на такси.
Я таращу вопросом глаза, но Елена-Светлая не раскалывается на откровенность, она смотрит в хвост такси и говорит:
— Надо подумать, где устраиваться на ночлег. И с ним нельзя ошибиться.
— С кем? – вопрошаю я, в подсознании держа толстые линзы «профессора».
— С ночлегом? – морщится Елена и осматривается.
Я тоже делаю гимнастику головой, но ответа не вижу: безопасные ночлежки в поле моего широкого зрения не попадают.
— Знаешь, где нас не будут искать? – через минуту молчаливого размышления спрашивает моя спутница.
Я изображаю из себя знак вопроса.
— В самом крутом отеле, — отвечает Елена-Смышленая, и я с нею соглашаюсь на все сто. Конечно, тут все логично. Бывшие «совки» представления не имеют, что такое сервис по-заокеански, поэтому туда, в смысле – в сервис, не потянутся. Денег не хватит. Так примерно будут рассуждать те, кто заинтересован в поимке наших личностей и конфискации драгоценного багажа.
Я хвалю себя за догадливость и подымаю руку – такси в мгновение ока раскрывает перед нами свои двери.
Едем в город.
Филиппинцы говорят на двух языках. Кроме местного тагальского, английский тоже в большом ходу. Поэтому объяснить водителю наши намерения не составляет труда: и я, и Лена изъясняемся на английском языке вполне прилично.
Через какой-то час из-за немыслимых пробок в районе Макати паркуемся у шикарного пятизвездочного отеля под названием Дусит Найк. Я гляжу на карту города, купленную в аэропорту, и с удовлетворением отмечаю: наша гостиница находится в восьми километрах от международного аэропорта Ниной Акуино.
В небольшом магазинчике при отеле покупаем новый мобильный с филиппинским номером. Лена сразу же звонит. Две минуты разговора со Стефаном — и наши действия становятся более осмысленными. Еще сто дополнительных долларов и регистрируемся под именем миссис и мистер Ньюмен. Добавляем к форе еще сутки. Так нам тогда казалось. Апартаменты, конечно, одни на двоих.
01.00 – Москвы, 23 августа
В Санкт-Петербурге было сухо и тепло, но не жарко. Дожди не шли три недели. Трава уже кое-где пожелтела и потускнела, утратив свою изумрудную свежесть. Деревья молчаливыми истуканами укором уставились в небо, слегка подрагивая могучими ветвями в надежде на милость природы. Людям же было все равно, они последние летние ночи проводили каждый по-своему: кто дрых самым бессовестным образом, кто горбатился в ночную смену за копейки, кто занимался собирательством и отбирательством наперекор совести и законам.
Стефану не было дела ни до природы, ни до людей, ни до сна, он молча сидел в своем кабинете в предчувствии надвигающейся катастрофы. Потери организации за последние двое суток достигли катастрофических размеров: четыре лучших бойца. Жены остались без мужей, дети — без отцов. Мысли об этом отдавались болью в сердце.
«Еще Елена и случайный Александр. Что с ними? Какова судьба документов?» – Стефан поморщился, поднес руки к вискам и стал их массажировать. Головная боль вот уже несколько дней точила мозг с настойчивостью термита. Стефан тяжело поднялся с кресла, подошел к бару, взял оттуда бутылку коньяка и налил в рюмку янтарной жидкости. «Господи, прими за лекарство!» — попытался пошутить Стефан, опрокидывая в себя стопку. Коньяк был тепло принят организмом, поэтому Стефан решил увеличить дозу лекарства. От второй рюмки стало намного легче, боль притупилась, а мысли перестали окрашиваться в черный цвет. «Третью рюмку не пьянства ради, а во благо сна!» — прошептал Стефан и налил еще стопарик, но, глянув на часы, нехотя отошел от бара и опять плюхнулся в кресло.
«Почему Лена не вышла на связь по резервному каналу? Что случилось? Неужели она где-то ошиблась?» — Стефан в задумчивости наморщил лоб. Правда, до часа «икс» оставались томительных шестьдесят минут.
Коньяк тем временем расширял сосуды и активировал работу нейронов, но успокоения не приносил. Стефан поднял трубку, дождался щелчка, потом глухо произнес:
— Что слышно?
Прослушав ответ, бросил трубку на аппарат и ругнулся:
— Японский городовой! Что же они молчат? Где же они, черти?
Потом встал, прошелся по кабинету, даже подошел к бару, где ждала рюмка, наполненная живительной силой, но, потоптавшись возле нее, махнул рукой и подошел к окну.
Лето доживало последние дни. Ночь была лунная и тихая, в открытую форточку в кабинет просачивался непередаваемый аромат умирающего лета.
— Товарищ полковник, — Щуплый стремительно влетел в кабинет, — Лена на связи!
Стефан схватил трубку:
— Да, я слушаю. Лена, что у тебя? Конкретно?
Через минуту Стефан узнал о многотрудном путешествии Елены Степановой и Александра Иванова из Петербурга через Казахстан и Таиланд на Филиппины.
Коротко выслушав Лену, он телеграфным языком назначил ей новый маршрут следования в Европу и варианты связи, а также попросил, чтобы Иванов связался с женой в 02.00 по Москве.
— Леночка, будь осторожна, — по-отцовски попросил он на прощание и положил трубку.
Щуплый — по документам: Александр Октаиевич Аппанович и в прошлом подполковник КГБ, а тогда и сегодня – гений контрразведки — в ожидании приказа вытянулся во фрунт.
— Значит, так, Саша, проследи, чтобы у Лены не было проблем, подключи группу страховки. Выполнять!
Щуплый мигом исчез из кабинета, а Стефан, вернувшись к бару, взял рюмку с коньяком, улыбнулся своим мыслям и без всяких тостов опрокинул в свой успокоившийся организм «четыре звезды».
— А теперь спать, спать, утро, надеюсь, будем добрым.
18.30 – 22 августа
Жена и дочь благополучно добрались до Хельсинки и устроились в гостинице. С нетерпением ждали меня или какого-нибудь сообщения обо мне. На следующий день к вечеру в дверь номера постучали.
Открыв дверь, Надежда увидела молодого человека.
— Виталий, — представился он.- Я по поручению вашего мужа.
— Что с ним? – встревоженно спросила жена.
— Все в порядке. Но дела складываются так, что нужно быстро отсюда уехать в другое место.
— Но мой муж будет искать нас здесь,- не согласилась Надя.
— Поймите, оставаться в этой гостинице никак нельзя, — продолжил убеждать Виталий. – Ночью в два часа он сам вам позвонит по этому телефону, — и протянул дочери, стоявшей рядом, аппарат.
— И еще, вы встретились первого декабря, — напомнил Виталий наш пароль.
Через пять минут «вольво» мчало мою семью в пригородный район Хельсинки с красочным названием Тиккурилла. Там в олимпийском центре в маленькой уютной гостинице они были устроены на ночлег.
— Утром в девять будем делать новые паспорта, — сказал Виталий, на прощание пожелав им хорошего сна.
02.00, 23 августа
Ровно в два я позвонил. Стараясь говорить спокойно и уверенно, попросил Надюшу следовать инструкциям Виталия. Сказал, что в скором времени мы увидимся и что часто звонить не могу. Дочь, как обычно, в шутку назначил старшей по семье. На душе было муторно: так коротко и сухо я еще ни разу не разговаривал с женой. Меня еще что-то беспокоило, но понять и объяснить сам себе я не мог. Я не знал, что мои в большой беде.
Виталий был «законсервированным» агентом. Его планировали задействовать в исключительном случае. Вместе со мной этот момент и настал. Говорить Лене о своих сомнениях посчитал преждевременным. Списал все это на усталость и нервы и мгновенно выключился.
21.00 – 22 августа
— Сплошная морока с этими чистоплюями, — сказал своему собеседнику худощавый холеный и несколько сутулый мужчина. На нем был строгий черный костюм и белая рубашка без галстука. Затянутые воротники он не переносил со времен пионерского детства.
Его визави был полной противоположностью: полноватый, в несколько мешковатом сером костюме, под которым на плотном теле чуть ли не трещала по швам черная рубашка, у горла перехваченная серым галстуком.
Полный на слова худощавого утвердительно кивнул головой:
— Деньги!? И документы?
— Да хрен с ними, с деньгами! – с раздражением продолжил хозяин кабинета. — Бумаги — вот это настоящая атомная бомба! Если они станут достоянием гласности, нам не хватит и миллиарда, чтобы замять дело. Считай нам полный п…ц, — он матерно выругался.
— Эти питерские мудаки не смогли разобраться на месте, — полноватый ослабил хватку галстука у горла и, как будто недоумевая, продолжил: — Это ж надо — дважды проколоться! Ищи их теперь по всему миру. Вон куда залетели. Хорошо, что семья этого случайного у нас под контролем!
Этот диалог, не ясный для чужих ушей, но понятный для посвященных, прозвучал на Старой площади в просторном кабинете на седьмом этаже внутреннего здания администрации президента.
Хозяином кабинета был заместитель Секретаря Совета Безопасности (а по совместительству – олигарх) Левантовский Аркадий Абрамович.
Он, Левантовский, в данном разговоре лукавил. В случае опубликования документов по убийству журналиста и телеведущего п…ц наступал ему.
— Как я понимаю, Василич, у тебя все под контролем? – спросил чиновник у начальника своей безопасности Игоря Васильевича Старцева, бывшего генерала КГБ.
— Пока да, — коротко ответил Старцев, — но случайный не один. С ним эта девица. Она хорошо подготовлена. Да и этот случайный, оказывается, не прост. Мы подняли данные по нему. Физически крепок. Хорошо соображает. В сложной обстановке ориентируется мгновенно, — начальник безопасности бросил быстрый взгляд на хозяина и с непонятным для слушателя одобрением добавил: — Как они выбрались из города? Очень изящно. Поэтому сыграть надо очень тонко…
— Ладно! Твоя ответственность, — отрезал Левантовский, дав понять собеседнику, что разговор закончен.
Чекист вышел из кабинета.
Левантовский подождал, когда дверь закроется, достал мобильный телефон, набрал номер и коротко бросил в трубку:
— Юлий, готовь отъезд!
Нехорошие предчувствия одолевали олигарха.
01.30 – Москвы, 06.30 – Манилы, 23 августа
Все-таки все эти перелеты-переезды меня порядком вымотали. Это стало понятно после того, как я дал доллар коридорному и закрыл за ним дверь. Едва только прозвучал щелчок дверного замка, как я обессилено упал в кресло. В эту секунду у меня создалось такое впечатление, что коридорный вместе с долларом забрал или отключил всю мою энергию.
Через силу я перевел взгляд с дверей, в данный момент являющихся иллюзорной преградой для всех наших бед, на телефон – надо было связаться с женою. Она, бедняга, поди, вся изволновалась из-за меня. На разговор с супругой я истратил последние силы, и, пока моя напарница принимала душ, позорно вырубился в кресле. Проснулся от настойчивого телефонного звонка. Подбросил руку к глазам. Блин — девять утра! А в России сколько? Математика мне подсказала — четыре ночи.
«И какого лешего?!» — я зло посмотрел на трезвонящий аппарат и мысленно послал его на помойку.
Но телефон не унимался. Я повернулся в кресле, чтобы найти подушку для удушения этого кричащего монстра, но Лена опередила.
— Чего глазами работаешь? Руками надо! – сонная миссис Ньюмен кинула в меня подушкой и, пока я устраивал сей предмет под свое затекшее тело, подняла трубку.
Через мгновение моя супружница по записи на ресепшене из розовощекой миссис Ньюмен стала бледнолицей, как европеец при встрече с индейцами, будто ей на том конце провода сообщили, что ее благоверный всю ночь провел с филиппинскими малышками, истратив на это весь семейный бюджет.
Положив трубку, миссис Ньюмен долго и очень настойчиво сверлила меня взглядом, отчего я начал как-то рефлекторно осознавать свою порочность, но милостивая леди не дала мне броситься перед ней на колени в раскаянии. Она скупо, как будто каждое ее слово стоило бешенных денег, поделилась со мною информацией, полученной по телефону. Оказывается, наш друг, ночной портье, сообщил ей, что какие-то местные бандюги разыскивают двоих, очень похожих на нас. Он еще их назвал Абу-Сайяф.
Мой мозг тут же достал из загашников необходимый файл с меткой «Абу-Сайяф». Группировка «Носители меча» – радикальная исламская организация. Она славится исключительной жестокостью, к тому же хорошо законспирирована и имеет своих людей практически везде.
Я озвучил информацию напарнице и как истинный джентльмен поспешил высказать даме сердца свои соображения, мне не жалко. «Если этих психически неустойчивых парней подключили к нашему поиску, — говорю я спутнице по новой жизни, — то дела у нас не очень. Международный аэропорт становится мышеловкой. Лететь из Манилы никак нельзя. Нам светит полный абзац!»
— Ты в заднице когда-нибудь бывал? – задумчиво так спросила меня миссис Ньюмен и поморщилась.
— Не приходилось, — с радостью в голосе признался я и сразу же задал не по-детски серьезный вопрос: — Как нам избежать знакомства с проктологами?
Лена раздраженно махнула рукой, мол, не мешай Чапаю думать! Я хотел было обидеться, но передумал и тоже решил заняться этим полезным делом, благо подушка, которую я уместил под спину, давала мне возможность сделать это в довольно приятном для тела положении.
И хотя мы с миссис Ньюмен думали порознь, мысли наши пришли к единому заключению, что море и многочисленные острова – наш единственный шанс. Надо только незаметно выбраться из гостиницы.
На помощь начинающему разведчику и профессиональному шпиону пришел наш новый друг. Триста долларов сделал наш путь через какие-то магазины и рестораны не заметным для ненужных глаз и легко преодолеваемым. Целый квартал мы прошли, ни разу не выйдя на улицу.
«Наша крыша нас крышует», — пытаюсь по ходу дела иронизировать я, активно работая всеми конечностями и не забывая глазеть по сторонам и отслеживать неправильные личности, но все спокойно. «В Багдаде все спокойно, спокойно, спокойно», — мурлычу себе под нос — и мое напуганное нутро улыбается. Классика – лучший транквилизатор в мире!
После десятиминутного знакомства с внутренностями местных маркетов и ресторанов мы выбрались на центральную улицу. Незаметно просочились в местное маршрутное такси «Джиппини», чтобы по-быстрому смыться из Айала-центра, и в облегчении вздохнули полной грудью: кажется, наш побег из отеля остался незамеченным. Через десяток остановок в целях запутывания следов пересели в простое такси. А зачем облегчать работу нехорошим людям? Тем более кому сейчас легко?
05.00 – Москвы и 10.00 на окраине Манилы, 23 августа
Небольшая машина Рено-клио неспешно мчит нас в маленький портовый городок Батангас. В такси приятно прохладно и даже иногда кажется, что за окнами тоже веет свежестью.
Лена, предупредив меня, что о маршруте и безопасности документов нам придется заботиться самим, мирно задремала в уголке.
«Ладно, будем планировать круиз поневоле самостоятельно. Батангас – это начальный пункт нашего движения домой,- начал я выстраивать маршрут. — Со ставшего для нас опасным острова Лусон надо соскочить в направление Малайзии или Сингапура. Или, на худой конец, попасть в королевство Бруней на остров Калимантан или Борнео».
— Почему на «худой»? – шепчу себе под нос выскочивший из тайников извилин фразеологизм. — Ведь этот маленький сказочный султанат находится где-то в начале желаемого перечня стран. А что по расстоянию?
Я напрягаю извилины — и передо мною виртуально раскладывается атлас мира. А то! Я еще не то могу!
Пошарив по виртуальному атласу, прихожу к выводу, что Бруней находится ближе всего к острову Палаван. Одно направление, почти строго на юг. И все это омывается одним Южно-Китайским морем. От Батангаса до Бандар-Сери-Бегавана рукой подать. Каких-то пятьсот миль. Морем – двое суток, воздухом – пару часов. Батангас – Миндоро – Палаван — Бруней – Германия. Черт возьми – пасьянс сложился!
Я прикрываю глаза и еще раз мысленно прохожу предполагаемый маршрут. Батюшки, да я гений! Такой красивый путь домой не прокладывал даже Колумб. Я с жалостью к Христофору ехидно усмехаюсь, а в душе возношу себе, непревзойденному по составлению карт путешествий, хвалу до небес. Проплясать румбу мешает узкий салон машины.
Я прячу атлас мира назад в извилины и устремляю свой могучий взор вперед, где почти у линии горизонта, до которого мы никак не можем доехать, начинает хмуриться небо.
— Надо будем позаботиться о деталях, — спуская себя на землю щекочущими нервы мыслями, — чаще всего именно детали срывают планы.
— Дождь пойдет, хорошо, — цокает на своем водитель, и я понимаю, что детали уточнит погода: нас занесло в юго-восточную Азию в сезон тайфунов и дождей.
Я касаюсь рукою Елены — и она тут же распахивает навстречу глаза.
— Что случилось?
— Да, собственно, ничего, могу предложить маршрут нашего путешествия,- отвечаю я так, как будто составлять маршруты через все страны мира для меня ежедневное рутинное занятие.
— Ну?
Я не обижаюсь на сухой интерес к моим умственным трудам и вкратце излагаю работу своих мозговых извилин.
— И это все?
— Ты можешь предложить что-то другое? – обижаюсь я по-взрослому.
Елена-Скептик достает из тайников дамской сумочки атлас и несколько минут его изучает. Потом, захлопнув книжку, одобрительно смотрит на меня.
— Похоже, башка у тебя не зря на плечах торчит, — делает она комплимент моей буйной головушке и добавляет: — Попробуем пойти твоим путем, вдруг наше русское авось вывезет. Новичкам, по приметам, всегда везет.
Я свою обиду снимаю с повестки дня и уже миролюбиво изрекаю:
— Значит, я на что-то гожусь. А если учесть, что наше относительно удачное бегство прошло не без моего участия, то мы уже становимся командой, или, как в американских фильмах — напарниками.
— Только, напарничек, без фанатизма, — усмехается Елена…
13.30 – в Батангасе. В Петербурге восемь тридцать утра 23 августа
В Батангасе, для приличия немного поторговавшись со щупленьким аборигеном, нанимаем небольшую посудину, оснащенную тентом от солнца и двумя противовесами.
Как ни странно, на небе, полчаса назад проявлявшего все признаки плохого настроения, появляется солнце. Яркое светило отутюживает гладь морскую до состояния полнейшего штиля, поэтому наше водное путешествие проходит гладко, спокойно и без качки.
Елена, спрятавшись под тентом, вполголоса беседует с кормчим о чем-то житейском, будничном. До меня долетают обрывки фраз, где звучат слова «рис», «вода», «цены»… Я пробираюсь к носу посудины и, чтобы хоть чем-то себя занять, любуюсь тропическим пейзажем.
Такие картинки я видел только по телевизору у Сенкевича.
По бокам нашей мини-яхты проплывают острова, густо покрытые кокосовыми пальмами. Под нами, впереди и вокруг нас — лазурное море, светящееся под солнцем так, что глазам больно. По берегам островов горит огнем золотой песок малолюдных пляжей. Лазурь, изумруд, золото… Лепота!
Я от удовольствия зажмуриваюсь, и тут же легкий ласковый ветерок освежает мое лицо.
Ну что еще надо для полного ощущения счастья!? Жена? Я поворачиваю голову назад: моя очаровательная спутница отодвигает мысль о жене куда-то очень далеко. И я сам себя прощаю, так как не припоминаю, чтобы у новоиспеченного гражданина Иванова была жена. Юное создание есть, а жены … этот вопрос надо будет уточнить.
Убаюканный собственными мыслями, я засыпаю, но ненадолго. Пуля, противно взвизгнув, впивается в мое тело и рвет его на куски. В мою агонию врывается крик Елены, беспомощно барахтающейся в руках головорезов «Абу-Сайяф», я пытаюсь ей помочь, ищу пистолет, но меня опережают – острый нож впивается мне в бок. «Суки!» — рычу я и – вскакиваю. Головокружение делает подсечку, и я оказываюсь лицом на грязном пластике.
— Саша, что с тобой? – следом за этими словами меня окатывают холодной водой — и я поворачиваю голову.
В золотом нимбе, дрожащем, как студень на тарелке, на меня смотрят прекрасные глаза моей напарницы. Я сжимаю в отчаянии кулаки, но очередной поток воды приводит меня в чувство. Приподымаюсь и вижу Елену Прекрасную целой и невредимой, а рядом с нею – нашего кормчего с ведром воды.
— Что это было? – спрашиваю я, пытаясь собрать мысли в кучку. Голова трещит, под горлом – комок, а во рту… лучше не уточнять.
— Видать, солнце тебя по башке огрело, — с сочувствием произносит Лена, — надо было под тент спрятаться, а не жариться на солнцепеке. Не хватало нам еще твоего солнечного удара.
— Мне показалось, что нас достали… — я с трудом подымаюсь и тащусь под навес.
— Теперь понятно, кому относились твои пламенные слова, — Елена бережно укладывает меня на скамью и обтирает мое лицо мокрой тряпкой, — полежи чуток, не дергайся. На берег ты должен сойти на своих двоих. Сам понимаешь, больной человек – это балласт.
Я пытаюсь кивнуть, но тошнота, подступившая к горлу, делает отвратительным все вокруг. И где та лепота?
Но тут на помощь приходит владелец судна. Он протягивает глиняную чашу с каким-то пойлом.
— Надо выпить, — говорит он на плохом английском, Лена соглашается.
Она берет чашу и тычет ее прямо мне в губы. Я подчиняюсь. Напиток отдает мятой и лимоном. Он легко проникает внутрь возмущенного организма, приятным послевкусием отдаваясь во рту. Полчаса спустя я уже оживленно болтаю с Леной и своим спасителем.
Наконец земля.
Через каких-нибудь три часа нас приветливо встречает остров Миндоро. Зная, что местные исключительно честные и услужливые люди, спокойно доверяю дорогую ношу молодому носильщику. Нести европейцу достаточно тяжелую поклажу выглядело бы более чем странно.
Возле отеля, больше похожего на хижину дяди Тома, носильщик пытается нас убедить, что это заведение самое лучшее на острове и что господам-американцам будет в нем очень комфортно. Мы скептически осматриваем одноэтажное строение, но, чтобы не сорвать дополнительный заработок молодому парню, соглашаемся.
И трех минут не проходит, как мы становимся временными обладателями небольшой комнаты с одной широкой кроватью, кондиционером, холодильником, маленьким столиком и шкафом из тростника.
Заглядываю в ванную комнату и улыбаюсь знакомому сервису: видать, владелец этого беззвездочного отеля учился у нас. И стажировался тоже.
Но нам не привыкать.
Пока я знакомлюсь с местным туалетом, Лена проводит рекогносцировку. За час ее отсутствия я успеваю наладить дружеский контакт с упитанным владельцем отеля и его женой, миловидной шоколаднокожей женщиной лет сорока, хорошо говорящей на английском. Она принесла мне в номер обед, состоящий из привычных для среднерусского человека блюд: салата с местными бананами и тунцом, жареной картошки с чикеном, отдельно, в целях безопасности, острым соусом. Еще были суши, ролы и бутылка знаменитого местного рома. И именно этот напиток стал прекрасным средством нашего более близкого знакомства. К моменту опустошения емкости мистер Хосе-Рисаль-и-Алонсо и миссис Аида Ривера и тоже Алонсо признали во мне своего дальнего родственника, случайно забытого на просторах Северной Америки. Я не стал их разубеждать, а по-родственному поинтересовался, где бы мне найти частный самолет с хорошим пилотом, чтобы посетить близлежащие многочисленные острова для удовлетворения собственного любопытства.
Когда вернулась Лена, у меня в кармане уже лежала записка от супружеской пары к некому Амадо Эрнандесу, чтобы тот посодействовал реализации наших планов по вояжированию на острова, короче, предоставил нам свой самолет для решения наших проблем.
22.30, 22 августа
Иван Васильевич Старцев до развала Союза был генерал-лейтенантом всесильного КГБ. Заведовал он политическим сыском. В период общего бардака, когда демократы мечтали его растерзать, он ушел в отставку и тихо жил у себя на даче в Малаховке, не утруждая себя государственными заботами новых демократов. Он их не любил, не понимал и не принимал их жадности, в душе надеясь, что век этих дерьмократов будет недолог. Но время шло – и все становилось еще хуже. Новые слуги народа жирели как на дрожжах, народ и страна нищали с такой же скоростью.
Когда Василичу принесли последнюю генеральскую пенсию, ему стало совсем дурно. «Да за эти крохи и помирать страшно!» — возмутился он, но… но в таком положении оказался не он один. В силу своей обозленности генерал решил поднять бунт против власти, но ни возмущение народное, ни битие касок у Кремлевских стен ничего не дало. И через время Старцев понял, что Молох могущественнее его, а посему надо гордо смириться и стать аскетом или продаться, как сделали многие его бывшие коллеги. И Игорь Васильевич Старцев, генерал-лейтенант, наступив на горло собственной совести и гордости, продался и не кому–нибудь, а самому Левантовскому, новоиспеченному миллиардеру.
Таких, как Левантовский, в последние годы своего генеральствования Старцев сажал десятками. А тут этот пройдоха предложил ему хорошо оплачиваемую работу как раз в то время, когда капустные грядки и картофельные плантации на даче в Малаховке обрыдли генералу до самой печенки. «Не мое это, не мое!» — орал он жене, когда та рискнула упрекнуть его в фермерском бездействии. «Почему это не твое? – возмутилась жена. – Сажать и уничтожать – вот ты чем всю жизнь занимался и сейчас занимаешься. Единственная разница, что теперь это касается только овощей. Но если это все-таки не твое, — быстро сориентировалась жена, когда Старцев жахнул кулаком по кухонному столу так, что банки с консервациями чуть не покорили небеса, — иди служи, вон сосед твой устроился охранником у самого Борисыча, сейчас на «тойоте» разъезжает, морду наел, а ты все в гордость играешь. Ее на хлеб не намажешь, гордость-то твою».
Когда Левантовский переступил порог его дачи, Старцев был уже готов к продаже своей совести. Торг был недолог. Старцев согласился на предложение Левантовского возглавить службу безопасности с окладом со многими нулями. «Брак по расчету» был взаимовыгоден: один платил большие деньги и за это не имел головной боли, а другой осуществлял преступные замыслы первого и за это получал перспективу безбедной старости (если повезет). Убийственно-криминальных идей у олигарха было множество, поэтому Старцев без работы не сидел. И, хотя совесть генерала иногда взбрыкивалась и Старцев пытался отстраниться от выполнения особо щекотливых поручений хозяина, Левантовский такое упрямство пресекал на корню и жестко отслеживал качество работы своего подчиненного:
— Нет человека и нет проблемы, — цедил Левантовский сквозь зубы, когда Старцев предлагал иной путь решения конфликтных вопросов.
Постепенно служба безопасности Левантовского превратилась в карательный орган. Старцев у себя в ЧК не приводил такого количества приговоров в исполнение, как приходилось делать на своем новом поприще. Василич понимал, что, после всего содеянного, обратной дороги нет, поэтому и трудился во славу, но не Отечества, а удельного князька Левантовского.
Последние два дня главным для хозяина Старцева было изъятие документов у еще мощной организации «Ч.С.В.».
Проследив путь беглецов, он понял, что не так-то просто будет их найти. Но шанс есть. Он поднял трубку и спросил:
— Новости?
На противоположном конце его не обрадовали.
— Промежуточный пункт известен. Это Пекин.
— А куда дальше они направятся?
– Сведений пока нет.
— Ладно, в два ночи будет звонок от этого флотского своей жене и будет понятно, где они, — констатировал генерал и положил трубку.
«Самое смешное, что все как-то идет по-глупому, — генерал подошел к карте, висящей у него в кабинете, и проследил путь беглецов, — ни один разведчик не стал бы так заметать следы. Это непрофессионально, но, однако же, действует. И никакой логики, никакой. И как тут отслеживать их путь?»
Старцев поводил пальцем по карте, остановился на точке «Пекин» и стал водить вокруг нее, словно пытаясь нащупать следующий шаг интересующих его личностей.
***
У братьев Вайнеров есть такой герой, который на вопрос:
«Как вы умудряетесь так красиво жить на семьдесят рублей?», отвечал, что живет по трем главным принципам: «Бережливость, бережливость к сбереженному и бережливость к бережно сбереженному». К этим заповедям Левантовский добавил свою личную: «Все, что принадлежит не мне, должно, в конечно итоге, принадлежать мне», и в период дикого накопления капитала значительно приумножил свое состояние.
По характеру Аркадий Абрамович был авантюрным, беспокойным, трусоватым и жадным человеком. Благодаря своему физико-математическому уму, он сумел заплести интригу так, что женщины первой «семьи» не могли обойтись без него ни одного дня. Он стал их кошельком. Истратить какую-то сотню тысяч долларов на украшения мамы и дочек было обычным делом. И Левантовский поощрял это, сделав многоденежный шопинг для дам «семьи» необходимым еженедельным ритуалом.
И чтобы не скудела рука дающего и не уставала рука берущего, Левантовский умело манипулировал законами и подзаконами, дабы его кошелек никогда не был пуст для решения потребностей Первой семьи и его самого.
И в результате всех хитросплетений налоговые и таможенные льготы середины девяностых годов чаще всего распространялись только на его организации. Потоки гуманитарной помощи заводились на фонд Левантовского, а обрабатывал их исключительно он. Его компаньоны только успевали крутиться. Зеленые миллионы непрекращающимся потоком заполняли номерные счета оборотистого олигарха. Он мог покупать все и почти всех. Возможности ширились, но чего-то не хватало. И скоро Абрамыч, так его звали за глаза, понял, что деньги не всегда все решают. Решает все власть — неограниченная власть. И он стал подминать под себя чиновничью вертикаль. Это было, как говорят психологи, стремлением изжить «комплекс неудачника». Вот миллиардер и заместитель Секретаря Совета всей безопасности России этот комплекс изживал вполне успешно. Методами, правда, не совсем праведными. Он, как в шахматах, убирал с доски фигуры, которые ему мешали. Ничего личного. Только игра. То там, то здесь погибали от пуль, тонули и вешались новые владельцы заводов-пароходов. И если поближе присмотреться, то эти покойники, по большому счету, стояли или могли встать на пути Абрамыча.
Но и международные гроссмейстеры иногда допускают ошибки, которые ведут к проигрышу.
В какой-то момент наш шахматист не послушал ни своего младшего компаньона, ни Василича. Эмоции передавили рассудок.
А все началось из-за того, что едкий журналист Алексей Панин решил объявить войну Левантовскому. В своих журналистских расследованиях он практически вскрыл организацию империи Левантовского и все финансовые махинации. Этот неуемный телевизионщик намеревался опубликовать материалы сначала за рубежом, а затем в России. В интернете уже стали публиковаться отрывки из его статей, начинала подыматься шумиха. В сторону организации олигарха посыпались лишние вопросы. А это очень не понравилось самому Левантовскому. Он не мог позволить, чтобы какой-то журналист, пусть это будет и известный правдолюб, раскачивал его империю. Сначала олигарх решил купить молчание Панина, но тот на очень большие деньги не повелся. Тогда тележурналисту «поставили на вид», перевернув его кабинет и квартиру вверх дном. Но и это не подействовало, наоборот, только усилило гневную патетику журналиста с экранов телевизоров. Служба безопасности Левантовского пыталась выкрасть материалы, которыми апеллировал Панин, но они хранились очень хорошо и не там, где их усердно искали сотрудники Старцева. Тогда Левантовским было принято решение убрать неугодного журналюгу.
Но за два часа до своей гибели Алексей Панин умудрился передать все материалы организации «Ч.С.В.» в Санкт-Петербурге. А с «Ч.С.В.» Аркадий Абрамович ой как не хотел связываться. Очень сильная структура и неподкупная.
Когда Старцев узнал, где документы, то не сдержался и сочно выругался, а, остыв, посоветовал Левантовскому спустить все на тормозах и подготовить пути к отступлению.
— Документы все равно будут опубликованы, тем более шум стоит из-за них – слов не слышно. Так что мой совет: закругляйте здесь дела и в Англию. Оттуда вас не возьмут.
— Да пошел ты со своими советами! – огрызнулся Левантовский. – Пошурши мозгами и добудь эти документы любыми средствами. Любыми! Ты меня понял?
— Но это война с непредсказуемым концом, — проявил настойчивость генерал.
— Вот и повоюем! – зло согласился Левантовский. – Я за понюшку табака сдаваться не собираюсь. Еще посмотрим, чья возьмет!
21.45, 22 августа
Юлий Зубов, правая и левая рука миллиардера, был всего лишь мультимиллионером. Больше гуманитарием, чем бизнесменом. Но он умел вести переговоры так, что невыгодная позиция в начале беседы становилась победой в конце. А его связи (в начале девяностых годов без них нельзя было заработать и две копейки), накопленные в комсомольском прошлом, были настолько обширны, что нехватка нескольких миллионов «зелени» для решения каких-либо его финансовых задач для него не являлась драмой. «Если есть связь и есть к кому обратиться – деньги найдутся», — вот таким принципом руководствовался Зубов и делал все для того, чтобы расширить круг влиятельных знакомых…
Гений математик Левантовский и гений общения Зубов в 1989 году удачно нашли друг друга. Так и шли рука об руку до описываемого события, имея, правда, разногласия в методах ведения дел.
Зубов не всегда одобрял действия своего старшего компаньона, особенно в части: нет человека и нет неприятностей от него. Но Абрамыч не всегда был управляем.
Звонок от него о подготовке отъезда сильно озадачил Юлия. Нужна была срочная встреча. Решив заранее не извещать Левантовского, он поручил своему помощнику организовать срочный вылет в Москву.
Через два часа его личный самолет взлетел из международного аэропорта Хитроу и взял курс на столицу.
Откинувшись в мягком кресле, Зубов с тревогой размышлял:
— Что натворил Абрамыч? Почему надо было срочно готовить политическое убежище в Великобритании? Чем это может закончиться?…
Колеса двухсотого «Гольфстрима» мягко коснулись бетонки военного аэродрома в Чкаловском. Пять минут рулежки — и хозяин самолета легко сбежал с трапа к лимузину.
Еще в воздухе он связался с Левантовским. Встреча была назначена в загородной резиденции Зубова на Рублевском шоссе.
Через час Левантовский и Зубов, удобно расположившись в огромной гостиной, молча смотрели друг другу в глаза.
Часы отсчитали 02.46 минут ночи 23 августа.
Левантовский не хотел посвящать в детали Зубова, зная отрицательное его отношение к самодеятельности, особенно, когда дело шло о заказе на убийство. Однако без своего компаньона данный вопрос решить было никак нельзя. Комсомольцы восьмидесятых в кровавых девяностых управляли государством и бизнесом очень жестко и кардильно.
А Юлий был человеком этой системы.
Абрамыч поведал Зубову о случившемся в Петербурге. Детали Юлий попросил не упускать.
Когда речь зашла о Надеждине Александре, случайно попавшем в переплет, и о его семье, он вдруг почему-то сильно встревожился: «Невозможно, таких совпадений просто не бывает, фамилия жены этого недотепы и ее имя… — это же Надя, моя первая любовь».
Зубов задал Левантовскому еще несколько уточняющих вопросов и помрачнел, он понял, что речь идет о той самой Наде и что чувство влюбленности в когда-то юную девушку с пронзительными зелеными глазами до сих пор не оставило его. И хотя он был давно женат и имел двоих ребятишек, частенько вспоминал Надюшу и старался отслеживать ее судьбу. Благо, возможности позволяли. Знал Зубов о том, что она вышла замуж, родила дочь, пожила немного в Голландии, затем, после побега мужа из тюрьмы, вернулась в Ленинград. Знал и новую ее фамилию.
Издалека, не афишируя свой интерес, он периодически, как только появлялся случай, наблюдал за ней со стороны.
«С возрастом она становится еще красивей», — каждый раз отмечал он про себя. И горько сожалел о том, что потерял ее. Пришлось, однако, выбирать между любовью и необходимостью. Наталья — его нынешняя супруга — была дочкой целого члена политбюро. Чаша весов с благополучием оказалась тяжелее чаши счастья. А дальше все пошло как по маслу. Комсомол, партия, бизнес. И через каких-то двадцать лет капитал Зубова очень близко подобрался к миллиарду зеленоватых рублей.
«Какое мне дело до чужой жены?» — попытался отстраниться от возникших у бывшей возлюбленной проблем Зубов, но десятью секундами позже понял, если Надежда попадет в беду, то не простит себе этого никогда.
Свои мысли Юлий Зубов вслух высказывать вовсе не собирался.
13.30 Москвы, или 18.30 на острове Миндоро
Гостиница, в которую нас сопроводила целая толпа носильщиков, находилась в ста метрах от того места, где приземлился частный самолет, нанятый нами в прибрежном городке или поселении (название которого выпало из головы) на острове Миндоро.
Номер был небольшой, но очень уютный. Большая двуспальная кровать, ванна и широкий балкон. Гнездышко для влюбленных.
Я тайком бросил взгляд на Елену. Девушка, к моему изумлению, неожиданно зарделась. Никак не мог предположить, что моя боевая подруга очень застенчива. Наверное, чистый воздух и здоровая еда как-то по-иному влияют на гормоны. Еще в Маниле я твердо решил, что никаких поползновений в ее сторону совершать не буду.
— Сексодром, а не кровать, — подлил я масла в огонь и упал на широкое ложе.
Моя спутница уже взяла себя в руки и ехидненько так заметила:
— А других ассоциаций у тебя нет? Или все мысли сконцентрировались в штанах?
Я приподнялся на локте и пытливым взором мачо стал исследовать ее лицо на предмет вспыхнувшей страсти. Стыдливая краска с лица моей прекрасной спутницы спала, и уже ничто не указывало на ее смущение и застенчивость, а тем более на сексуальность.
«У разведчика должен быть трезвый ум и холодное сердце», — влезли в ум чьи-то слова, но они ни коем образом меня не остудили. «Пусть у разведчика будут уши холодными, но сердце должно и обязано быть горячим. Ведь невозможно представить Джеймс Бонда без дамы сердца и пистолета в плавках. Кстати, о плавках», — я вдруг вспомнил, что этого предмета туалета у меня нет, не снабдили славные разведчики необходимыми атрибутами, а это недоработка, из-за которой может быть провал всей операции.
— Пойду искупаюсь. Только вот плавок нет,- сказал я Лене и решительно оставил сексодром без работы.
— Я тоже без купальника, — ответило милое непреклонное создание и увязалось со мною в магазин.
Ну, может, через покупку столь интимных предметов мы хоть как-то сблизимся? Я с надеждой посмотрел на нее и втайне усмехнулся. Я же мачо, а кто может устоять перед ним, то есть передо мною? То — то же!
Через двадцать минут Южно-Китайское море предоставило нам для бесцельного времяпровождения свои воды. Как дети, с криками радости врезались мы с толщу воды и стали плескаться и пускать волны друг на друга с таким азартом, что вскоре море немного взволновалось. Но и это было нам в радость. Мы бросались навстречу волнам, как поплавки, подымались вместе с ними над уровнем берега и с хохотом неслись вниз…
Сегодня мне не хватает слов, чтобы описать блаженство, которое испытал тогда. Опасность, тревога, погоня – все отошло куда-то на задний план. Были только солнце, море, золотой песок, пальмы. И среди всего этого — я с самой красивой женщиной в мире. И такой желанной, несмотря на всю ее холодность.
— Саша! Как здорово! Мне так хорошо! – вдруг прокричала мне в ухо «железная» леди, и я понял: вся ее холодность – маска!
Господин Иванов, несколько дней назад основательно оккупировавший мою личность, тут же взял бразды правления моими гормонами в руки и освободил себя от обета безбрачия (господин Надеждин решил в этой ситуации промолчать, хитрюга!).
Солнце, как только увидело наши томные лица, блестящие от морской воды и желания, быстро заползло за горизонт, дабы не видеть крамольного и не краснеть из-за нас, дураков.
Наступила черная южная ночь. На берегу зажглись огни ресторанчиков и баров. А мы еще охлаждали свои разгоряченные желания в воде. Но, когда луна бесстыже уставилась на нас, мы осознали, что время-то идет, а результата нет, поэтому решили сделать то, что хочется, сегодня, а не потом, так как «потом» для нас могло и не наступить. Наши тела робко соприкоснулись. Елена обвила меня руками и ногами. И мы куда-то вдвоем провалились.
Очнулись только утром.
Постельное белье валялось одним комком на полу. Отпускать девушку из своих объятий совсем не хотелось. Да и она не очень стремилась к свободе. Похоже, мы оба не понимали, где мы, зачем мы, почему мы и многое другое. Понимали нас и говорили за нас наши тела.
Первая пришла в себя Лена. Видимо, дала знать о себе специальная подготовка. Еще через секунду я не узнал ее. Из нежной и ласковой она превратилась в холодную и жесткую.
«Неужели между нами был только секс? — с грустью подумал я.- Неужели никаких чувств после такой сказочной ночи у нее не осталось? Или она очень хорошо умеет скрывать свои чувства?»
09. 05- Мамбурао, в Москве 04.05 24 августа.
Солнца на небе не было. Похоже, обиделось на нас за наше недостойное поведение: луна-предательница, скорее всего, доложила обо всем. Небо тоже решило поучаствовать в осуждении: хмурилось и мрачнело с завидным упорством. А там подоспел и ветер. Расштормившись не на шутку, он безжалостно разбивал волны о берег и насильно заставлял заниматься йогой деревья и кустарники. А там по-партизански подполз сезонный тайфунчик. Наш летчик наотрез отказался лететь ни на соседний остров Палаван, ни в ближайший Сан-Хосе, вспомнив, что у него есть жена, дети, родители и теща с тестем. И их всех нужно кормить. Аргумент был весомый, поэтому мы не настаивали. Отстегнув ему комиссионные, мы дружески распрощались.
Придется до острова Палаван добираться морем. Эта мысль не добавила теплоты в этот неласковый день.
15.09 – Мамбурао 24 августа, в Москве 10.09.
На Южно-Китайском море разгулялся, как цыган на свадьбе, шторм. Темные волны китайской стеной шли на остров с явно нехорошими целями. Наученные частыми тайфунами, владельцы всех видов плавсредств давно пристроили свои суденышки там, где им ничего не угрожало, и поэтому у нас не было никаких шансов уговорить хоть какого-нибудь отчаянного морского волка выйти в море. Мы и не пытались. Самим стало страшно. Такого разгула стихии я еще не видывал.
Мы сидели у себя в номере и с напряжением прислушивались к буйству ветра за стенами отеля. Если тайфун обозлится на остров по полной программе, то от отеля останутся рожки да ножки. Это мы прекрасно понимали. Понимали и владельцы гостиницы, они обежали самолично всех постояльцев и предупредили о возможной опасности. И за счет отеля вручили нам спасательные жилеты. Да, очень они нам помогут, если двадцатиметровая волна раздолбает строение на щепки!
От нерадужных перспектив настроение у меня упало ниже плинтуса. Я бросил взгляд на напарницу. Она поймала его и холодно отвернулась.
«Не поймешь этих женщин. Они то холодны, как искусственный лед, то пылают, как лава в кратере действующего вулкана. Сплошная загадка. Впрочем, в этом, наверняка, их сила и привлекательность», — я улыбнулся своим мыслям и подошел к Лене.
— Страшно?
— Есть немного, — стараясь сохранить бесстрастность, ответила она.
— Тогда шампанское в номер и мороженое! Самые лучшие успокоительные.
— Я не против.
Боже, как она холодна! Кто успел ее заморозить!?
Я повернул лицом к себе девушку и заглянул в ее глаза.
— Хочешь, я тебя поцелую, и Снежная Королева уйдет из твоего сердца прочь?
Лена вздрогнула и тут же тесно прильнула ко мне. Наши губы встретились, и через мгновение следы Снежной Королевы растаяли под нашими жаркими объятиями.
Следом за фантомом ледяной леди где-то там далеко потерялся и тайфун. В нашем номере больше не было слышно звуков буйства ветра и разбойничьих выходок стихии, только легкий шепот наших губ и страстное дыхание разгоряченных любовью бессмертных душ нарушал благоговейную тишину комнаты.
Вместе с природой мы успокоились только к утру. Засыпая, я пожалел Джеймс Бонда. Очень пожалел.
***
Жизнь встала на голову.
Из мужчины переходного возраста с редкими желаниями, осуществляющего свои эротические мечты на скрипучем диване питерской «двушки» или на заднем сидении «жигулей» в позе, до которой Камасутра еще не додумалась, я вдруг превратился в пылкого влюбленного, обнимающего самую восхитительную девушку в мире на трехспальной постели где-то на юге рядом с экватором. Плюс шелковая постель. Плюс обволакивающий аромат женщины и тропического воздуха. И минус жизнь, полная тревог и опасностей, причем смертельных.
— Все наоборот или круиз поневоле, — так про себя я стал называть этот необыкновенный период.
09.00 Мамбурао, 04.00 Москвы, 25 августа
На следующий день, проснувшись в груде скомканных простыней, мы, кажется, одновременно подумали об одном и том же.
— Документы и деньги? – сверкнуло у меня в голове.
— Да, надо что-то делать, — повторила мои мысли Елена-Прекрасная и добавила: — Таскать такой опасный груз все время с собой — глупо. Поскольку наши следы хорошо затерялись на этом острове, предлагаю все оставить здесь. Найдем надежный европейский банк. Абонируем два сейфа и положим все туда. А когда ситуация разрядится в ту или другую сторону, все заберем.
— Согласен, но следует сделать две электронные копии, — добавил я.
— Часть денег, тысяч двадцать, надо, на всякий случай, оставить у себя. Десять тебе, а остальное мне, — с сожалением сказала моя напарница.
Увидев в моих глазах недоумение, Лена, как мне показалось, с грустью тихим голосом пояснила:
— Как только тайфун закончится, мы поедем домой разными путями. Я…, впрочем, тебе не следует знать.
Он порылась в своей сумочке, достала оттуда пачку долларов, мой паспорт и протянула все это мне.
— А как же я? – с обидой в голосе произнес я. – Как мне выбираться отсюда? По ранее запланированному плану?
Лена отрицательно мотнула головой.
— И о твоем маршруте я тоже не должна…. Запомни два номера телефона, — она продиктовала четырнадцать цифр.
Моя память была способна надолго фиксировать в голове многое. Все оставалось там до тех пор, пока я не записывал это в книжку. Записывать, конечно, я не стал…
Подойдя к окну, я обратил внимание, что дождь и ветер стали заметно стихать. Это, несмотря на то, что я просил силы природы, чтобы непогода продолжалась вечно.
Потом мы молча позавтракали изысканной тропической едой, принесенной в номер. Заказали в номер ноутбук, сканер и несколько дискет. Еще два часа ушло на копирование документов.
Затем, по рекомендации портье, взяв в урне два широких белых зонта, отправились в отделение «Дойчебанка». Завершив все дела, вернулись в гостиницу.
Последняя наша ночь была грустной и тихой…
Она, действительно, для нас двоих оказалась последней.
Но ни я, ни Лена об этом не подозревали. Только смутные, весьма нехорошие предчувствия одолевали меня.
То же самое читалось в глазах моей боевой подруги…
***
О том, что происходило в столице, мы не знали и догадываться не могли. Брошенные в водоворот приключений и удивительного путешествия, мы лишь изредка вспоминали об опасностях, подстерегающих нас. Отсутствие связи с большой землей мы философски восприняли как маленькую и весьма приятную передышку.
Однако когда-то должно наступать и отрезвление…
01.00 Мамбурао, 26 августа и 20.00, 25 августа
Я долго лежал и смотрел на зловещий диск полной луны. В голову лезли разные мысли. Одна хуже другой. Думал я о нас с Еленой, о наших необыкновенных отношениях, о своей семье и о своем будущем. И если еще вчера все было радужно и красиво, то сегодня и в последующие дни все выглядело в большей степени в мрачных тонах. Вся моя жизнь, протекавшая до этого размеренно и скучно, вдруг круто развернулась в другую сторону. Изменилось все и не только для меня. В водоворот событий оказались втянуты и дорогие мне люди. Жена и дочь, и, возможно, родственники, близкие и дальние, а также друзья.
Наши преследователи будут, наверняка, искать любую зацепку, чтобы достать документы. Они ни перед чем не остановятся.
— Что можно сделать, находясь на этом далеком райском уголке земли? – стучало в голове, но ответа не было.
«Надо как можно быстрее добираться до большой земли и на месте, в соответствии с обстановкой, принимать решения и действовать», — с этой мыслью я провалился в беспокойный сон.
Открыв глаза и не увидев Лену, я как-то сразу понял, что она уехала. На часах было десять утра. На душе стало совсем муторно.
Вытащив из памяти первый из номеров телефона, я намерился было позвонить, но, вспомнив, что дома еще ночь, решил сделать это через четыре часа.
Мысли выстроились в направление дома. Обдумав дальнейшие свои шаги, я стал собираться в дорогу.
К шести утра легкая холщевая сумка, в которую поместился весь мой багаж, была перекинута через плечо. Я еще раз осмотрел комнату: ничего ли не забыл, собрал нервы в кулак и вышел вон. В малолюдном фойе из зеркала на меня глянул весьма стройный блондин с холодными голубыми глазами. Пожелав ему доброго пути и удачи, я вышел из гостиницы…
18.00 в Батангасе и 13.00 в Москве 26 августа
Лена, спасая меня, выбрала путь, который был самым опасным. Она решила вернуться в Манилу через Батангас и оттуда рейсовым самолетом лететь сразу в Москву.
Эта юная и решительная женщина отводила таким образом удар от меня.
Боевики Абу-Сайяфа, получив команду отбой, остановиться не пожелали. Еще днем двадцать четвертого по Москве Левантовский отменил операцию преследования. Деньги, которые были при нас, стали главной целью «меченосцев». И даже если бы Абрамыч предложил им аналогичное вознаграждение, они все равно продолжали бы охоту за нами. А он, естественно, этого не сделал. (Обо всем этом вы, как и я, узнаете чуть попозже). Поэтому в Батангасе ее ждали.
Как только она вышла на причал, ее окружила толпа местных жителей, предлагающих свои услуги. Сопровождаемая галдящими филиппинцами, ничего не подозревая, девушка направилась к стоянке такси. Около машины ее резко и неожиданно блокировали и вдавили на заднее сидение. Там, зажатая с двух сторон под дулами пистолетов, Лена ничего не смогла предпринять…
Так считали «меченосцы».
Но так не думала Елена.
Оценив обстановку, она решила пока ничего не предпринимать. Изобразив из себя подавленную и сломавшуюся женщину и усыпив таким образом бдительность своих охранников, Лена спокойно ждала момента «Х». На участке дороги, где были небольшие обрывы, Лена дала себе команду действовать. Она мгновенно выключила правого, блокировала левого и, завладев пистолетом, пристрелила водителя. Машина, никем не управляемая, улетела с дороги. Несколько раз перевернулась и встала на крышу. Ее спутники своими телами, сами того не желая, спасли девушку от верной гибели. Однако и Лене сильно досталось. Из последних сил она выбралась из салона, отползла метров на десять в сторону. Успела набрать Стефана, коротко сообщить главное и услышать взрыв машины. После всего этого она потеряла сознание…
Елена
Первой моей мыслью, когда я окончательно пришла в себя, была: «Все, надо менять профессию!» Подумать только, чуть Богу душу не отдала! И все из-за чего? Из-за каких-то бумаг, будь они неладны! Нескончаемые перелеты! Уходы от погони! Маскировка! Мониторинг ситуации! Плюс ко всему – постоянное напряжение! Хотя все можно было решить гораздо проще, намного проще, но шеф почему-то перемудрил, заставил бежать из страны да еще тащить за собой новичка, как барана на веревочке, потом уводить от него преследователей, запутывать следы… А теперь вот которую неделю лежу абсолютно одна в какой-то провинциальной больничке где-то на краю земли, и обо мне никто ничего не знает. Бедный мой дедушка, как он страдает!
Я тихонько поворачиваю голову влево, чтобы оглядеться: кровати, одни кровати, бело-серые стены, и где-то там виднеется дверь. Но ничего: мне бы некоторую смелость, и все – гора будет сдвинута! Гора – это я в нынешнем состоянии. Если бы меня сейчас увидела мама, она, после ведра слез, заметила бы мне, что я лежу неправильно, плохо держу спину и гипс мне совсем не идет, а бинты на голове сейчас моветон. И обязательно заметит перед уходом: «Если была бы ты умницей и слушалась меня, то ничего бы этого не было, а танцевала бы с Александрой в Большом… Но сама виновата». И уйдет походкой примы, прямая, гордая. И про дедушку ни слова, ни намека. Она его уважает, но простить не может, что он сбил меня с пути истинного. Это еще надо выяснить, кто кого сбил? Хотя, чего кривить душой? Именно из-за моего любимого дедулю у меня столь таинственная профессия, что до сих пор не знаю, как представляться своим знакомым и незнакомым людям: специалист по работе с общественностью, психолог, логист или разведчик? Да, конечно, я сама выбрала эту дорогу, но если бы не дедушка, я бы никогда бы жизни о ней не задумывалась. Папа рассказывал, что, когда родилась я, вторая девочка, дедушка обозвал папу бракоделом и объявил, что папа загубил род Степановых на корню. Мол, все Степановы, начиная со времен Петра 1, всегда служили Отечеству, изобличая внутренних и внешних врагов, а теперь роду Степановых каюк. На что моя мама заметила, что очень хорошо, что у нее две дочки, будет кому ей профессию передать. «Нашла мне профессию – полуголой бегать по сцене», — огрызнулся тогда дед, чем очень обидел мою маму. Она у меня была балериной и мечтала, чтобы и дочери увлеклись балетом. Старшая моя сестра Саша пошла по стопам мамы: она ежедневно бегала в балетную школу при оперном театре и всегда хвасталась передо мною своею гибкостью и грациозностью. Вначале меня тоже поставили к станку, но вскоре мама заметила, что гибкость у меня не та, растяжка у меня плохая, да и старания нет, поэтому свои усилия по превращению гадкого утенка в белого лебедя прекратила и следила лишь за тем, чтобы я умела держать спину, сохраняла пластику движения и стройность фигуры. Вообще, я так думаю, маме мы обходились не очень дорого, так как кормила она нас, как птичек, исключив из нашего меню все сладкое, мучное и крахмалистое. И если моя старшая сестра на такую скудость питания реагировала спокойно, то я нет. Всеми правдами и неправдами пыталась украсть из холодильника кусочек мяса или дополнительную котлету, или булочку из хлебницы, но мое воровство тут же обнаруживалось и следовало неминуемое наказание: двухчасовая работа у станка на растяжку. И если бы не дедушка с бабушкой по папиной линии, которые жили с нами (или мы с ними?), я лишена была бы всех детских радостей с морожеными, пирожными и конфетами. Мама только искренно недоумевала, почему я набираю вес при такой тщательно подобранной для балетных детей диете?
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, а моей сестренке – двенадцать с половиной, мама заявила, что, раз я не хочу заниматься балетом, запишет меня в школу-студию бальных танцев. «Девочки должны уметь танцевать!» — категорично заявила она, и мне пришлось смириться. Это все-таки лучше, чем каждый день бегать в пуантах, разбивая пальцы в кровь. В школу-студию меня должен был водить дедушка, так как мама не могла, у нее ну абсолютно не было времени; папа тоже не мог: он постоянно находился на работе и приходил очень поздно и всегда смертельно усталый. Так он говорил матери, когда заходил на кухню. Бабушка же из-за ухудшившего здоровья наотрез отказалась жить в городе и переехала вместе со своей младшей овдовевшей сестрой на постоянное жительство на дачу. Свободным от каких- либо обязанностей остался дедушка, на его и взвалили эту миссию: таскать меня через весь город в школу-студию бальных танцев. Узнав, что именно дедушка будет меня сопровождать на казнь танцами, я внутренне возликовала. С дедулей всегда можно договориться. Это мама у нас – скала, не сдвинешь, если что войдет в ее голову. Дедушка же отличался гибкостью и трезвостью мышления. И началась у меня практически веселая жизнь. Как только мне надо было собираться на танцы, со мною происходило что-то ужасное: то начинал болеть живот, то голова или зуб. Частей тела у меня много – поэтому вариантов ухода от танцев тоже было множество. Когда это не катило и дедуля упрямо тащил меня в студию, я придумывала очередную отмазку, типа, «тапочки балетные забыла» и прочую муру.
Через полгода, подустав волоком тащить меня на бальные танцы, дедушка после очередного моего упирательства поинтересовался:
— Ты чего дуришь, Ленка? Танцевать не хочешь?
— Нет! – заныла я, чтобы разжалобить дедулю. – Не хочу.
— А что ты хочешь? – поинтересовался дед.
— С мальчишками играть в казаки-разбойники, — честно призналась я.
— Понятно, — дедушка задумался, потом ушел в свой кабинет и долго не выходил из него.
Я с надеждой, что дед забыл о бальных танцах, крикнула из коридора:
— Дед, а дед? Можно я пойду погуляю на улицу. Там ребята меня ждут!
Дед не ответил. Я на цыпочках подкралась к дверям и осторожно заглянула в комнату: за большим письменным столом сидел мой дедушка и в каком-то отрешении листал толстый альбом.
— Дедуля! – протянула я. – Можно?
Дедушка оторвался от изучения альбома, посмотрел на меня поверх очков и спросил:
— Слушай, Ленка, а кем ты хочешь быть, когда станешь взрослой?
— Разведчиком, как ты! – без запинки ответила я. В тот момент я абсолютно не подозревала, что именно этот ответ решит мою судьбу.
— Разведчиком, говоришь? – как-то загадочно произнес дед. – Ну, тащи свои мозги сюда, посмотрим, что в них.
Я с опаской прошла в кабинет и стала напротив стола. На столе деда не лежало ничего опасного для моей головы, поэтому я успокоилась и в ожидании решения сегодняшней своей судьбы вытянулась в струну: ну, это чтобы хоть чуть-чуть быть выше стола.
Дедуля некоторое время испытывающее смотрел на меня: в его глазах я читала и укор, и интерес, и еще что-то, и вот это «что-то» меня напрягало до жути.
— Дедуля, — занудила я, — я на улицу хочу, там мальчишки ж…
— Молчать! – рявкнул дед, и я от неожиданности остолбенела с застрявшими словами в горле.
— Садись! – приказал дед. Я шлепнулась в рядом стоявшее кресло скорее от нашедшего на меня изумления, чем от приказного тона любимого дедули. Чтобы дедушка на кого-то хоть раз повышал голос – такого не было никогда. Само воплощение терпения и сдержанности. А тут!
— Аргументируй, почему ты не хочешь заниматься танцами? – с грозою в голосе спросил меня дед, немного приподнявшись над столом.
— Я, я… — нет, ну язык мой ни в какую не хотел выходить из ступора.
— Не мычи, а отвечай четко, внятно, раз разведчиком хочешь быть.
— Дедуля, а чего ты кричишь на меня? Я вообще сейчас обижусь и уйду! – натянуто пообещала я, когда мой язык наконец-то приобрел эластичность.
— Разведчик должен всегда сохранять хладнокровие, — ответил дед, — эмоции – для танцев, сдержанность – для спецов невидимого фронта.
Тут я прихлопнула варежку и молча вытаращилась на деда.
— Ленка, — дедуля улыбнулся мне, — ты должна понимать, что именно сейчас, в этот момент решается твоя дальнейшая жизнь.
Я кивнула, и дед начал свой рассказ, который в сжатом варианте за последние лет пять-шесть я слышала чуть ли не ежедневно, о трудной, но героической судьбе моих предков, о специфических нюансах собственной профессии, о краткости жизни многих людей, связавших свою жизнь с разведкой.
— Ты этого хочешь? – через несколько часов спросил меня дед.
— Дедуля, — хныкнула я, но не из-за перспективы умереть в расцвете сил, а из-за недоверия деда в мои скрытые таланты, — но это же гораздо интереснее, чем по сцене бегать и публику развлекать. Я не хочу быть артисткой, не хочу, вот и все. Лучше ты меня учи вот этому всему, о чем ты мне рассказал. Честное слово, я буду стараться.
На раздумья дед дал мне неделю. Через неделю у меня началась новая жизнь.
Дед взялся за мое воспитание всерьез. Тут он не делал мне поблажки никакой, исключив мое розовое детство из повестки дня. Для него я в свои одиннадцать лет стала взрослым человеком, которому он передавал все свои знания. А знал дедуля, как выяснилось, очень много. Училась я будущей профессии 12 часов в сутки. Оставшиеся восемь часов дедушка милостиво позволял мне тратить на восстановление рабочей силы, т.е. на сон. И то, бывало, разбудит меня среди ночи и давай расспрашивать меня о том, что я узнала или за последние часы перед сном, или за месяц до этого. И все это я должна было воспроизвести слово в слово.
Мальчишки с нашего двора, с которыми я раньше проводила все свое свободное время, уча их как правильно надо лазить по крышам гаражей, точно бросать ножики в стволы деревьев и прочим нужным наукам, скучающей группкой торчали у нашего подъезда в надежде, что я, их командир, все-таки перестану дурака валять и выйду на улицу для более эффективного времяпровождения. Но, увы, баловала я их своим присутствием очень редко, а если удавалось оторваться от занятий (дедушку вдруг куда-то вызывали, и он таинственно исчезал), на уши становился весь двор. Соседи только терпеливо ждали возвращения дедушки (маму мою или моего папу они всерьез не воспринимали – что возьмешь с артистки или науки!), конспектируя все мои проступки. Особенно старалась тетка Нюра из соседнего подъезда. Как только я оказывалась в обществе мальчишек, она тут же занимала позицию у себя на балконе, вооружалась биноклем и следила, следила, следила… Я даже как-то поинтересовалась у дедушки, не из их ли организации эта вездесущая тетя Нюра? Дедушка меня успокоил, объяснив, что такие тетки в свое время были лишь подсобным материалом для некоторых внутренних служб, но он к этому не имеет никакого отношения. «Не обращай на нее внимание!» — дал мне указание дед, и я его выполняла. Но по-своему. Когда в очередной раз моя команда высыпала на улицу, мы, задрав головы, дружным ором извещали тетку Нюру, что сейчас идем бомбить ее гараж… Мы не успевали закончить свои угрозы, как наша личная шпионка исчезала с балкона и с невиданной для ее необъятного тела скоростью оказывалась во дворе со шваброй наготове…
Дедушка на мои проделки смотрел сквозь пальцы. Хотя, нет. Он одобрительно улыбался и изредка даже пожимал мою грязную ладошку за проявленный героизм, но на следующий день обязательно нагружал заданиями по самую макушку, а моего тренера по каратэ просил проводить со мною дополнительные тренировки. Так проходила отработка провинности.
Правда, чего греха таить, и в школе я не могла вести себя достойно и грациозно, как подобает девушке из интеллигентной семьи. Классная устала делать записи у меня в дневнике, директор лишний раз тоже боялся видеть мою мать у себя в кабинете. «В следующий раз, когда вы меня вызовете в школу по пустякам, — это так заявила мама, когда ее в миллион первый раз вызвали в школу к директору (я разбила нос одному негодяю, который решил, что я боксерская груша для его тренировок), — я подам на вас в суд!» Директор от изумления чуть галстук не проглотил. «Вы вашими постоянными записками, — театрально известила мама, — наносите вред моей репутации. Я замужем и у меня двое детей. А ваши записки меня компрометируют!» Гордая, она вышла из кабинета, вытащив меня оттуда чуть ли не волоком, и с чувством выполненного долга навсегда покинула стены моей школы. Больше ни она, ни папа там не появлялись. Дедушка тем более. Они махнули на меня рукой, следя лишь только за тем, чтобы в голове у меня были не мозги всмятку, а ум.
Когда вручали мне аттестат и золотую медаль, директор и классная рыдали друг у друга на плече от счастья: наконец-то стихийное бедствие в моем лице не будет сотрясать их стены и омрачать их учительскую долю.
Итак, к семнадцати годам я владела двумя иностранными языками, метко стреляла из пистолета, имела черный пояс по каратэ, почти идеальную память и хорошую танцевальную подготовку.
В институт международных отношений я не поступила, а влетела. После его окончания меня зачислили в еще одно учебное заведение, но уже по протекции дедушки. Что ни говори, он у меня бывшая «большая шишка» (так себя обзывает мой дедушка, когда немного выпьет) одного важного ведомства. Это учебное заведение я закончила, когда распался СССР и расформировался КГБ. Некоторое время у меня даже не было работы, так как ни дипломатия, ни психология, ни логистика и другие мои специфические специальности никого в тот момент не интересовали.
Дедушка после развала СССР очень сдал и мало интересовался жизнью вне его квартиры. Но однажды к нему зашел один немолодой мужчина с очень внимательными карими глазами. Они долго – долго о чем-то шептались в кабинете у дедушки, потом позвали меня.
— Лена, знакомься, — дедушка стоял посередине кабинета прямой и гордый, как будто только что ему сообщили, что СССР восстановлен, — полковник контрразведки Стефан Игнатович Сосновский, твой шеф. Будешь служить у него верою и правдою, как делали наши деды и я. Скажу сразу, служба тебе предстоит не только трудная, но и опасная. Но когда Родина нуждается в защите, долг каждого – встать на ее защиту. Поэтому мой приказ: ты входишь в распоряжение полковника Сосновского. Выполнять!
Что мне было тогда ответить? Ой, что вы, я не такая! Я человек военный, при погонах. Вытянулась в струнку и ответила: «Есть!» Так я стала сотрудницей «Ч.С.В» и по совместительству министерства безопасности.
Действительно, как обещал дедушка, моя служба оказалась не из легких. Я окунулась в такую человеческую грязь, что невольно у меня появилась мысль о физическом уничтожении некоторых индивидов, которые решили, что Россия – это их карман, а люди России – их рабы. От решительных действий меня сдерживал мой шеф, успокаивая тем, что каждый преступник и предатель Родины рано или поздно все равно получит по заслугам.
22 августа 1997 года я «окучивала» одну темную личность, занимающуюся наркоторговлей. Мне надо было узнать, какие люди наверху покрывают делишки наркодельца. Поэтому, чтобы не вызвать у окучиваемого подозрения, играла роль балетной дурехи, оставшейся без работы из-за интриги режиссера. Мой подопечный в этот день ради моей неотразимой персоны, так он заявил по телефону, отменил какую-то важную встречу и желал компенсации в виде меня в белой пачке, танцующей па-де-де в его особняке. Я согласилась, но с условием, что приеду не одна, а с братом: он у меня очень строг и одну из дому не отпускает.
Но тут звонок от шефа изменил все планы.
— Степанова, — хриплый голос шефа был очень взволнован, — бросай все, Хана (так звали наркоторговца) и без тебя пропашут. У тебя новое задание. Жду тебя к 16-00 у себя.
Когда я приехала к шефу, все уже были в сборе: и мой напарник Игорь Олейников, который по легенде был моим братом; и зам. шефа Александр Аппанович, и стилист, и еще четверо ребят, занимающихся внутренними проблемами. По напряжению, исходящему ото всех, я поняла: случилось что-то из ряда вон выходящее.
— Что случилось? – спросила я Игоря, майора контрразведки.
— Иди к шефу, — улыбнулся Игорь, — он тебе все и расскажет.
В кабинете полковника все было как всегда, строго и аккуратно. Сосновский, не теряя ни секунды на церемонии, тут же обрисовал мне суть дела с вынужденной утратой важных документов по делу Панина, известного тележурналиста, убитого несколько лет назад по заказу кого-то из верхушки.
— Тут такое дело, — полковник прокашлялся, — тип этот, который стал обладателем этих бумаг, позвонил сам. Я назначил ему встречу. Твоя задача: проследить за ним на станции, проверить его на вшивость и только потом, если почувствуешь, что он внушает доверие и не ведет двойной игры, привезти его сюда. Игорь, как всегда, будет тебя прикрывать.
Я усмехнулась. Игорь – майор, я – капитан. Но он всегда меня прикрывает.
— Вопросы? – не поняв причину моей улыбки, хмуро спросил шеф.
— Один.
Шеф вскинул брови.
— Если что не так пойдет, наши действия?
— Главное, узнать, где находятся документы и изъять их. Но это в крайнем случае. Выполнять!
— Есть!
— Но его оставить живым! – вдогонку понеслось мне: шеф уже не верил в мое человеколюбие.
На перроне я быстро вычислила нужного мне человека. Мне хватило десяти минут, чтобы составить его психологический портрет. Человек без червоточины, уверен в себе, сдержан – ни разу не проявил никакого беспокойства, хотя должен был понимать, что жизнь его сейчас ничего не стоит. Внимателен и наблюдателен: его быстрый взгляд умело оценивал стоящих рядом сограждан, и по тому, как легкая улыбка освещала его лицо, ясно было, что опасности ни от кого он не видел. А ее и не было. Пока.
Еще десять минут я потратила на изучение обстановки: упакован ли мой новый подопечный техникой, пришиты ли «уши» к этому типу, есть ли за ним «топтун». Убедившись, что все чисто, я подошла к парню. Ну конечно, при всех его положительных качествах, которые я смогла визуально просчитать, он оказался слаб на женский пол. В принципе, как я выяснила за последние пять лет, этим страдают все мужики. Но, тем не менее, я в первый момент поставила жирный минус ко всем положительным характеристикам этого типа.
Вспоминая сегодня тот день, еще раз уверилась в том, что я, как молодая красивая женщина, на которую все мужики правильной ориентации делают стойку, должна была бы сделать такой вывод. Тогда же, подойдя к этому в белой бейсболке, я, для конспирации и одновременной блокировки и возможного противодействия, прижалась к нему, как влюбленная самка и стала шептать ему на ухо разные слова, типа «делаем вид, что мы влюбленная пара и идем к выходу к машине». Внимательно удерживая обстановку в поле зрения, я обратила внимание на мужиков, завистливо смотрящих на нас и особенно — на меня и слышавших мои слова в собственной трактовке: милый, я хочу тебя, идем скорее к машине. Однако и некоторые изменения произошли и в моей женской психологии. Что-то типа щелчка я услышала в том месте головы, который отвечает за чувства. Приученная ничего не оставлять без внимания, я отложила это в сторону для последующего анализа.
В конторе у шефа мой подопечный понравился всем. И меня это очень удивило, но неожиданно тоже пришлось по душе. Даже шеф, который без жесткой проверки никого и близко не подпускал к нашей организации, проникся сразу же к нему полным доверием и вниманием. Меня-то в свое время целых полгода проверял.
Вторым сюрпризом за этот день был приказ полковника о моем ведении этого дела. Все проблемы, связанные с документами против господина Левантовского, я должна была решить сама. А сначала надо было вывезти их и их случайного обладателя из страны. Н-да! Тут, конечно, у меня возникло масса вопросов и возражений, но шеф ничего и слышать не захотел. На мое предложение: забрать у парня документы, а его оставить плыть по течению – шеф ответил категоричным «нет!». «У нас итак людей нормальных с гулькин нос, и мы не имеем право разбрасываться ими в угоду нашим желаниям!» — прохрипел он, еле сдерживаясь от досады на мою жестокость. Я хотела было объяснить, что этот тип – темная лошадка для нас, но шеф только махнул рукой на мои доводы. «Капитан, я пока в силу своего опыта лучше разбираюсь в людях, поэтому имею право на свои суждения и выводы. Этот человек нам подходит. И если он захочет участвовать в нашей организации, ему препятствий не будет. Твоя задача – подготовить его, а для этого его сначала надо спасти от ищеек Левантовского. Задача понятна? Выполнять!» — так шеф распорядился судьбой Александра Надеждина и моей.
Моя жестокость была следствием подготовки и опыта, а чувства я всегда оставляю в стороне. Но, признаюсь, решение шефа, не было для меня не таким уж и неприятным…
Покидая резиденцию организации «Ч.С.В», я даже и в мыслях не допускала, что за последующие четыре дня на собственной шкуре испытаю такое, что и миллиону человек за всю их жизнь не выпадет и толики от этого.
Погони, стрельба, перелеты, гостиницы, моря-океаны, люди – весь этот калейдоскоп событий мог свести с ума любого, но не меня. Мой подопечный тоже оказался не промах. Он ни разу не дрогнул, не засомневался, не сломался. Держался так, как будто всю сознательную жизнь только этим и занимался: уходил от погони, заметал следы и боролся с опасностями.
Ну и конечно, моя тонкая женская оболочка не выдержала напряжения, и свершилось то, что должно было свершиться! Секс, естественно, для любого разведчика – это один из методов работы или релаксации. В моем случае – это была релаксация. Надо же было снять напряжение, иначе стресс сыграл бы с нами злую шутку в самый неподходящий момент. Но мой невольный напарник все понял по-своему. Он решил, что между нами возникла любовь. Я не хотела его разубеждать, хотя, чего греха таить, он мне за время нашего вынужденного путешествия очень даже неплохо лег на душу. Но я всегда помнила слова дедушки: «Разведчика, будь то женщина или мужчина, может погубить только одно – любовь. Поэтому держи свои чувства на замке. Всегда!» Я и держала, и держу! Ну, если не считать моего случайного замужества в студенческие годы. Сходила я замуж на непродолжительный срок: мой избранник на поверку при более тесном знакомстве оказался ни рыбой ни мясом. Через полгода скоротечного замужества я вернулась к родителям, на память о глупейшем поступке в своей жизни оставив фамилию мужа Ковалева. Это дед меня уговорил: для конспирации. В дальнейшем мои чувства всегда были контролируемы разумом. Как и в случае с моим неожиданным напарником. Надеждин же воспринял мои страстные объятия как ответ на его чувства, и мне немного было жаль его за такую наивность. Сыграть страсть для меня ничего не стоило. В моей же крови есть же и гены моей мамы, а она у меня знаменитая актриса, хотя и балета.
На четвертый день нашего бегства я поняла, что, как мы ни старались замести следы, на нас вышли. «Топтунов» я заметила еще в баре. Отель в Мамбурао, где мы остановились, был не так многолюден, чтобы не заметить любопытствующих глаз. Мой спутник из-за взрыва гормонов ничего не видел и не слышал. Он был весь в токовании, я же была начеку. Пока Надеждин спал после непродолжительной постельной сцены, я провела разведку и установила, что «топтунов» двое и что они вышли на нас неслучайно. Все-таки у боевиков Абу-Сайяфа уши и глаза есть везде. Пришлось срочно менять планы и уводить преследователей за собой. Надеждина почему-то «топтуны» всерьез не брали.
Меня блокировали в Батангасе. Умело, красиво, я ничего не могла предпринять. Только лишь в машине с этими ублюдками (и почему у всех боевиков тупейшее выражение лица?), когда они расслабились, я сделала то, что должна была сделать. Но, то ли напряжение последних дней сказалось, то ли утомление после секса-терапии, движения мои были быстрее мысли, поэтому я оказалась не на свободе, как я рассчитывала, а в больничке где-то на краю земли моей необъятной Родины.
Елена (продолжение)
С трудом подняв свое тело, упакованное в гипсы и бинты где это было только возможно, я доковыляла до тусклого зеркальца, висящего над треснутым умывальником в моей палате. «Да, с таким лицом только людей пугать!» — грустно прокомментировала я свой внешний вид и поползла назад к кровати. Уместив кое-как израненное тело на широкий матрас, я огляделась. Палата, в которой меня прятал Сосновский, была рассчитана на трех человек, от силы – четырех. Но в нее каким-то чудом смогли уместить еще одну кровать, поэтому я была, хоть и временной, но хозяйкой пятиместного больничного номера с четырьмя обшарпанными тумбочками, пятью широкими кроватями, одного умывальника и тусклого зеркала. Больше в этом спартанском номере ничего не было. Как предупредил меня шеф при последнем своем посещении, это вынужденная мера. «Побудешь здесь до полного выздоровления, а там посмотрим, как тебя легализовать. Сама понимаешь, сейчас ты для всех мертва. Нет больше Степановой Елены, а есть Ковалева Инга Анатольевна. Запомнила? И не делай круглые глаза, когда к тебе будут так обращаться. Мы готовим тебе новую легенду. Так что будь спокойна. А здесь, в этой палате, ты в полной безопасности, главврач этой больнички, Максим Матвеевич Мирошин, – наш человек. Чуть что – сразу к нему. Да, никого к тебе подселять не будут, даже если случится эпидемия сибирского ящура. Так что у тебя есть возможность побыть одной и проанализировать свои ошибки. Что будет надо – обращайся к Максиму Матвеевичу. Не стесняйся, — Сосновский хитро улыбнулся, — и никаких звонков на волю. Тебе понятно?»
Чего тут было не понять? Не первый год замужем!
— Сделаю пластическую операцию – и шиш кто меня узнает, — пообещала я невидимому оппоненту и позволила себе немного расслабиться, пустившись в необъятную область моей собственной фантазии. Я представила себе, какой я стану сногсшибательной красоткой после пластики, как все будут глазеть на меня и завидовать красоте моего лица, нежности матовой кожи и плавности походки. Стоп! О походке!
Я вышла из нирваны и скептически осмотрела загипсованную до бедра правую ногу. Мой врач, Савелий Панкратович, на утреннем осмотре демонстрируя очередной снимок моей раненой ноги, предупредил, что некоторое время ни прыгать, ни бегать, ни тем более танцевать я не смогу. «У вас, милочка, сочетанные переломы, и никто не даст вам гарантии, что хромать вы не будете после срастания кости, — безжалостно сообщил он мне, изучая снимок. – Но вы молоды, может, все и обойдется. Тем более обломки косточек, смотрите сюда, идеально сложились в нужную нам картинку».
Я с умным видом уставилась на черный снимок, где белыми полосами обозначалась моя нога, и драматично вздохнула: надо же было как-то отреагировать на увиденное.
— Вот то-то же, — согласился со мною доктор, — картина, скажу вам, не Репина, и приплыть мы с вами можем, только если очень повезет.
Я опять драматично подняла плечи, рискуя получить дополнительный перелом или вывих плечевых суставов, и шмыгнула носом.
— Но ничего, — поспешил успокоить меня травматолог, — походите первых два – три месяца с костылями, потом следующие год-два с тросточкой, а потом привыкнете и не будете обращать внимания на некоторые изъяны в вашей походке.
Перспективу всю жизнь ходить с костылем или тросточкой я отмела сразу же и пообещала доктору, что он еще увидит, как я могу танцевать маленького лебедя в «Лебедином озере».
— Ну-ну, — засомневался в моем оптимизме Савелий Панкратович, — главное, чтобы вам не пришлось изображать умирающего лебедя.
От воспоминаний меня отвлекло легкое поскребывание за дверьми. Я напряглась и даже привстала, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Правда, чем я эту опасность буду устранять, я представления не имела. Не гипсом же своим?!
Дверь в палату открылась — и вошла медсестра, сурового вида полноватая женщина лет сорока с редкими рыжими волосами, спрятанными под белейший колпак с вышитым красным крестиком.
— Ковалева! – возмутилась начальница уколов и пилюль. – Вам еще нельзя стоять. Вы хотите опять на операционный стол?
— Ни за что! – испугалась я и тут же приняла горизонтальное положение.
Сестричка удовлетворительно хмыкнула, приказала мне оголить бедро и, когда я с трудом подставила ей часть своего белого тела, без зазрения всякой совести сделала мне пребольнейший укол.
На мою скорчившуюся рожицу она отреагировала очень даже по-философски:
— Боль от уколов – это не самое страшное, что может случиться с человеком.
— Инночка, вы за что меня так невзлюбили? – страдальчески обратилась я к своей мучительнице.
— Я? – искренно изумилась медицинская мучительница. — Я вас всех люблю и терплю. Это мой долг!
От этого пафосного ответа у меня бы полезли брови на лоб, но мимика лица доставила бы мне дополнительные страдания, так как лоб и вся правая сторона лица были забинтованы, а где это было невозможно — залеплены пластырем, скрывая от посторонних и моих глаз ужасные шрамы. Я лишь сжатым кулаком продемонстрировала «уважуху» и осторожно улыбнулась.
Суровое лицо Инны чуть-чуть помягчело и стало напоминать подтаявшее мороженое.
— Инночка, голубушка, — решила я воспользоваться ситуацией, — как насчет моей просьбы? Вы же должны понять, что мне ну никак, совсем никак…
Инночка серьезно сдвинула брови к переносице и категорично заявила:
— Никаких телефонов! Никаких!
— Ну, пожалуйста! – я придала как можно больше жалости голосу, но и это не помогло.
— Поправляйтесь! – коротко бросила Инночка и захлопнула за собою дверь.
— Жадина– говядина! – отомстила я непреклонной медсестре.
Дверь немножко приоткрылась – и я услышала в ответ:
— Без оскорблений, иначе и газет не увидите!
Да, серьезная угроза! Лежать в палате, где нет не только телевизора, но и радио, и лишиться последней связи с миром: газет – это было бы слишком. Но телефон мне был нужен позарез. Приказ Сосновского «не звонить!» я решила проигнорировать. Мне ну просто обязательно, сверхважно было связаться с дедушкой. Но телефон мне здесь, в больничке, никто не хотел предоставлять! Предупредил что ли всех шеф, или это такая черта у персонала – скупердяйство?
Я стянула с тумбочки кипу газет, принесенную мне утром сестричкой, и занялась изучением мировой ситуации. Через несколько часов чтения, испачкав изрядно руки о прессу, я поскакала к умывальнику. Смыв всю грязь, я вопросительно уставилась в зеркало и спросила, украв вопрос у Пушкина:
— Ну, свет мой зеркальце, скажи да всю правду доложи: я ль на свете всех умнее?
— А без базара! – ответило мне зеркало. – У тебя голова вон какая большая и белая, что сразу видно: мозгов там предостаточно.
— Тогда чего я хандрю? – уточнила я у зеркала.
— От безделья, — умно ответило мне отражение, — от безделья.
Поговорив с зеркалом, я поскакала назад к кровати. И тут поймала себя на мысли, что мне здесь мало места: расстояние от кровати до умывальника равняется семи прискокам на одной ноге. «Блин! – возмутилось мое освещенное открытием сознание. – И как здесь выздоравливать, набираться сил?»
Я схватила костыль, подперлась им и поковыляла к посту, где дежурили две медсестрички.
— Девчата! Я требую свободы передвижения! – с наскоку выдвинула я свои требования. – Я свободный человек и требую соблюдения правил Конвенции. Немедленно! Иначе объявляю противоукольную и противотаблечную забастовку! Вам это надо?
— Ковалева, вы это чего? – не поняла моего всплеска молоденькая обладательница белого халата.
— Я требую свободы передвижения! – безапелляционно заявила я с очень серьезным выражением лица.
— Так двигайтесь! – спокойно позволила мне медсестричка помоложе. – Кто вам мешает?
— Вот это! – я стукнула костылем. – И малый метраж моей палаты. Это невозможно. Никак не развернуться там! Одни кровати.
— Ковалева, — очень юная медсестричка наконец-то избавилась от оторопи, которую я ей наслала своим митингующим видом, — идите к себе и не морочьте нам голову. Насколько я знаю, вам вставать еще не разрешают, поэтому вам должно быть глубоко фиолетово, сколько метражей у вас в палате. Вам все понятно? Или вызвать врача?
А медсестра постарше через паузу добавила, явно с издевкой:
— Врача-психиатра мы вам вызовем? Все-таки у вас явные проблемы с головой…
Я досадливо стукнула костылем, гордо развернулась и поскакала прочь. Провокация не удалась. Но – наши танки грязи не боятся!
Я приоткрыла дверь первой попавшейся палаты и обрадовалась: на меня воззрились четыре пары мужских глаз. То, что надо!
— Мужики! – бросила я клич в палату. – Кто из вас ходячий? Мне нужна помощь настоящих рыцарей без страха и упрека.
Матрасы заскрипели — и ко мне поковыляло несколько огипсованных личностей. У одного рука была на жестком гипсовом упоре, у другого — аппарат Елизарова на левой ноге.
Ну, выбирать не приходится. Я притащила израненную мужскую особь к своей палате и поставила задачу: избавить сие помещение от лишних кроватей. Только мужики взялись с огромным рвением, и это несмотря на их физическую ограниченность, избавлять мою палату от лишнего, как прибежали медсестры и все дело застопорили.
Словесная схватка ничего не дала. Мужики спокойно стояли и ждали, когда можно будет продолжить физическое занятие, но служба в белом стояла насмерть и в никакую не поддавалась на уговоры.
— Ну, хоть две кровати, девочки, я не прошу все, а только две… — с последней надеждой обратилась я к медицинскому племени.
Люди в белом на некоторое время задумались, заглянули ко мне в палату, как будто никогда там не были, покривили губами, помахали ресницами и – разрешили. Мужики, довольные полученной возможностью размяться, быстренько, в течение каких-то двадцати минут, уволокли две кровати на коридор, и моя палата наконец-то приобрела необходимый для моего быстрого выздоровления метраж.
Через час ко мне пожаловал сам главврач Максим Матвеевич Мирошин. Он пришел ко мне усталый и недовольный.
— Что же вы, милочка, хулиганите здесь? – спросил он. Его короткая белая бородка нервно дернулась, как будто и она была недовольна неправильным поведением больной.
— Максим Матвеевич, — я придала своей части лица, которая была не забинтована и не залеплена пластырем, как можно более виноватый вид: это старички любят, — мне здесь невозможно было развернуться, того и гляди, костылем задела бы кровать и – новый гипс. А зачем мне дополнительный вес? Мне и так тяжело таскать это медицинско-строительный материал на себе.
Максим Матвеевич перевел взгляд с моего лица, а потом и с гипса на опустевшее пространство, покачал седой головой и изрек:
— Инга Анатольевна, как мне докладывал Савелий Панкратович, вам в ближайшие десять дней вообще вставать нельзя, а вы что делаете? Скачете, как коза по горам. А кости у вас еще не срослись. Вы подумали о последствиях?
Я утвердительно кивнула и на вопрос, возникший в глазах доктора, ответила без всяких запинок:
— Чем дольше я буду лежать, тем больше уйдет времени на мое восстановление. Это я знаю точно. А мне надо поскорее выбраться из этой скорлупы, — я выразительно посмотрела на свой гипс, а рукой постучала по кокону на голове.
— Понимаю, понимаю, — доктор потрогал свою бородку, потом несколько раз ее погладил, — но вам предстоит еще несколько операций. Вы в курсе?
Если бы у меня была физическая возможность, я бы вскочила как угорелая от такой новости, но гипс в этом случае сдержал мою прыть, и я только и смогла, что вскрикнуть:
— За что?
— Не за что, а для чего? – поправил меня главврач и быстренько пояснил, чтобы лишний раз на заставлять меня волноваться без поводу: — Будем менять вам лицо.
— Мне? – я почувствовала, как бинты на голове зашевелились. – Я так сильно изуродована?
Максим Матвеевич по-стариковски мягко улыбнулся, отчего я сразу вспомнила добрые глаза моего геройского дедули, и пояснил:
— Шрамы, конечно, у вас просто примечательные, Инга Анатольевна, но они быстро бы затянулись, и от них при умелом макияже и загаре остался бы тонкий белый рубец, видимый только для профессионалов. Но не из-за них мы будем менять вам лицо. Это приказ вашего начальства.
— Все ясно, — с сожалением констатировала я, — а я так себе нравилась. А теперь кто из меня выйдет? Надеюсь, зеркало меня бояться не будет?
— Не беспокойтесь, все будет хорошо. Уже все согласовано, к концу сентября приезжает наш выдающийся пластический хирург, и через месяц вы себя не узнаете. Но, думаю, останетесь довольной.
Я в скепсисе посмотрела в умные и теплые глаза доктора.
— Вы так думаете?
— Я не думаю, я уверен в этом, — Максим Матвеевич широко улыбнулся, достал из кармана пухлый конверт, который он положил на мою тумбочку, затем извлек из этого же кармана несколько фотографий. – Вот посмотрите эти фотографии, кто-нибудь знаком вам на них?
Я взяла снимки и ахнула: на одном из них на меня смотрел мой дедушка, ему на фотке было лет сорок, не больше. Вторая фотография меня не заинтересовала.
— Откуда это у вас? – я не скрывала изумления.
Максим Матвеевич хитро блеснул глазами:
— Это мне оставил на память ваш дедушка, с его позволения, конечно.
— Вы знаете моего дедулю?
— Да, и очень горжусь этим знакомством. Таких людей, как ваш, Инга Анатольевна, дед, побольше бы, гляди и не было всего этого, — доктор широко развел руками, заменив жестом слова. – Очень честный, справедливый и умный человек. Сколько с ним мы пережили…
Максим Матвеевич замолчал, и по его полуулыбке я поняла, что действительно этот старый человек очень тепло относится к моему легендарному деду. И мне стало очень хорошо, так хорошо, что чуть не расплакалась.
— А кто это на втором снимке? – чтобы не выдать своей слабости, спросила я у примолкшего от воспоминаний доктора.
Максим Матвеевич качнул головой, как будто сбрасывая воспоминания, и медлительно произнес:
— А вы всмотритесь. Вы этого человека хорошо знаете.
Я честно пялилась на фотографию несколько минут, но никого не вспомнила, хотя память у меня, как говорит дед, идеальная.
— Сдаюсь, — я вернула фотографии доктору, — не знаю этого человека. Вижу, есть что-то знакомое, но кому это приписать – не знаю. Так что не томите, Максим Матвеевич, кто это?
Доктор спрятал улыбку и серьезно так спросил, что мне сразу же захотелось законспироваться в одеялах и подушках, чтобы шпионы не догадались:
— Надеюсь, то, что вы сейчас узнаете, останется между нами?
Я хотела в подтверждении своего гробового молчания зуб отдать, но, увидев строгие глаза доктора, решила не ерничать, только кивнула. Этого было достаточно.
— Это ваш дед, лет двадцать назад, когда прибыл из Англии. Там его хотели… — доктор замялся: в данный момент он нарушал инструкцию, но все-таки продолжил: — В общем, чтобы его не выдавать, наша служба ему устроила официальную гибель. Плюс – смена образа.
— Но мы Степановы, — нашла я аргумент против новой легенды деда.
— Ну и что? – невозмутимо ответил доктор. – Мало ли у нас Ивановых, Сидоровых, Степановых? То-то же!
Доктор замолчал, спрятав фотографии в карман халата, примолкла и я, обдумывая новую информацию. Боже, сколько вопросов сразу родилось у меня в голове, что даже голова разболелась, но задавать их главврачу я не захотела. Лучше, когда вернусь домой, спрошу все у деда.
Установившуюся тишину нарушила Инна, ворвавшись в палату, как будто за ней гнались:
— Максим Матвеевич, — возбужденно прокричала она, заставив нас вздрогнуть, — там что-то происходит невообразимое! Нужно ваше вмешательство, иначе все…
Инна сорвала белейшую шапочку с головы и утерла ею вспотевший лоб, потом в отчаянной жестикуляции затараторила о разорвавшейся трубе в операционной, о потоках воды на первом этаже, о сорвавшейся операции. Все это Инночка выплеснула на седую голову доктора одномоментно, поэтому ни Максим Матвеевич, ни тем более я никак не могли взять в толк, что конкретно так всполошило Инночку?
Воспользовавшись паузой, предоставленной Инной (она набирала новую порцию воздуха для новой тирады), Максим Матвеевич мягко уточнил у раскрасневшейся медсестры:
— Сантехника вызывали?
Инна с разинутым ртом кивнула.
— Вот и хорошо, пусть этим будут заниматься специалисты, а мы с вами тем, что нам положено по штату. Договорились?
Инна сделала несколько глотательных движения, словно пыталась затолкать эмоции назад, в разволновавшеюся душу, потом все-таки выдавила из себя:
— А сантехника нет. Он исчез.
— Как нет? – удивился Максим Матвеевич.
Инна только развела руками: мол, вот так и исчез сантехник, незнамо как.
— Ладно, пошли разберемся, — устало произнес главврач и направился к выходу, у дверей он задержался, пропустив Инну вперед, обернулся ко мне и попросил:
— Инга Анатольевна, пожалуйста, хоть вы не доставляйте проблем старику. Договорились?
И что мне было ответить? Я со вздохом улыбнулась и утвердительно кивнула. Ладно, буду вести себя паинькой и довольствоваться тем, что у меня здесь есть.
Елена (продолжение)
После ухода Максима Матвеевича я некоторое время тупо смотрела на дверь: в моих мозгах, как пчелы в улье, гудели мысли, и из-за их монотонного гула я никак не могла сосредоточиться на самой важной. Устав гипнотизировать дверь, я отвела глаза к окну, слегка прикрытого дешевой гардиной, и тут мой взгляд зацепился за конверт, оставленный доктором на тумбочке.
— Забыл, — с теплом подумала я о рассеянности доктора и взяла конверт. Какого же было мое удивление, когда я увидела, что письмо адресовалось мне. На нем так и было написано: Ковалевой Инге Анатольевне и адрес указан. Все честь по чести.
Значит, доктор не забыл конверт. От кого же это могло быть? Когда удивление прошло, я вдруг поняла, что почерк на конверте мне очень знаком. Эти ровные линии, небольшие буквы, прямые, как стена; буква «а» немного толстовата, у него всегда она толстеет, если его что-то сильно волнует. А буквы «и» вообще слеплена чуть ли не в одну линию — это признак крайней сдержанности. «Дедуля, дедуля, ну не мог ты не дать о себе весточки, раз твоя любимая ученица и внучка оказалась в плачевном состоянии, — с болью подумала я о чувствах дедули и вскрыла конверт. – Как же ты не побоялся написать мне? Неужели Сосновский разрешил? Неосмотрительно, ой неосмотрительно».
«Здравствуйте, дорогая и многоуважаемая Инга Анатольевна. Пишет к вам ваш старый и верный друг. Вы уже, наверное, подзабыли меня? Но я на вас не в обиде. Времена такие. Узнал я, что вы нынче болеете. Вы берегите себя, помните, мы не в том возрасте, чтобы болеть….»
Я рассмеялась. Вот дает дед! Пишет ко мне так, как будто я его старая знакомая по санаторию и мне лет сто. Конспиратор!
«,,,Я тут проконсультировался со многими светилами в медицине, и они советуют вам есть побольше мармеладу и холодного. Если сами не можете готовить, а я знаю – вы не любитель стоять у плиты, да и нет сейчас у вас возможности, то в этом поможет вам мой друг. Я его об этом попросил, он с радостью согласился. Теперь у вас всегда будет и мармелад, и заливное. Это полезно, поверьте мне, старику…»
Ага, теперь понятно, почему у меня на тумбочке каждый день появляется коробка с мармеладом, а на обед и ужин то холодное, то заливное. Вот, значит, откуда ноги растут.
«…Некоторые ваши знакомые, которые очень вас любят, шлют вам огромнейший привет и пожелания скорейшего выздоровления…»
Что? Мои родители знают о том, что я жива? Это катастрофа! Они выдадут меня с головой. Я же для всех погибла, ну хотя бы пока на время… Ну, дедуля, ну генетический тайный агент!!!
«…Вы, уважаемая Инга Анатольевна, конечно, будете волноваться, что мы можем вдруг к вам приехать и заразиться от вас насморком и кашлем. Не беспокойтесь, мы не будем делать опрометчивых шагов, чтобы никому не навредить. Да, хочу сообщить вам важную новость: я имел честь быть представленным одной замечательной молодой балерине, от которой вы с свое время были без ума…»
Это он о ком, о Сашке, что ли?
«…Ей дали заслуженного. Она счастлива и на днях уезжает на гастроли в Америку. На Родину вернется нескоро…»
Ага, значит, Сашка ничего обо мне не знает. Это хорошо.
«… Я думаю, эта балерина станет знаменитостью, тем более она едет не одна, ее постоянно будет сопровождать ее наставница. Как я знаю, они друг без друга никуда…»
Так, значит, и мама не в курсе. Хорошо.
«… Да, хочу еще вам, любезная Инга Анатольевна, сообщить, что мой врач, (вы его хорошо знаете, он вас тоже консультировал, когда вы гостили у нас) очень тревожится за вас. Он выслал вам рецепты, вы их, голубушка, не теряйте, обязательно отдайте специалистам, пусть они сделают лекарства…»
Понятно, речь идет о Сосновском, но все равно я ничего не поняла: какие лекарства? Я тряхнула конверт, из него вылетело пять бумажек. Точно, рецептурные бланки! А зачем они мне? Я повертела бумажки и так и этак — темный лес. Ладно, потом разберусь. Что там дед дальше пишет?
«…Да, хочу обрадовать вас, Инга Анатольевна, одним сообщением. Наш знакомый химик изобрел удивительный состав от всех хворей. Его номинируют на Нобелевскую премию. ..»
Что? Папу номинируют на нобелевку? Ничего себе! Он же работает в ужас каком секретном НИИ, и даже я узнала о том, чем он занимается, когда стала работать в соответствующем ведомстве, да и то благодаря тому, что сей секретный ученый муж – мой отец. И его на нобелевку! Вот это новость!
«… Узнав об этом, он на радостях решил отдохнуть от своих трудов и поехать в поля куда-нибудь в более чистые районы кислородом подышать. Жаль, что я не смогу вас навестить, мои косточки, как и ваши, скрипят, трещат и не хотят лишний раз двигаться. Но вы не волнуйтесь за меня. Женушка опекает меня на даче, поит травяными чаями с медом вприкуску, никто не болеет. Наши знакомые даже не знают, куда мы подевались. Ищут нас, тревожатся, а мы на природе, отдыхаем, лечимся. Зачем нам суета? Когда вы поправитесь, нежная наша Инга Анатольевна, приезжайте к нам. Мы будем счастливы! А по сему, позвольте откланяться. Всегда ваш верный и надежный друг».
Я еще раз перечитала письмо дедушки. Слезы сдавили душу, но я сдержалась. Слава Богу, дома все хорошо. Да, дедуля может написать так, что несведущий человек поймет лишь то, что написано, а тот, кому надо, сможет прочитать между строк.
Главное, что я узнала: дедуля с бабулей и папой скрываются на нашей тайной даче, о существовании которой знает лишь один человек – это Сосновский. Мама с Сашкой на гастролях. Все хорошо, все очень хорошо. О том, что я жива, знает не только дедушка, но и папа. Но папа скорее съест свои пробирки, чем выдаст меня. Это я знаю точно. О дедушке я вообще молчу. Но о чем не написал дедушка?
Я в третий раз перечитала письмо, чуть не вгрызаясь в каждую букву, но ничего нового не выудила. Ладно, подождем, а теперь надо разобраться с рецептами. Не заделался же шеф фармацевтом?
Я положила на тумбочку все пять листочков и сделала умное лицо. Ага, щас все и откроется! Минут двадцать я напрягала свой израненный мозг над решением задачи, но ничего путного в голову так и не пришло. На бланках были выписаны самые настоящие лекарства, то есть их рецептура.
Я еще раз прочитала слова дедушки: «Он выслал вам рецепты, вы их, голубушка, не теряйте и обязательно отдайте специалистам, пусть они сделают лекарства…», пораскинула мозгами и вширь и вкось, ничего не придумала и поэтому с легкой душой сложила все в конверт до лучших времен. Я представления не имела, каким специалистам я должна отдать эти квитанции.
Прошла целая неделя. Я вела себя хорошо, почти идеально. За исключением нескольких случаев, когда пыталась пробраться в кабинет главврача для тайного свидания с телефонным аппаратом. Не буду рассказывать о боях местного значения. Увы, в них я потерпела полное поражение с выносом, вернее, уносом моего израненного тела назад в палату. В предпоследний день ушедшей недели мой травматолог пообещал, что скоро освободит меня от гипса и я смогу ходить на тренировки в их кабинет ЛФК. «Я первый раз за свою долгую медицинскую практику вижу, как быстро могут срастаться кости, и правильно срастаться. Милочка, вы уникум, вас надо показывать на конференциях. Так что скоро вы будете пользоваться, как положено при ходьбе, двумя конечностями, и заметьте, здоровыми конечностями».
Новость, что я скоро избавлюсь от гипса, меня согрела и ободрила. Все-таки постоянное употребление продуктов из желатина дало свои результаты. Но у меня по-прежнему лежали в тумбочке не востребованные никем рецепты, и это меня очень напрягало.
Еще через неделю Максим Матвеевич сообщил, что через два дня над моим лицом начнет колдовать великий и могучий пластический хирург, фамилию которого он не может мне сказать.
— Его приезд останется инкогнито для многих, — таинственно прошептал мне Максим Матвеевич, приблизив седую бородку к моему уху, уже освобожденному от бинтов.
— А получится? – не поверила я. Все-таки для операции нужны ассистенты как врачи, так и медсестры. Не будет же этот мистер Икс делать операцию один в чистом поле, или где-нибудь в подвале заброшенного дома?
— Получится, — уверенно прошептал доктор. – Да, кстати, мне нужны рецепты.
— Какие рецепты? – округлила я глаза.
— Вам были присланы рецепты, вы должны были их сохранить до сегодняшнего дня и отдать мне. В письме, кажется, все было конкретно написано?
— А откуда вы знаете, что было написано в письме?
— Милочка, я больше вашего работаю в этой системе, поэтому намного больше имею информации, — доктор заговорщицки подмигнул мне.
Вот старый лис! Я с неожиданным для себя облегчением отдала ему рецепты, сопроводив сие действо вопросом:
— Миленький Максим Матвеевич, только никому меня не выдавайте, что в этих рецептах? Я две недели билась над их разгадкой и ничего. Это настолько я отупела после аварии?
Максим Матвеевич по-доброму рассмеялся.
— Ничего сверхтайного там нет. Только рецептура одного медицинского состава, разработанного лично для вас вашим отцом. Это лекарство поможет вам быстро восстановиться после операции. Вот и все. Мое дело – это приготовить состав. Чем я сейчас и пойду заниматься. С вашего позволения.
Проигнорировав мои засветившиеся вопросом глаза, доктор быстренько спрятал рецепты в нагрудный карман и моментально покинул палату, успев бросить у самых дверей:
— Готовьтесь и всего доброго!
18.00 в Сан-Хосе и 13.00 в Москве, 26 августа
Самолет, который я зафрахтовал на местном аэродроме, легко оторвался от взлетной полосы и взял курс строго на юг.
Под крылом медленно проплывали большие и маленькие острова, горстями и щедрой рукой разбросанные Создателем. Но любоваться этим сказочным пейзажем мне совсем не хотелось, и глаза сами по себе закрылись. Открылись они, когда колеса коснулись бетонки.
Дальше все было обычно и просто. Такси и час пути в прохладе кондиционера. Международный аэропорт в Бандар-Сери-Бегавана и сама столица Брунея меня уже не впечатлили. Настроение было не то.
Взяв билет на Боинг Люфтганзы, следующий до Франкфурта-на-Майне, оставшееся время провел в баре, обдумывая свое положение и слова, сказанные мне Стефаном. Еще в машине по сотовому я доложил ему обстановку. Он принял информацию и дал указание добираться до Петербурга через Германию. О жене не было сказано ни одного слова. Хриплый голос его не был окрашен эмоциями.
Это меня озадачило и обеспокоило. И в первую очередь почему-то с тревогой подумалось о Лене.
«Куда она направилась? – задумался я о предпринятых шагах напарницы.- Из Сан-Хосе сегодня никто не вылетал. Я был первым человеком, покинувшим остров воздухом. Другого аэродрома на Палаване не было. А морем Елена не пошла бы. Значит, только обратным путем».
Понимая, что сделать ничего не могу, я стал потихоньку напиваться. Если в обычной жизни бутылка сорокаградусного напитка лишь утром отдавалась легкой жаждой, то напряжение последних дней сломало меня достаточно быстро. Уже после четвертой сотни грамм я потерял себя во времени и пространстве. Похоже, на внешнем моем виде это никак не отразилось. Ну, сидит себе с бутылкой белый человек и пусть сидит. Зрелище совсем обычное. Только объявление о посадке и ее окончании я пропустил. Или просто выкинул из головы. Самолет улетел без меня. Улетел в никуда. Через тридцать минут после взлета он рухнул в океан.
Об этом я узнал не сразу. Сначала была ночь, тягостная и одинокая. Спал я или не спал, я так и не понял. Очнулся, когда солнце через широкое окно, не затянутое жалюзи, впилось в меня своим обжигающим взором, заставив вспомнить меня всех чертей в аду. Я включил телевизор и поплелся в душ. Минутой спустя мне вдогонку понеслось сообщение о крушении лайнера, но моих ушей и мозгов оно не догнало. В душевой кабине я предпринял попытку привести свой разболтавшийся организм в норму. Чередуя горячую и холодную воду, я ждал избавления от душевной мути, но вода оказалась бессильной. Я упаковался в белоснежный махровый халат и пошлепал к мини-бару за лекарством. Бутылочка пива на роль доктора вполне сгодилась.
Я уселся перед вещающим телеком и стал ждать, когда мысли соберутся в кучку. Смысл кадров с останками самолета не сразу дошел до моего сознания. Лишь когда пиво добавило мне в кровь серотонина и сбалансировало мой организм, я стал въезжать в курс дела: вот это да, мой самолет приказал долго жить! Какой же ангел подсунул мне бутылочку белой и заставил так назюзюкаться, что я пропустил посадку на самолет в один конец?!
Я активно растопырил уши навстречу идущей из телеящика информации. Авиационная катастрофа в Брунее… Вот так поворот событий!
— Значит, лежу на дне Южно-Китайского моря с деньгами и документами, — с этими словами я набрал номер Стефана.
Несмотря на раннее время, знакомый хриплый голос мгновенно ожил в телефоне.
— Надрался я и забыл улететь, — начал я.
— Слава богу, ты жив, — то ли с удовлетворением, то ли с разочарованием сказал Сосновский и уже с грустью продолжил: — А с Леной беда.
— Что? – не в силах себя сдержать закричал я.
— Она недалеко от Манилы разбилась в машине. По информации из нашего посольства, ее увезли в больницу. Состояние тяжелое, но надежда есть.
— Я на Филиппины к ней!
— Нет, — резко осадил мой пыл Стефан, — твоя задача — разобраться со списком пассажиров на этом самолете, — четким голосом начал инструктировать он меня, — если значишься в них, а это самый лучший вариант…. Впрочем, разберись и доложи.
Я прошел в здание аэропорта и через двадцать минут обнаружил себя в числе погибших.
Оказывается, я успел зарегистрироваться, но потом почему-то на посадку не явился, а, поскольку багажа у меня не было, в полетной ведомости остался.
«Злоупотребление алкоголем очень вредно для здоровья, но, иногда полезно для жизни»,- такой вывод напрашивался сам собой.
— Нанимаешь частный самолет и двигаешься в Куала-Лумпур. Там в гостинице «Дата Виста» ждешь нашего человека. От него получишь все инструкции, — такое указание от Хриплого я получил после своего доклада…
Путешествие поневоле подходило к концу…
Глава 3
Нулевой вариант
Когда бы выбор пред тобою
Жизнь предложила совершить,
Ты, руководствуясь судьбою,
Поступишь, чтоб не согрешить
05.00 23 августа
Зубов, хмурый и раздраженный от выпавших на него проблем, вернулся в свою резиденцию. Его небольшой двухэтажный коттедж находился в двадцати минутах от загородного дома Левантовского по пути в столицу. Роскошь Зубов не любил и довольствовался необходимым комфортом и такими же удобствами.
Поздоровавшись с тетушкой, он поднялся к себе в кабинет, включил телевизор и плюхнулся в широкое кресло у журнального стола, на котором его ждала высокая горка газет, журналов и рекламных пакетов. Отсортировав ненужное, Зубов взялся за последние газеты: в них ни слова о Панине, о Левантовском и пропавших документах. «Да, этот Абрамыч как дерьмо у порога, все знают, что оно есть, но никто не хочет руки марать, — подумал Зубов с желчью о партнере по бизнесу, — однако это молчание в прессе на руку и мне. Ажиотаж вокруг наших фамилий нам сейчас ни к чему, на кону сотни миллионов…»
Зубов от этой мысли поморщился и задумался. Сейчас он и его фирма была занята одним очень важным проектом, завязанным на крупных денежных потоках мировых банковских систем, и если там, за бугром, узнают, что у Левантовского рыло в пуху, то трындец настанет им обоим. «Вот дерьмо!» — ругнулся Зубов, прокрутив все возможные в такой щекотливой ситуации последствия. Судьба Нади Надеждиной, как ни странно, была связана с положительным результатом его проекта очень крепко.
Скользнув взглядом по часам, Зубов прилег на диванчик, чтобы прикорнуть несколько часов, но спать абсолютно не хотелось — мысли не давали телу расслабиться. В такой сложной ситуации ему еще быть не приходилось: на карту было поставлено его благополучие, а может быть, и жизнь. Но сидеть сложа руки Зубов не хотел, даже мысли не допускал. С прессой все в порядке, тут Левантовский молодец, но вот с Надей… Зубов понимал, что если Левантовский всерьез возьмется за Надеждину, чтобы таким образом выйти на след ее мужа, то за жизнь этой милой женщины никто не даст и гроша.
Что же делать? Как вывести Надю из-под удара, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно потраченные деньги и время? Ведь спасая Надю, он спасет и свой проект. Зубов забарабанил холеными пальцами по кедровому столу и уставился в одну точку – во включенный телевизор, который насильно был лишен звука. Немым кино мелькали кадры чьей-то красивой жизни с еще более красивым концом. Машины изящно уходили от погони и также изящно взлетали в немыслимом пируэте над скоплением других железных монстров автопрома. Кто-то в кого-то стрелял, кто-то убегал…
«Да, если ищейки Левантовского Надеждина не найдут, то за Надю возьмутся всерьез и надолго, — Зубов отвернулся от экрана и полез за ручкой в карман. – Итак, что они имеют? Беглеца с документами, с очень важными документами. Что они знают? Где прячется Надеждин – нет, где его семья – да. Чтобы выйти на него, надо взять его жену с дочерью и обменять их жизнь на документы. Логично? Да!»
Зубов встал, вытянул из корзины для бумаг рекламный буклет и на его обратной белой стороне вывел цифру 1.
«Но обменять документы Надеждину просто так не позволят. Его просто могут устранить как ненужного свидетеля, да и как никчемный балласт. Далее, следы беглецов затерялись в Пекине. А там позиции Левантовского не так сильны, как в Европе или в исламских странах Востока. И Левантовский в вычислении места обитания беглецов может наступить на грабли и биться об них, пока не устанет. Примерно, сколько понадобится времени его ищейкам, чтобы прочесать весь Восток? Прилично. А это значит, а это значит, что время у меня еще есть».
Зубов вывел двойку и закрыл ее жирным восклицательным знаком.
«А как насчет двух зайцев? Может, попробовать опровергнуть пословицу? – Зубов по-лисьи оскалился. — Сыграю-ка я на оба поля. Правда, для подстраховки придется привлечь кое-кого весомого. Без козыря в рукаве эта партия может мне выйти боком. Да и этих козырей придется использовать втемную. Пусть они втянутся в игру, думая, что это они тусуют колоду. А там посмотрим, кому масть пойдет? — Зубов достал визитницу и вытянул из нее три маленьких картонки, тисненные золотом. — Вот вы, ребята, и будете джокерами в моей игре. Сделаем так, вернее, вы сделаете так, чтобы документы не достались никому: ни овцам, ни волку. Пусть будет нулевой вариант».
Зубов Юлий Анатольевич аккуратно разложил на столе визитки и довольно усмехнулся: в данный момент он почувствовал себя в роли банкира из любимого им романа Лесли Уоллера «Банкир», который сумел за одни сутки проигрышную ситуацию повернуть в свою пользу.
Звон часов, отбивающих шесть часов утра, стер улыбку с лица хозяина коттеджа и заодно сообщил ему, что человеческая жизнь не так длинна, чтобы можно было ее насильно укорачивать ненужным бодрствованием.
Зубов убрал визитки со стола и пошел в спальню, там кинулся на кровать в чем был и тут же крепко уснул. Но ровно в полдесятого открыл глаза. Мысль о нулевом варианте тут же напомнила о себе.
— Нулевой вариант — это, пожалуй, самое лучшее из всего, что можно было найти в данной обстановке, — пробормотал себе под нос Зубов и стал раздеваться. Помятый костюм и рубашку он бросил на кровать, а сам пошел в ванну. Покоясь в нежной пене, Зубов еще раз прокрутил все варианты собственной игры ва-банк. «Да, пожалуй, мой план сработает, только нужен более качественный мониторинг ситуации», — решил он и, уже выйдя из ванны в банном халате, набрал номер телефона своего помощника.
— Андрей, через час у меня дома, — коротко распорядился Зубов и бросил трубку на стол.
Завтрак ему подала тетушка, сестра его отца, постоянно живущая в этом доме. Никаких слуг, хотя ей было около семидесяти, Анна Ивановна не признавала. Все по возможности делала сама. Разве что мелкие проблемы с сантехникой и электричеством решали те, кому это было положено. Продукты по необходимости доставляли из магазина, а набор их был определен давно. Вот и сегодня рано утром она позвонила в круглосуточный сервис, и уже ровно в восемь все лежало на кухонном столе.
Завтракал Юлий один. Он не любил делать это в компании. Считал поглощение пищи сугубо интимным делом.
Ровно в 10.30 помощник вошел в кабинет своего шефа. Андрей Мальцев, седовласый по-спортивному подтянутый сорокалетний мужчина с широким лбом, темными глазами и тонкими губами, уже десять лет неотлучно находился рядом с Зубовым Юлием Анатольевичем. Вместе они пережили и полное безденежье в конце перестройки и не менее полное нынешнее благополучие. То есть — и в горе и радости. Мальцев был умен и предан. Его преданность являлась следствием ума. Однажды определив для себя, что лучшее — враг хорошего, этому принципу не изменял никогда.
Юлий Зубов шефом был недеспотичным и совсем нежадным. Четыреста тысяч в год чистыми с лихвой компенсировали Мальцеву все тяготы нелегкой службы.
Пятнадцать минут потребовалось Юлии Анатольевичу, чтобы Андрей вошел в курс дела. Началась совместная оценка ситуации.
Еще два часа — и они наметили, кого конкретно необходимо привлечь к решению вопроса, сколько это может стоить, кто может помешать и что и как делать.
— Встречи и переговоры буду вести я, — подытожил Юлий Анатольевич, — твоя задача, Андрей, – логистика. Ты должен знать каждый их шаг раньше, чем они соберутся его сделать. Ты понял меня?
Андрей в легком гордом кивке дал понять шефу, что эти последние слова были лишними.
— Вот и славно, — Зубов встал из-за стола и потянулся, — а славная будет игра, Андрей, не правда ли?
Мальцев дрогнувшими уголками рта подтвердил слова шефа, но ничего не сказал.
Зубов подошел к помощнику, внимательно всмотрелся в его лицо и спросил:
— Андрей, надеюсь, ты понял, что ждет нас, если все пойдет не так? Не дрогнешь?
Мальцев иронично ухмыльнулся и опять промолчал.
— Да, Андрей, в тебе умирает разведчик. Таких, как ты, расколоть не сумеют ни свои, ни чужие. Молчание – золото, так по-твоему?
Зубов, не дожидаясь реплики со стороны сдержанного помощника, махнул ему, мол, свободен, и вернулся за стол. На широкой столешнице лежали исписанные листы с планом их действия. «А это не для чужих глаз», — тихо прошептал Зубов и достал из ящика стола зажигалку. Через несколько минут в глубокой бронзовой пепельнице от «планов громадье» остался только пепел.
— Ну, а теперь начнем, — Зубов подтянул телефонный аппарат к себе поближе, набрал номер, несколько минут внимательно слушал длинные гудки, а когда на том конце провода ответили, быстро, но четко проговорил:- Добрый день, узнаете? Мне надо с вами обговорить одно важное и неотложное дело, но не по телефону. Да. Когда? Хорошо, меня это устраивает. В 16.00 я буду. До встречи.
Зубов положил трубку и в уме поставил в своем плане галочку – первый шаг к реализации его плана был сделан. Машина завертелась.
10.00 23 августа
Утром в девять по финскому времени Виталий осторожно постучал в номер, где отдыхали мои родные. Они уже позавтракали и были готовы к встрече.
— У вашего мужа все в норме, через пару — тройку дней встретитесь, — прямо с порога проговорил он, — а мы сейчас будем готовить новые документы.
Виталий посторонился и пропустил в прихожую молодого человека в джинсовом костюме и в темных очках. Тот деловито вошел, поставил на стол небольшой кейс, натянул белый экран вместо висевшей на стене картины и пригласил дочь сесть на стул. Достал из чемоданчика фотоаппарат и, сделав несколько снимков, повторил ту же процедуру с моей женой.
— Около шести вечера будьте готовы к отъезду, — коротко сказал Виталий и вместе со своим спутником удалился.
15.50, 23 августа
Машина, на переднем сидении которой сидел Андрей Мальцев, а на заднем сидении – Юлий Зубов, мягко подкатилась к подъезду номер один Администрации Президента. Порученец заместителя руководителя аппарата президента встретил Юлия Анатольевича на улице.
— В.П. ждет вас, — сказал чиновник, открывая дверь.
В.П. – уважительно от Владимира Павловича, всесильного генерала ФСБ, Петрова, занимающегося кадрами верхнего эшелона власти. Без консультации с ним подойти к решению любого вопроса этого уровня было невозможно. Петров обладал таким объемом информации, который нормальному человеку был не под силу. Не только владел, но и грамотно пользовался им, умело манипулируя в необходимых интересах с учетом кратко-, средне- и долгосрочных прогнозов…
Кабинет, который занимал Петров, находился на третьем этаже старого здания ЦК КПСС. Окнами на сквер, где находился памятник героям Плевны. Генерала всегда удивляло, что этот замечательный парк облюбован людьми, как сегодня говорили, с «нетрадиционной сексуальной ориентации». В.П. называл это проще – педерасами.
Отойдя от окна, он с досадой плюнул и двинулся навстречу Зубову, который как раз открыл дверь.
— Что вас привело ко мне? – обратился хозяин кабинета с видами на разгул разврата и протянул для приветствия руку.- Вы ведь вчера из Лондона?
— От вас ничего не скроешь, — совсем не удивляясь осведомленности В.П., ответил Зубов и пояснил:- Есть необходимость посоветоваться по очень важному для меня вопросу.
Юлий решил быть, насколько это возможно, откровенным. Заводить рака за камень с всесильным генералом было бы глупо. Конечно, преподнести информацию надо под углом не только личных интересов, но и интересов безопасности государства. Ведь Абрамыч был чиновником верхнего эшелона власти. И скандал, связанный с ним, мог нанести непоправимый удар по престижу страны.
Зубов притушил глаза, чтобы проницательный генерал не смог увидеть в их блеске подоплека, и приступил:
— Разговор пойдет об Аркадии Абрамовиче. Есть документы, которые свидетельствуют о его причастности к убийству Панина. И сейчас силами его службы безопасности идет активная работа по их поиску. С одной стороны, я опасаюсь, что под горячую руку могут попасть совсем невинные люди, а с другой… — Зубов сделал паузу, чтобы увидеть реакцию генерала и, увидев то, что хотел, продолжил: — Я опасаюсь, положение уже нельзя будет поправить.
На последнем предложении Зубов сделал лицо трагичным и плотно сомкнул губы, чтобы генерал смог прочувствовать глубину момента.
Бесстрастное лицо генерала осталось бесстрастным, но голос изменился, в нем появилось раздражение.
— Вы хотите предложить, чтобы Левантовский прекратил поиски компромата в обмен на гарантии собственной безопасности? – спросил Петров, вынимая из именного портсигара сигарету.
— В целом так, — Юлий удивился тому, как собеседник ухватил суть, — вы ведь понимаете, что скандал, связанный с заместителем Секретаря Совета Безопасности, не выгоден именно сейчас, когда из-за чеченской войны наш международный авторитет пошатнулся.
— Это так, — согласился В.П. и уточнил, не меняя интонации, — но ведь есть что-то еще? Ведь, по большому счету, для вас ситуация большой угрозы не несет. Ну, потеряете какую-нибудь сотню миллионов, ну две, зато станете вести дела самостоятельно, без такого опасного компаньона. И, в конечном итоге, выиграете.
Генерал сдвинул в вопросе брови и внимательно всмотрелся в лицо Зубова, освещенного значимостью судьбоносного момента. Зубов под пристальным взором фээсбешника весь приосанился и даже телу придал драматургии.
— Так что стоит за вашим интересом? – Петров проигнорировал театральные способности посетителя и вместо оваций обдал того сигаретным дымом.
Зубов помялся некоторое время с ответом, но потом все-таки выдал:
— Простой человеческий фактор…
И в нескольких театрально оформленных фразах рассказал о своей юношеской любви, о той опасности, которая угрожает Наде Надеждиной и ее мужу.
— Да, — улыбнулся генерал, убрав с голоса раздражение, — никогда бы не подумал, что акулам капитализма свойственна такая сентиментальность. Впрочем, это лирика. То, что Левантовского необходимо остановить – понятно. А то он, действительно, в запале наслесарит, что потом для выхода из ситуации понадобится много сил и средств — яснее ясного. Я проведу необходимые консультации и извещу вас.
Владимир Павлович повернулся к Зубову спиной, туго обтянутой форменным пиджаком, и пошел к столу, заставленному телефонными аппаратами и заваленному черными папками с наклеенными узкими белыми полосками на них. Походка генерала была вялой и медлительной, и по ней Зубов понял, что аудиенция окончена и можно больше не театральничать.
— Всего доброго, Владимир Павлович, — учтиво попрощался Зубов и, довольный собой, покинул кабинет.
Когда за Зубовым дверь закрылась, генерал плотно уселся в служебное кресло, как раз подогнанное под внушительную фигуру начальства, несколько минут молча гипнотизировал телефонный аппарат с гербом на диске, потом кратко ругнулся и поднял трубку прямого телефона с директором ФСБ Корсаковым.
— Иван Михайлович, есть срочный разговор. Через тридцать минут я у вас, — отчеканил в трубку генерал и разъединился…
17.05 23 августа
Встреча двух генералов состоялась ровно в назначенное время. Иван Михайлович Корсаков, генерал старой закалки, занимал должность директора службы вот уже второй год. Будучи по природе человеком исключительной порядочности и честности, он относился к таким людям, как Левантовский, с изрядной долей брезгливости. Он не был военоначальником, мгновенно взлетевшим на вершину власти в результате интриг и разгула демократии. Своего поста генерал добился своим собственным трудом и, конечно же, как это бывает, волею случая. Его послужной список от лейтенанта до генерала, руководителя одного ведущих управлений комитета государственной безопасности, сформировал кругозор руководителя высшего звена, в корне отличающего от мировоззрения чинуш такого же калибра, должность для которых была лишь очередной ступенькой к еще более сытной кормушке и бездонному кошельку. В должности директора могущественной спецслужбы Корсаков по-прежнему сохранил свои принципы, жиждищихся на двух понятиях: честь и достоинство- поэтому свои прямые обязанности исполнял с высокой эффективностью и ответственностью, и это очень не нравилось многим. Но вторая половина девяностых заставила и его поплавать в мутной воде дворцовых интриг, хотя этому его никто и никогда не учил. «Если все это дерьмо, которое копошится в высоких кабинетах, да на поля – продовольственная программа была бы выполнена на лет двести вперед!» — сделал вывод Корсаков после разруливания очередной дворцовой интриги и совсем загрустил: возле него становилось все меньше и меньше порядочных людей.
Петров о такой бескомпромиссности своего друга генерала Корсакова знал, поэтому сразу же поспешил к нему для решения довольно щекотливого вопроса, уверенный, что со стороны Корсакова неприятностей никаких не будет.
Директор ФСБ тепло поздоровался с коллегой и пригласил присесть.
— Что в твоем ведомстве случилось, что ты так раскраснелся? — спросил Корсаков у Петрова, расположившегося на кожаном диванчике у окна. – Хозяин опять набедокурил, или Бен Ладен объявился?
Владимир Павлович Петров коротким рубящим жестам дал отмашку предположениям Корсакова и сочно выругался, отчего у Корсакова по мере вылетания из генеральского горла сочных словечек глаза превращались в полусферы.
Когда Петров выдохся, Корсаков уважительно произнес:
— Могешь, чертяка, объясняться! Помнится, лейтенантиком когда был, строил только двухэтажные маты, а тут…
Иван Михайлович мотнул головой в знак восхищения и предложил:
— Может, коньячку?
— Нет, спасибо, — отказался Петров, — вот от кофе не откажусь, твоя секретарша варит его замечательно.
Иван Михайлович по-хитрому улыбнулся, открыл было рот, чтобы сказать, что не в умении Светочки дело, а в ее ножках, но передумал и нажал на кнопку аппарата:
— Светочка, два кофе.
Ожидая кофе, генералы поговорили о жизни, о службе, но только той части, которая была безболезненна для обоих, о семье. Их беседа ничего не значила для них обоих, и только когда очаровательная секретарша, накрыв стол, ушла, оставив после себя едва уловимый аромат французских духов, приступили к разговору по существу. Вернее, В.П. стал излагать суть вопроса, а Корсаков – внимательно слушать.
Избегая эмоций при упоминании фамилии Левантовского, Иван Михайлович лишь один раз не выдержал и бросил:
— Вот сука этот Абрамыч, все неймется ему. Ну, наворовал, разбогател, так успокойся. Так, нет, подавай ему политику. Что за человек? – то ли вопросительно, то ли с упреком, закончил он свою тираду.
— Согласен с твоим определением, но делать что-то надо и делать очень быстро, — отозвался на реплику Корсакова Петров.
— Что делать? Да повесить его за яйца и пусть повесит пару часиков и сразу же все решится само собой. И Старцева, его ищейку, рядом с ним. А по существу, я с ним поговорю и, уверен, что на время сумею его остановить. Но ты понимаешь, что он не успокоится и при первом благоприятном моменте засуетится в том же направлении.
14.00 24 августа
На столе в служебном кабинете Левантовского раздалась характерная трель аппарата кремлевской связи. АТС-1. Звонил директор федеральной службы безопасности Корсаков Иван Михайлович.
— Аркадий Абрамович, не сочтите за труд подъехать ко мне через пятнадцать минут, — предложил Корсаков и, предваряя ненужные вопросы, добавил: — Дело неотложное и важное лично для вас.
Олигарх, напряженно размышляя о причине такого неожиданного звонка, вызвал через секретаря машину и направился к лифту.
От Старой Площади до Лубянки пешком нога за ногу — десять минут, а на лимузине с «люстрой» — не более пяти, поэтому Абрамыч сделал несколько наводящих звонков. Первым набрал Василича и, убедившись, что ничего сверхординарного не произошло, немного успокоился, вышел из кабинета, спустился вниз и суетливо пристроился на заднем сидении персонального автомобиля. Через минуту он также суетливо вошел через боковую дверь грозного здания.
Дежурный по управлению по форме доложил заместителю секретаря Совета Безопасности и пригласил следовать за ним. На лифте они поднялись на третий этаж и, пройдя чуть ли не сто метров по широкому, обшитому дубовыми панелями коридору, остановились у дверей с бронзовой табличкой «ДИРЕКТОР ФЕДЕРАЛЬНОЙ СЛУЖБЫ БЕЗОПАСНОСТИ»…
Лицо директора ФСБ выражало только одну эмоцию – еле сдерживаемый гнев, поэтому в душе Левантовского стало гадко и противно, а где-то в печенке запульсировала желчь.
— Необходимо срочно умерить пыл ваших специалистов… — выбросил из себя фразу Корсаков, едва переступил порог кабинета Левантовский.
— ?
— Я имею виду вашу активность по поиску документов, — жестко объяснил Корсаков, кивком головы пригласив Левантовского сесть за небольшой столик в углу кабинета. — Со своей стороны я гарантирую, что материалы не станут достоянием гласности.
Абрамыч сразу понял, в чем дело, но многолетняя привычка наводить тень на плетень обозначила лицемерный вопрос в обоих глазах. Он так же понял, что если не согласится на предложение генерала ФСБ, то последствия могут быть плачевными: на данную минуту никаких результатов по поимке беглецов с документами не было. «Может быть, потянуть время, а там…» — вытянул из извилин неплохую мыслишку Левантовский, но мощный голос хозяина кабинета не дал нащупать лазейку.
— Нет, Аркадий Абрамович, не получится, — рубанул Корсаков, как будто прочитал мысли Левантовского, и, не давая передышки собеседнику, жестко пояснил:- Ситуацией я владею досконально и более того — с сегодняшнего дня взял этот вопрос под личный контроль. Люди с документами должны быть в полной безопасности и сегодня, и потом. Семью не трогать! Надеюсь, понял, о ком и о чем идет речь?
— Да, я из понятливых, — буркнул Левантовский, не по-доброму скользнув взглядом едких глаз по лицу Корсакова.
— Я тебе не девица, чтобы ты мне глазки строил, — рявкнул Корсаков, и Левантовский тут же обмяк: что может стоять за гневом Корсакова он прекрасно знал.
На некоторое время в кабинете повисла тишина: Корсаков сверлил взглядом макушку Левантовского, тот усиленно изучал узоры на ореховом столе перед ним.
— Я жду ответа, положительного ответа, — разогнал своим громовым голосом тишину Корсаков.
— У меня варианты есть? – не поднимая головы, спросил Левантовский.
— Ни одного, — успокоил олигарха директор ФСБ.
— Хорошо, — нехотя согласился олигарх, — я сделаю так, как вы просите, но где гарантии, что эти материалы не всплывут?
— Вот когда вы попытаетесь ликвидировать людей и изъять документы, тогда точно никаких гарантий у вас не будет.
Корсаков встал, вскочил и Левантовский. Их глаза встретились – и Абрамыч понял, что директор довольно грозной и пока еще не ручной организации не шутит.
«Вот сволочь!» — мысленно обругал Левантовский Корсакова, а вслух сказал:
— Уважаемый Иван Михайлович, надеюсь, наши разногласия не выйдут за рамки приличия?
— Вы свободны! – сухо выдал Корсаков и отвернулся: он не хотел видеть мутных глаз этого пройдохи.
Левантовский потоптался некоторое время у столика, раздумывая, как поступить целесообразнее, но, не придя ни к какому решению, изобразил на улице покорное упрямство и вышел из кабинета.
В приемной, где в ожидании сидело несколько человек, Левантовский хмуро оглядел секретаря, потом дежурного, мысленно пристрели их обоих одним выстрелом в голову и успокоился. «Нет, Корсаков, на слабо ты меня не возьмешь, — послал мысленную угрозу директору ФСБ Левантовский, — при первой возможности я нанесу ответный удар по тебе и твоим «чистоплюям». Дело за малым, выждать и подобрать удобный момент. И не такие акулы ломали об меня зубы!»
— Прошу следовать за мной, — неубитый дежурный остудил гневный всплеск олигарха, заставив Левантовского покорно следовать за служакой.
Поравнявшись с машиной, ждущей его у подъезда, Левантовский поднял глаза на третий этаж — фигура Корсакова слабо отражалась за двойными стеклами.
— Стервец, — прошипел Левантовский и загрузился в служебное авто.
Корсаков, в это время расхаживающий по кабинету, обдумывал поведение Абрамыча. Что тот практически без боя согласился прекратить поиски документов, Корсакова ни в чем не убедили, слишком хорошо знал он эту дворцовую лису. «Ох, не успокоишься ты, Левантовский, не успокоишься, пока мои ребята тебя не пришьют где-нибудь в Дерьмовске, — пробормотал он без всякого сожаления. — Слишком хорошо я тебя знаю. Сам по себе ты никогда не угомонишься. Ну что ж, хоть спасибо за то, что согласился на временное перемирие. Но кто его использует на все сто, покажет время…»
Корсаков еще долго мысленно беседовал с олигархом, пока секретарь по селектору не доложил об ожидавшем приема начальнике отдела по борьбе с терроризмом.
— Приглашай, — разрешил Корсаков и на целый день забыл о существовании олигарха по фамилии Левантовский.
14.06 24 августа
На столе у Стефана Сосновского вдруг ожил телефон правительственной связи. АТС-2. Голос на противоположном конце лаконично и сухо тремя фразами приказал:
— Все действия по документам приостановить. Самолет на аэродроме в Пушкино. В 18.00 у меня.
«Хорошенькое дело — приостановить, — Стефан после звонка шефа был явно в ступоре, — но как? И почему? Не вижу никакой логики. А как быть с Леной и с тем парнем?»
Стефан закружил по кабинету в поисках решения, но бег ничего не дал, он схватил мобильник и набрал номер. На английском приятный, но безразличный женский голос выдал:
— Абонент не доступен.
Стефан через минуту повторил попытку – и тот же результат.
«Вот чертова техника! Никакой от нее пользы, только деньги жрет немеряно…» — в раздражении выговорился Стефан и вновь нажал на кнопку вызов.
— Абонент не доступен, — холодно сообщили ему, и Стефан совсем разозлился.
Он бросил трубку на стол и по селектору вызвал своего главного помощника Александра Октавиевича Аппановича.
— Я слушаю, — как по мановению волшебной палочки через пару секунд вытянулся перед ним Аппанович.
— Разберись, почему нет связи с Азией, — резко приказал своему подчиненному Сосновский, потом, через паузу, чтобы успеть сменить приказной тон на спокойный, пояснил: — По трубе связи нет, отвечают, что абонент не доступен. И еще. Всем группам дай отбой на активные действия, только наблюдение и доклады. Все ясно?
— Так точно! – по-военному отчеканил Аппанович.
— Через тридцать минут жду доклад.
— Хорошо, — ответил Александр Октавиевич Аппанович, начальник всего технического обеспечения боевой готовности питерского отделения организации.
Через двадцать минут Аппанович доложил, что из-за тайфуна в том регионе связи нет никакой.
Еще через десять минут все группы были переведены в дежурный режим.
14.45, 24 августа
— Прикажи своим людям активные действия прекратить, а заниматься только наблюдением, — такими словами Левантовский встретил Старцева в своем служебном кабинете.
— Легко сказать — прекратить, — сказал Василич, садясь в кресло, — на радикалов мое влияние не распространяется. Деньги, которые им обещаны в награду, их так возбудили, что даже если вы предложите им взамен такую же сумму, они все равно будут продолжать искать.
— Это плохо, — заметил Абрамыч, — я обещал Корсакову, что с ними ничего не случится. А, если с их головы упадет хоть один волос, то всем нам непоздоровится. Кстати, вы их нашли?
— Они где-то на юго-востоке. Или в Таиланде, или Малайзии, или на Филиппинах. Но связи с этим регионом никакой нет. Сильный тайфун,- Старцев встал и направился к двери.
— Подожди, а что синоптики говорят? Когда все там устаканится?
— Да ничего не говорят, — поравнявшись с дверями, ответил Старцев, — нашим синоптикам до их тайфунов, как мне до жизни на Марсе, – до лампочки.
— Ладно, но, однако, вы не расслабляйтесь. И сообщайте мне немедленно обо всем…
— Хорошо, — перебил Левантовского Старцев, — буду держать вас в курсе, всего хорошего.
Левантовский кивнул спине Старцева, потом достал из небольшого сейфа, находящегося у него за спиной, толстую папку и раскрыл ее. В этой ценной папке хранились очень интересные сведения о многих государственных лицах, которые в данный момент очень нужны были Левантовскому.
16.45, 24 августа
Шасси Ту-154 отдельной дивизии транспортной авиации ВВС страны коснулись бетонки аэродрома Чкаловское. Стефан Сосновский подождал, когда подадут трап. Не спеша спустился на землю, закурил и набрал Аппановича.
— Новости? – спросил он.
Приняв короткий доклад, нахмурившись, направился к машине, стоявшей в метрах пятидесяти.
Связи с Еленой не было до сих пор.
Еще надеясь, что в течение часа что-нибудь прояснится, Стефан устроился на заднем сидении и прикрыл глаза. Мысли, о чем будет разговор у шефа и почему так резко поменялась ситуация, он в голову не брал. Зачем гадать, если через час все прояснится. Его волновало лишь то, что у него отобрали возможность контролировать действия подчиненных и отслеживать судьбу таких важных документов. Из последнего разговора с Еленой он понял, что на пять утра 23 августа все относительно нормально. Ребята грамотно оторвались от преследования и двигаются предположительно в Германию. В целом их действия следует признать грамотными и уверенными.
«А новичок все-таки не плох, — заключил Стефан, — надо утвердить его у шефа. Такие люди нам нужны. После небольшой специальной подготовки подумаем, куда его определить».
И, как бы успокаивая самого себя, уже вслух произнес:
— Все-таки непогода!
Водитель посмотрел на своего пассажира через зеркало заднего вида и, поняв, что обращаются не к нему, сосредоточенно стал следить за дорогой.
Рублевское шоссе в это время в сторону города было почти свободным, и за час они доехали до Китай-города, где находилась резиденция шефа организации.
На вывеске значилось «Дом металлурга».
***
Генерал Смирнов Иван Степанович, в прошлом — начальник контрразведки КГБ, уже пять лет руководил организацией «Ч.С.В.». Это был профессионал. Решительный, с острым аналитическим умом, он пользовался огромным авторитетом у руководства. Подчиненные, в свою очередь, считали за честь служить и работать под его началом. И, как водится в таких случаях, ближайшее окружение обращалось к нему не по званию, не по имени и отчеству, а просто — Батя. Он уважал мнение своих сотрудников, прислушивался к нему и всегда, если это было по существу, решения принимал взвешенные. И вот сегодня предстоял непростой разговор со Стефаном Сосновским, одним из лучших сотрудников и младшим другом. Операцию, в которую они вложили столько сил и в которой погибли люди, надо было сворачивать. Человек, которого земля не должна была носить как минимум уже лет десять, опять уходил от справедливого возмездия.
18.00 24 августа
Дверь в кабинет открылась без стука. Генерал встал и подошел к Стефану. Они по-мужски обнялись.
— Батя, зачем звал так срочно? — сразу спросил Сосновский.
— Садись, — Смирнов жестом пригласил Сосновского к столу и предупредил: — Разговор будет трудный. Только сразу не кипи. Вместе прикинем: что и почем?
Сев напротив Сосновского, Смирнов устало заговорил:
— Обстоятельства складываются таким образом, что операцию мы заморозим. Нет, не прекратим, а заморозим. Подожди, не перебивай, — он рукой сделал предупреждающий жест, — дай я сначала все изложу по порядку. К В.П. наведывался Зубов с предложением принять «нулевой вариант». Суть этого предложения в том, что они прекращают преследование наших людей, а мы не выносим информацию наружу — это главное, — Батя взял в руки бутылку коньяка, посмотрел на нее задумчиво, налил в бокалы и продолжил:- Документы, остаются у нас. Директор сегодня имел разговор с Левантовским — это второе и тоже главное, — он одним залпом махнул коньяк, слегка поморщился и заел лимоном. — Жена и дочь твоего случайного у Старцева под контролем – это третье и самое главное, — Батя налил себе вторую порцию коньяка, — война с этим хитромордожопым Абрамычем вовсе не заканчивается, переносится на какой-то срок. Он первым, при первой же возможности, нарушит соглашение. Когда и в какой срок, мы будем просчитывать – это четвертое и чрезвычайно главное, — бокал, сделав движение вверх и вниз, с легким стуком остановился на столе, приняв в себя третью дозу янтарной жидкости. — Теперь вывод, — он на некоторое время замолчал, предоставив другу возможность осмыслить сказанное, и, когда Сосновский дернул нервно головой, продолжил: — И, хотя наши души выжигает чувство справедливого возмездия за погибших наших людей, надо подумать о живых. Необходимо остановиться и осмотреться. Появившееся время использовать на перегруппировку сил и поискать крота в наших рядах.
Смирнов коротким жестом отправил в себя третью дозу коньяка и отодвинул бокал в сторону. Сосновский даже не прикоснулся к рюмке – не до пития стало.
— У нас есть крот? – по слогам произнес Стефан, недоверчиво посматривая на Батю.
— Есть и, видать, очень жирный, — ответил Смирнов, — его следует выявить, но до времени не трогать. Теперь ты, твое мнение.
Сосновский в волнении взял бокал в руки, сделал маленький глоток и продолжал молчать, переваривая сказанное. Он понимал, что обстоятельства именно так сложились и другого выхода в данной ситуации нет.
— Батя, — наконец вымолвил он, — я тебя знаю много лет и понимаю, если ты пришел к такому решению, то оно единственно верное и по-другому поступить никак нельзя. Все остальное — эмоции. Предателя мы вычислим, не сомневайся. Все сделаю тонко. Хочу еще посоветоваться по спутнику Елены, который случайно попал в замес. Оказался толковым парнем. Она характеризует его положительно. Да и я с ним провел короткую беседу. Впечатление хорошее. Грамотный, смелый, сообразительный, хорошо ориентируется в обстановке – это то, что предварительно могу сказать о нем.
— Ну, это на твое решение, — ответил Батя.
— Пожалуй, я его возьму к себе, — задумчиво произнес Сосновский и вопросительно посмотрел на Батю.
Батя кивнул, и Сосновский в облегчении осушил бокал.
— Ты сегодня здесь, или улетишь к себе? — спросил у Стефана шеф.
Сосновский качнул головой и попросил:
— Бать, запланируй мне самолет на утро. Я еще пройдусь по делам в столице.
— Хорошо, тогда в 21.30 у меня, — не терпящим возражения тоном сказал генерал и проводил друга к дверям.
20.45, 26 августа
Стефан Сосновский, оценив события, происшедшие с Надеждиным и Еленой, решил, как это было ни кощунственно, использовать их в интересах дела. Люди, которые везли важные документы, «погибли». Только необходимо убедить людей Левантовского в смерти Елены. Если с Надеждиным выглядело все достаточно убедительно, то обнаружить Лену в больнице могли достаточно быстро. Личное присутствие там в ближайшие пятнадцать часов было практически невозможно. Значит, надо подключать к операции кого-то еще. Без Бати этот вопрос не решить.
— Надо сейчас же в Москву, — решил Стефан и снял трубку правительственного телефона.
— Слушаю, Смирнов, — ответил сам генерал.
— Иван Степанович, прошу срочно самолет. Обстоятельства требуют личного доклада. По ситуации на юго-востоке.
— Минуту ждать, — и генерал с кем-то поговорил по другому аппарату, — срочно на аэродром, там уже на взлете тебя ждет борт.
Через двадцать минут Сосновский был в воздухе…
00.30, 27 августа
В кабинете Смирнова на Старой площади в кресле сидел моложавый мужчина.
— Знакомьтесь, почетный консул Филиппин в России Игорь Владимирович Кулешов, — Иван Степанович представил гостя Стефану, а потом приказал Сосновскому: — Излагай все по порядку.
— В районе города Сан-Пабло, — начал докладывать Сосновский, — наша сотрудница попала в автокатастрофу. Осталась жива, но в тяжелом состоянии находится в местной больнице, надо сделать так, чтобы ее считали погибшей.
— Да, задача не из простых, — Кулешов обратился к генералу, — но попробую что-нибудь предпринять. Только необходима санкция Корсакова.
— С Иваном Михайловичем я уже договорился, — Смирнов набрал мобильный директора и, поздоровавшись с ним, передал трубку консулу…
— Хорошо, товарищ генерал армии, — Кулешов что-то записал на лист бумаги и нажал клавишу отбой.
— Корсаков дал телефон своего человека в посольстве, — объяснил консул. — Я подключаю своего, и они все сделают в лучшем виде.
После этих слов Кулешов открыл свой ноутбук, подготовил сообщение и отправил его. Потом куда-то позвонил, сказал в трубку несколько слов и, довольный результатом, посмотрел на генерала и Сосновского.
— Все в порядке, все, что от меня зависело, я сделал. Будет что-то еще?
— Нет. Спасибо за помощь, — генерал протянул руку консулу и крепко пожал протянутую ладонь.
— До свидания, — попрощался консул и покинул кабинет.
— Ты доволен? – поинтересовался генерал у Сосновского.
— Более чем, — произнес Сосновский, — более чем. Боюсь только одного, чтобы о наших мнимых потерях не узнал крот.
Генерал усмехнулся:
— Об этом не думай. Здесь нет ни кротов, ни прослушки, мой кабинет проверяется каждый день, а на день через каждые три часа. В консуле я уверен, в тебе – тоже, а в себе и подавно. Так что за своих сотрудников не бойся. Работай по плану.
Глава 4
Из огня, да в полымя
Снова пришлось обратиться к творчеству неизвестного мыслителя, у которого, похоже, на все случаи жизни есть рекомендации:
Когда б судьба тебя обратно
Вернула б в жизненный пожар
Иди вперед и многократно
Считай, что это божий дар.
Поздний вечер 27 августа в Куала-Лумпур, ранний вечер в Москве
Успешно преодолев расстояние в добрую тысячу километров, я очутился на Малаккском полуострове, в столице Малайзии, Куала-Лумпур. Город разительно отличался от патриархального Бандар-Сери-Бегавана, в котором и выпить можно было только европейцам. Да и то в строго отведенных местах.
По пути из аэропорта до гостиницы я только и делал, что любовался ночным городом. Он светился, как какой-то волшебный сад. Обратил на это внимание водителя такси. И он с гордостью и видимым удовольствием сказал мне, что город так и называют «Сад огней».
Прикинув, что до встречи с человеком организации мне осталось как минимум десять часов, я решил сразу же после гостиницы отправиться в какой-нибудь ночной клуб, чтобы забыться и отвлечься от плохих мыслей. Находиться одному в номере, думая постоянно о Елене и семье, значит сбрендить в течение часа или двух. А кому нужен сбрендивший разведчик первого (или нулевого) разряда? Я мысленно почесал макушку, поморгал даже глазами, но ни одного отдела кадров по найму сбрендившихся разведчиков не вспомнил, поэтому решил заняться поиском объекта для внедрения моей персоны в целях морального и физического отдыха. Но надо было срочно сменить личину. За сотню «зеленых» в одном непримечательном ни с какой стороны заведении я стал господином Карстеном Эдельштайном из Гамбурга. Немца играть мне было несложно. В этом мне хорошо помог диплом военного переводчика, который я получил еще в военном училище. А рязанский акцент, я справедливо рассудил, малайцы не заметят.
Гостинца, которую мне рекомендовал Стефан, оказалась вполне приличным трехзвездочным отелем без излишних строгостей. В номер мою немецкую персону учтиво провел коридорный, малец лет восемнадцати, который не проронил ни слова, даже когда неназойливо так потребовал чаевых за услугу. Требование это выразилось в строгом и даже требовательном торчании у дверей. Я сначала не понял намека, но, когда мною в десятый раз было произнесено на чистом немецком с рязанским прононсом: «Danke!», а он не шелохнулся, понял: дело не в вежливости, дело в деньгах. Получив заработанные два доллара, коридорный тихо растворился из моего номера, а я быстренько принял душ, вылакал из бара баночку пива и вышел, соблюдая все меры предосторожности, из отеля.
Растворившись среди малайской толпы настолько, насколько это было возможно сделать европейцу, не обделенному ни ростом, ни комплекцией, я стал искать ночной клуб. Азы конспирации постигались мною прямо на ходу. Спасибо Лене, моей первой учительнице по этому предмету, а так же Якову Горону, преподавателю немецкого, нещадно впихивающего в мою голову различные «партиципцваи и плюсквамперфекты».
В ночном клубе Болливуд, оформленному в индийском стиле, я решил не повторять пьянки в Брунее, тем более что лететь куда-то в ближайшее время мне было не надо. Стал потягивать джин с тоником, при этом джин отдельно и тоник тоже. Биффитера, конечно, было значительно больше. Принимал я, естественно, не по-немецки. Но что для русского освежиться, для бюргера – чистый алкоголизм в последней стадии, поэтому полкило можжевелового напитка только проветрили мою голову и сделали окружающий мир намного красочней. Параллельно стала проявляться здоровая любознательность подвыпившего мужчины. Вдруг захотелось мне посмотреть что-нибудь еще. Нордический характер заезжего немца на время был отодвинут на самый задний план анкеты, и я со спокойной душой отправил себя на поиски приключений. Эти поиски привели меня в Эль Нино, где я надолго не задержался, увидев большое количество педерастов различных национальностей, значительно превышающих статистическую норму гомиков на тысячу человек. Меча Зигфридта в моей руке не оказалось, да и шансов перевоспитать свихнувшихся членоносцев не было никаких, поэтому, высказав на немецком все о настоящих мужиках и правильном сексе невозмутимому секьюрите, который выносил меня вон из клуба, я опять оказался в движении. Ноги, мой язык и такси привели меня в ночной клуб «Белый Райан», где я оторвался как истинный немец на малазийских просторах. Джин и лирические песни на всех языках, включая русский, сделали меня другим человеком, незаметно так введя мой организм в душевное равновесие и состояние ожидания любви. И это ожидание реализовалось в виде швейцарской женщины азиатского происхождения. По душе она оказалась мне почти родственником, и мы вдвоем с большим уважением друг к другу надрались…
Раннее утро 28 августа, в гостинице Дата Виста, поздняя ночь в Москве
Сухость во рту и головная боль после безмерного возлияния для тренированного человека — привычное дело. Поутру (или к обеду) профессионал в «принятии на грудь» по пути к холодильнику, бормоча что-то нечленораздельное и стараясь не встречаться со своим изображением ни в зеркале, ни в любых других отражающих плоскостях, дабы не пугаться, покается во вчерашнем перепитии и, добрев до холодильника и вытянув оттуда бутылку пива или, если повезет, рассольчика, полечится целебным напитком — и будет как огурчик. На то он и профессионал! Но такие экземпляры обитают в основном, по моим сведениям и исходя из моего жизненного опыта, на просторах великой и могучей, но никак не в европейских, а тем более азиатских городах.
Как оказалось, моя азиатско-европейская подружка была не из числа профессионалов и даже любителей: без слез на нее нельзя было смотреть. Бледное опухшее лицо, вялые движения, моторики никакой – только жалобное поскуливание и бессмысленный взгляд.
«Пожалуй, она вывела себя из строя на оставшуюся часть своего турне», — заключил я, когда попытался ее растормошить без всякого результата.
Но русский человек лучше всех знает, как восстановить пошатнувшееся после всесильного бодуна здоровье. При этом наш человек точно понимает, что неправильное похмелье может привести к продолжительному запою. Что, как правило, с ним и происходит. Памятуя об этом, достаю из мини-бара бутылочку водочки, вытряхиваю ее содержимое в стакан, добавляю томатный сок, взбалтываю, делаю контрольный глоток и на чистом славянско-английском говорю страдалице:
— Битте.
Швейцарцы знают иностранные языки и по сути своей очень исполнительны, поэтому со словами: «Яволь, мой господин», — моя собутыльница с решительностью нашего алкоголика, примеряющегося к политуре, залпом выпивает лекарство, даже не поинтересовавшись, что за дрянь я ей подсунул. Ожидая любой реакции, особенно рвотной, я никак не предполагал, что эта миниатюрная девочка после двухсотграммового оздоровительного коктейля мгновенно порозовеет и протянет в мою сторону стакан для очередной порции. Вот что значит неиспорченная печень и экологически чистый организм. Но в мои планы вовсе не входило втягиваться в очередной алкогольно-сексуальный вираж, и я как мог объяснил ей, что все это будет в другой, следующей жизни.
А в голове стали почему-то прокручиваться строки из Лореляй Гейне, причем на языке оригинала:
Ich wei; nicht, was soll es bedeuten,
Da; ich so traurig bin;
Ein M;hrchen aus alten Zeiten,
Das kommt mir nicht aus dem Sinn.*
И тут же пошел синхронный перевод, но уже в собственном варианте, соответствующий злобе дня и моему аморальному поведению:
Я то знаю, что это значит,
И печаль моя только о том:
Для любимой своей, не иначе
Негодяем я стал и скотом.
Прослушав рифмованное осуждение, я отнес это к посталкогольному синдрому, отмахнулся и вызвал такси и, предварительно обещав подруге по пьянке позвонить, отправил начинающую пьянчужку к месту ее дислокации.
Меня же ждали совсем другие дела.
* — Для читателя и для познавательных целей приведу перевод, сделанный мной еще в бытность студентом иняза:
Я не знаю, что это значит
И печаль моя только о том,
Что мне сказка времени мрачного
Не приходит вместе со сном?
05.00 Москвы, 10.00 в Куала-Лумпур, 28 августа
Ближайший рейс Москва- Малайзия был только в 17.00. Поэтому мой куратор, бывший военно-морской контрразведчик и мой будущий партнер Пак Андрей, появился в гостинице около десяти утра по местному времени. К этому моменту я уже пребывал в состояние боевой готовности: умылся, освежился и подкрепил ослабевший организм завтраком по-английски с неизменной овсянкой, яйцом всмятку и двумя чашками крепчайшего кофе. Но наблюдательный корейский взгляд Андрея, когда мы встретились в холле, точно определил мои ночные злоупотребления.
— Русский, он и в тропиках выпить не дурак, — с саркастической улыбкой заметил он, пожимая мне руку.
— Докладываю, — я вытянулся в струну, — питие сие было не для утехи ради, а токмо ради маскировки и для добытия важных сведений и сплочения наших рядов.
— И успешно?
— Так точно!
Андрей изучающе на меня посмотрел, оценил мой щенячий восторг в голубых глазах, хмыкнул и предложил явно с сомнением:
— Теперь давай перестанем валять ваньку, скроемся от посторонних глаз и обсудим создавшуюся ситуацию.
Я расслабился, дружелюбно растянул улыбку до ушей и с идиотским выражением лица выскочил из отеля. За мной в полном недоумении выкатился Андрей Пак. Представляю, какие мысли чесали его мозги при виде этакого клоуна.
На улице с господина Карстена Эдельштайна из Гамбурга слезла шелудивая кожа, и к Андрею Паку обратился уже Иванов Александр Петрович, который когда-то был Надеждиным Александром… Фу, блин, как бы не запутаться…
— Прости за маску, — сказал я Андрею, поравнявшемуся со мною у края дороги, — у меня тут была роль немца, сорвавшегося с катушек.
— Не перемудрил? – поинтересовался Андрей.
— Надеюсь, нет.
— Короче, я могу надеется, что ты не псих и не…
Я не дал закончить смысловую цепочку Андрею, перебив его пространной репликой:
— С мозгами у меня все в порядке, справка есть. А теперь давай серьезно. Куда поедем?
Андрей на несколько секунд задумался, посматривая в обе стороны дороги, потом выдал:
— Поедем туда, где меньше людей. В порт.
Взяв напрокат автомобиль, мы отправились в сторону порта Келанг, но до него не доехали: небольшое, но беспорядочное скопление машин запрудило всю дорогу, ведущую к порту. Полицейский, профессионально, как ему казалось, разруливающий дорожную ситуацию, объяснил нам, что впереди авария, стоять будем долго, но если господа спешат, то лучше поехать в объезд. Он махнул жезлом куда-то в пространство над нашей машиной, мы развернулись и поехали в противоположном от порта направлении. Через полчаса, так и не увидев моря-океана, мы припарковались на стоянке машин.
Андрей кота за хвост не тянул, хотя сжато, но емко изложил ситуацию, как ее видели на родине.
С его слов я узнал, что моя семья находится в полной безопасности на острове Ля Гомера Канарского архипелага; что Виталий, агент Старцева, в мягком режиме от моих отведен; что он не подозревает о разоблачении и что его решено до времени не трогать.
Рассказал мне он, что Елену смогли с помощью наших дипломатов спрятать очень надежно и теперь она в безопасности.
— В абсолютной? — уточнил я с некоторым волнением.
— В абсолютной до поры до времени, — успокоил меня Андрей, — она, как и ты, числится погибшей.
Затем Андрей выслушал о наших с Леной злоключениях. В основном одобрил наши действия, заметив при этом, что риск, которому подвергла себя Елена, был несколько излишним.
— У тебя еще вопросы есть по поводу твоей семьи или твоей судьбы? – спросил Андрей после некоторой паузы, наступившей после его краткой характеристики наших действий.
Я пошевелил мозгами, но ни один новый вопрос не выплыл, поэтому отрицательно мотнул головой.
— Тогда совершим обмен, давай сюда свои документы,- сказал Андрей.
Забрав у меня паспорт на имя Иванова Александра Петровича, он выдал новый — голубого цвета документ сотрудника ООН. Не паспорт, а свидетельство, к которому прилагался и российский паспорт.
— Теперь ты гражданин мира осетинского происхождения — Мириков Хасан Савельевич. Ты ведь не совсем забыл аланский язык? – спросил он.
— Надо же, — удивился я, — ведь разузнали, что я окончил суворовское училище во Владикавказе.
Жить семь лет в Осетии и не выучить несколько бытовых фраз не смог бы только глухой и слепой. Я же, будучи любознательным мальчишкой, практически свободно болтал на этом красивом языке.
— А сейчас два важных момента, — разговор, похоже, подходил к завершению. — Передаешь все данные по документам и деньгам и прямо отсюда двигаешься в Сингапур. И последнее, самое неприятное, — Андрей несколько замялся, — ты для всех некоторое время будешь числиться в списках погибших. В том числе и для семьи.
Заметив возражение в моих глазах, он продолжил:
— Пойми, это важно не только для дела. Это имеет прямо отношение к безопасности твоих родных.
Я отчетливо понял, что в сложившейся ситуации другого выхода нет.
— А как они будут жить? – спросил я.- Кто о них позаботится?
— Ты, — ответил Андрей, — часть твоего жалования будет ежемесячно переводиться жене. Это будет составлять около четырех тысяч долларов, не считая, что жилье и обучение будут оплачиваться отдельно.
— И на этом спасибо, — с грустью и глубоким сожалением тихо произнес я.
— Не печалься, коллега, — успокоил меня Пак, — не на всю жизнь.
— Оно понятно, пенсия там и прочие старческие маразмы… — попытался пошутить я, но Андрей только махнул рукой.
— Короче, запоминай маршрут и адрес, записывать не надо, надеюсь, маразм у тебя еще не гостит?
Я дернул бровью, мол, обижаешь, брат, но тут же растопырил уши для поглощения и усвоения информации.
— Не куксись, — Андрей решил во второй раз за все время нашей встречи улыбнуться, — интересный ты парень, с тобой не соскучишься, но все-таки запоминай: Сингапур, Франкфурт-на-Майне, Гамбург – это основное направление. В Гамбурге на Бюльаусштрассе зибен унд фир получишь все остальные распоряжения. От Сингапура до Германии тебе отсюда, в самом худшем варианте, сутки. Значит, в Гамбурге ты не позже 18.00 по среднеевропейскому времени завтра.
Андрей замолчал и вопросительно посмотрел на меня. Я никак не реагировал, поэтому он опять усомнился в моих умственных способностях:
— Ты все понял?
— Да.
— Повторять не надо?
Я быстро, слово в слово, повторил всю тираду Андрея и в заключении выдал:
— Когда у меня маразм, у меня слюни текут и я писяюсь. Сейчас я сух и без слюней, значит…
Андрей звонко рассмеялся.
— Все понял, больше не буду! Но мне пора.
Андрей Пак протянул мне руку на прощание, крепко сжал мою ладонь, наверное, пробовал на прочность, и уже без всякого недоверия произнес:
— Наши пути пока расходятся, но что-то мне подсказывает – они снова сойдутся.
— А то! – подтвердил я.
В знак дружбы и взаимопонимания Андрей в дополнении к рукопожатию миролюбиво хлопнул меня по плечу, отчего я вдруг вспомнил о знакомом травматологе, и вышел из машины.
Я долго через боковое окно смотрел вслед его удаляющей фигуры и думал о том, как все-таки заковыриста жизнь человеческая…
10.00, 27 августа
Генерал Старцев, получив информацию о захвате и гибели Елены, понял, песенка Левантовского исполняется в последний раз. Корсаков не спустит ему этого. От силы год, может быть и меньше, олигарх сумеет продержаться на плаву. Не зря же Абрамыч пошел в Карачаево-Черкесию за депутатской неприкосновенностью и активно готовит почву для политического убежища в Великобритании.
Предполагать, что с гибелью Надеждина документы спокойно покоятся на дне Южно-Китайского моря, было бы для Василича привлекательно. Однако опытный контрразведчик понимал, что надежды на это мало. А вдруг рукописи не только не горят, но и не тонут? Или Надеждин перед отлетом перепоручил свой ценный багаж кому-нибудь иному? Вариантов было множество, поэтому Старцев решил иметь их все в виду. И если всплывет самый худший, то по нему получится, что со дня на день информационная бомба разнесется осколками по миру: сначала за рубежом, а затем дома. И что тогда сделает Левантовский? Тут и к бабке ходить не надо – смоется туда, где тепло, сытно и богатеньких буратин не выдают, а всю свою команду отдаст на растерзание. Такое в жизни Левантовского случалось не раз и не два. Не в стиле Абрамыча было спасать своих соратников.
«В итоге два пути, — рассудил Старцев, — продолжать трудиться на Левантовского или срочно сливаться…»
— Все будет зависеть от ближайших действий противника… — произнес он вслух и набрал номер своего шефа.
13.00 на трассе Куала-Лумпур – остров Сингапур, 09.00 в Москве, 27 августа
До Сингапура отсюда рукой подать: каких-то двести пятьдесят километров на юг и немного на восток в сторону экватора.
Еду и про себя рассуждаю: «Кореец на Филиппинах – это почти то же самое, что кавказец в Москве. Среди тысяч таких же он почти растворяется. Здесь же, в Сингапуре, большинство аборигенов внешне мало чем отличаются от корейцев, поэтому забрать Андрею документы из сейфа немецкого банка будет легко и безопасно».
— За него тревожиться не буду, — бормочу себе под нос и выжимаю педаль газа. Машина с визгом рвет шоссе в клочья и несется вперед, как выпущенная на волю стрела.
Скорость, скорость, скорость!!! Я наслаждаюсь ровной дорогой, натужным рычанием мотора и стремительным движением. Нет, все-таки не может русский человек обходится без быстрой езды. Я улыбаюсь Гоголю и мысленно жму ему руку: ай да Гоголь, ай да сукин сын! Зачем ты рассекретил душу русского человека?! Теперь так и хочется носить эту душу, бессмертную и бесшабашную, нараспашку!
Скорость усыпляет мою бдительность, и я едва замечаю знак крутого поворота. Жму по тормозам – машина юзом бодается с дорогой, но мои ноги и руки чисто рефлекторно, дабы спасти мою душу в не приспособленном для тяжелой жизни теле, виртуозно исполняют арию Водилы Со Стажем и спасают меня и моего железного коня. Машина в последний раз делает вираж и замирает у самой обочины.
Некоторое время я бессмысленным взором смотрю на небольшой обрывчик перед капотом, стараясь унять дрожь в коленках, потом все-таки прихожу в себя и потиху начинаю выруливать.
— Вот гад, сам себя чуть не угрохал! Какой же русский не любит быстрой езды! Ах, бессмертная душа!!! И прочие сопли! – эти слова я не бормочу себе под нос, я ору их да так, что стекла в моей машине начинают дрожать.
Выпустив пар, я замолкаю и успокаиваюсь, но не забываю сделать себе последнее китайское предупреждение: смотреть в оба и не забывать, что жизнь у меня одна. Да, жизнь одна, — моя мысль тут же переключается на произошедшие со мною события, и под ровное гудение машины я уже думаю о себе, любимом, и о своей судьбе.
«Теперь я для своих – труп, могила которого находится где-то в океане. Как же они все это вынесут? Как мне их жаль, жену и дочь. Они ведь будут переживать вполне по-настоящему. Наверно, и похороны моих останков организуют, если найдут что хоронить, — посочувствовал я самому себе, — только вряд ли им удастся присутствовать на траурном мероприятии. Реальную опасность для них никто пока еще не отменил».
Пыльные азиатские пейзажи за окнами машины проплывают мимо меня и мимо моих мыслей, не тревожа ни моего взора, ни моих чувств. Я вяло наблюдаю за трассой и думаю, думаю, думаю и все в полнейшем негативе как по отношению к себе, так и к своей семье.
Когда от мозгов повалил пар, я опомнился. «Черт возьми, где мой хваленый оптимизм? Почему так мрачно? Не все в жизни так плохо, как мы об этом думаем!…»
Побичевав себя некоторое время в таком же духе, я вернул себе трезвость ума и здравость мышления и по-новому взглянул на свое эго. В принципе, все не так какашливо, бывает и хуже, но реже. Я, как оказалось, не трус, к тому же у меня появилась новая профессия, на первый взгляд, даже ничего…, а на второй – пока смотреть не будем. Сейчас передо мною дорога, а на ней – я! Что еще надо молодому человеку с претензией на авантюризм?
А дорога, почти прямая как струна, без коварных поворотов, пролегала среди тропического леса, небольших городков и живописных деревушек. Несколько неудобно было двигаться по левой стороне. Казалось, что все едут неправильно.
«Как там Лена, моя замечательная спутница? – от монотонности движения мысли вернулись к событиям пережитых дней. — Увижу ли ее? А если увижу, то какими будут наши отношения?»
Я стал с теплом представлять нашу встречу, фантазировать всякие глупости и дофантазировался до того, что проблемы моей семьи отодвинулись куда-то на задний план.
Поняв это, я неожиданно для себя сделал удивительное открытие, что скучаю и тоскую по моей юной подруге, которая крепко запала мне в душу.
Укорив свои ловеласские наклонности, я вернулся мыслями о семье и больше о Лене не думал: только семья, моя новая работа и скучная дорога перед мордой железного коня.
Два часа оставшегося пути до международного аэропорта пролетели быстро и без нарушения юго-восточных правил дорожного движения.
В надежде, что у меня будет несколько часов для знакомства с Сингапуром, я взял билет на Боинг – 747, вылетающий через сорок минут. Сингапур меня порадовал. Такого обилия красок и человеческих эмоций я не встречал пока еще нигде. За двадцать минут до посадки я познакомился с очень милым малым, я так и не понял, кто он по национальности, правда, сильно не настаивал, так как мне было без разницы. Мы оба оказались братьями по стакану и двум бутылкам замечательного вина, которое мы выпили за нашу вечную дружбу и за братство всех народов.
Как меня загрузили в самолет, я не помню, вернее, помню слабо: то ли меня тащили, то ли я тащил кого-то, то ли нас всех кто-то нес…
Десять часов полета из-за усталости, вызванной переживаниями и алкоголем, прошли во сне. Стюардессы ходили вокруг моего кресла на цыпочках, дабы не разбудить вулкан, дремлющий внутри меня. Изредка они подходили к моему брату-собутыльнику, интересовались его самочувствием и всячески сочувствовали его неважному и жалкому виду, предлагая то аспирин, то лед в усиленных дозах. Мой названный брат стоически переносил все тяготы полета и с некоторой долей зависти и недоумения смотрел на мою спящую мордочку лица. Он же не знал, что по крови я русский.
В десять утра 28 августа по среднеевропейскому времени я ступил сначала левой, а потом остальной ногой на немецкую землю города Франкфурт на реке Майн. Тепло простившись с новообретенным закадычным другом, я поспешил на конспиративную квартиру в Гамбурге. Оседлав прокатный «мерседес», я на автопилоте долетел до нужного мне города и в районе озера Ам Альстен нашел седьмой дом на назначенной штрассе…
17.00 в Гамбурге, 15.00 в Москве, 28 августа
Слабый ветерок со стороны живописного озера Ам Альстен, жемчужины Германии, расположенной в самом центре Гамбурга, приятно холодил нагретое тропиками мое тело. Каких-то там 25 градусов в тени. Стужа.
В двухподъездном особняке, стоящем через тенистую улицу от воды, на четвертом, последнем, этаже располагался офис европейского бюро нашей организации. Не то чтобы офис, а место работы и проживания некоторых членов организации «Ч.С.В».
Встретил меня хозяин и одновременно руководитель Петр Ланг, русскорожденный немец. Так он представился. Ростом вполне соответствующим своей фамилии: за восемьдесят девять сантиметров выше метра, то есть метр девяносто.
— Проходи, — сказал он очень обыденно. Без тени радости и удивления. Как будто я утром вышел на пару часов по малозначительным делам.
Даже стало немногого обидно.
Конечно, я не ожидал, что с приездом получу звание героя, но и равнодушия тоже не хотелось.
Потом, через несколько дней, я понял, что это маска, которой он прикрывал свою чувствительную и, если можно употребить для мужчины такое сравнение, в меру очень нежную душу.
Впрочем, накопившаяся усталость и психологические встряски последней недели в моем круизе поневоле несколько затупили чувства. Возникшие эмоции мгновенно испарились.
— Располагайся. Пару дней отдыхай, — предложил Петр после того, как я вошел.- Здесь ты будешь жить и работать…
Вопросы, которые вертелись в моей голове, я решил пока не задавать, чтобы не сойти за суетливого и нетерпеливого человека.
«Кто понял жизнь, тот не спешит. Все, что необходимо, я узнаю своевременно», — философски заключил я и согласно кивнул, дабы мой новый начальник не узрел во мне человека капризного и себе на уме.
Я под прицелом внимательных глаз русскорожденного немца прошел в комнату, огляделся, выбрал наиболее подходящее для моего измотанного тела кресло и распластался в нем, как в лоне родной матери.
— А отдыхать тоже здесь буду или где-нибудь на Гавайях? – выплеснул я из себя риторический вопрос и прикрыл глаза: кресло оказалось со снотворным эффектом.
— Гавайям без тебя будет лучше, — в первый раз усмехнулся Петр, — отдыхать, конечно же, тоже будешь здесь. А чтобы не скучно было баклуши бить, напишешь все, что произошло, начиная с девяти вечера двадцать первого августа до дверей этого гостеприимного дома. Плюс финансовый отчет. Квитанции и справки можно не прикладывать. Но к этому приступишь с утра.
Я приоткрыл глаза и многозначительно посмотрел на Петра, потом на пустой стол, стоящий у окна. Петр, хоть и немец, но намек понял и тут же пояснил:
— После душа, (надеюсь, за время своего путешествия по странам далеким ты не забыл, что это такое?) и в целях приведения в порядок мыслей и чувств будем отмечать сто пятьдесят лет граненому стакану, — он еще раз, но уже хитрее улыбнулся, — ограничений в лекарствах не предвидится. Я тоже закис здесь. Требуется психологическая разгрузка.
— Всю жизнь об этом мечтал – разгрузиться! – с медлительностью заспанного медведя произнес я, предвидя продолжения атаки на печень.
— Есть возражения? – Петр в удивлении приблизился ко мне и заглянул через мои голубые глаза прямо мне в печенку.
Печенка моя екнула, я же, не скрывая вспыхнувшего интереса, уточнил:
— Расслабляться будем больше, чем сможем, но меньше, чем хотим?
— Нет, и больше, чем хотим, и значительно больше, чем сможем. Много, но часто, — в тон мне отшутился Петр.
— Так ты говоришь, что ты немец? – я расширил глаза в сторону Петра Ланга. – Тебя, случайно, в роддоме не перепутали?
Петр хохотнул.
— Немец, воспитанный в России, — назидательным тоном произнес он,- становится больше русским по своим пристрастиям и привычкам, нежели немец, воспитанный на германских просторах.
— Понял, не дурак, — я растянул в улыбке рот, — был бы дурак, переспросил. Ну, так что? Я пойду подготовлюсь к психологической разгрузке?
— Давно пора, — разрешил Петр, и я без излишних комментариев направился в ванну, где заботливой рукой Петра были разложено все необходимое, включая махровый халат.
10.00, 29 августа в квартире на Бюльаусштрассе
— Ну, ты силен, — такими словами разбудил меня русский немец Петр Ланг, — вот уж точно — много, но часто.
Диван, на котором покоилось мое бренное тело, отчаянно трясло. «Землетрясение, итить его налево, и без него мутит, черт бы все это побрал в свою адскую печь», — вяло подумалось мне, и я с трудом разлепил тяжелые веки и через туман посмотрел на тень отца Гамлета, блин, высоченного мужика с улыбкой Джоконды.
— Ты кто? – с не меньшим трудом вытолкнул я из себя два слова.
Мужик выплеснул на меня ведро воды, и я, чтобы не захлебнуться, отчаянно заработал руками, о боги, так же и утонуть можно!
Когда я вынырнул, потратив на это все свои эмоции, туман уже рассеялся, а мозги стали на место: ни отца Гамлета со своею неизменной тенью, ни Джоконды рядом больше не было.
— Какого черта? И почему так хреново? – спросил я у замаскировавшегося под немца тайного русского, пытаясь дрожащими руками удержать раскалывающийся на две половинки череп.
— Это от недопития, — пояснил Петр и протянул мне бутылку пива.
Мне тут же вспомнилась моя азиатская подружка и ее состояние, но ее путем следовать мне совсем не хотелось, поэтому я отвел руку Петра с эликсиром жизни.
На незаданный вопрос Петра, выраженный им всей его позой, я промямлил:
— Неправильное похмелье может привести к непрекращающемуся запою. Горячая и холодная вода – вот настоящие целители в таких случаях. И еще продолжительный сон.
Потратив на эти тягомотные слова остатки сил, я опять плюхнулся на кровать. Веки мои тут же сомкнулись, а рот, наоборот, приобрел вид форточки, открытой для проветривания.
— Ну, хорошо, пару часиков у тебя есть, — откуда-то издалека послышался голос Петра, — а потом поедим, и ты сядешь за школьное сочинение на заданную тему.
Возможно, я что-то промычал в ответ, а возможно — и нет, но через какое-то мгновение звуки вокруг меня пропали, землетрясение угомонилось, и я ушел в нирвану. А где-то далеко-далеко то ли печень, то ли остатки мозга давали клятву – больше не пить никогда и ни за что!
29 и 30 августа, в квартире на Бюльаусштрассе
Не такое простое дело написать отчет о командировке, то есть о круизе поневоле. Нет, написать это просто. Переписывать несколько раз — сложно и неприятно. Но, видимо, такая служба, что надо уметь сосредоточиваться и излагать все до мельчайших деталей, включая описание природы, погоды и косых взглядов окружающих. А там, в Азии, у всех взгляды косые.
Как говорится, имена, явки, пароли и подробная автобиография.
Требовательный Петр так меня измочалил, что я вымотался больше, чем во все предыдущие дни и ночи. От одного листочка, написанного размашисто в начале, я дошел до добрых двух десятков убористым почерком. С десятой попытки.
Зато я понял, что мелочей в моей новой службе не бывает.
Затем последовал подробнейший анализ наших с Еленой действий. Из него я вынес, что относительная удача, которая сопутствовала нам, результат слабой подготовки противника, а не высокий наш профессионализм.
А я-то надеялся, что заслужу похвалу.
Сдав экзамен на память и наблюдательность, а также оставшиеся деньги и кредитные карточки, я отправился спать.
Что же еще делать в час ночи по среднеевропейскому времени?
31 августа в Гамбурге, конец календарного лета
Ночь, прошедшая в кошмарах, постепенно привела меня к утру, которое почему-то не было радостным.
Открыл глаза. Прислушался к самому себе и неожиданно понял, что скучаю. Совершенно противоестественно скучаю по полным опасностям дням и, вполне естественно, по безумным ночам. Еще по семье. А новая жизнь почему-то представлялась мне сплошной рутиной. С письменным столом, бесконечной кипой бумаг и компьютерным монитором.
Если бы я знал, что сильно ошибаюсь…
Нет, уже ошибся.
Не успел я съесть дежурную яичницу, как раздался звонок в дверь. Петр, который сидел напротив меня, встал и спокойно прошел в прихожую. Через несколько секунд в кухню вошел хитро улыбающийся своими косыми глазами мой старый приятель Андрей Пак.
— Я же тебе говорил, что мы еще увидимся, — протянув мне руку, сказал он.
— Ладно, еще раз познакомьтесь, — Петр отвлек мое внимание от гостя, — теперь вы напарники. В том смысле, что будете работать вместе здесь в Гамбурге. Я старший, а вы мой аналитический центр. Нашей задачей будет …
Петр Ланг коротко, в течение ближайших трех часов, вводил нас в курс дел. Впрочем, не нас, а меня, потому что Андрей тоже периодически включался в инструктаж.
Из всего сказанного и показанного я уяснил, что работа будет бумажной, то есть компьютерной. Никаких погонь и преследований. Только сбор данных и анализ. Данных о неправедно нажитых деньгах наших нуворишей, об их счетах в банках, их собственности за рубежом и различных преступных сделках.
— Информация, которой мы будем владеть и уже владеем, — завершил Петр, — опаснее гранаты с выдернутой чекой. Службы безопасности всех наших богатеев уже стоят в охотничьей стойке. Так что к взрыву надо быть готовым в любую секунду.
— Спасибо, успокоил, — вслух подумал я и уточнил: — А как на практике?
— На практике? – Андрей профессионально сощурился, как будто прицеливался. — По ходу пьесы будешь постигать азы, становиться профессионалом, если вовремя не остановят.
Он пальцем выстрелил мне прямо между глаз. Похоже, в моем новом деле такой юмор в порядке вещей.
— Оптимисты, — буркнул я, стряхнув пулю со лба, и сразу как-то успокоился.
9 октября. Начало дня
Только что позвонил Стефан. Радостное известие: Лена пошла на поправку. Целый месяц наши врачи боролись за ее жизнь с переменным успехом: то она впадала в глубокую кому, то выходила из нее, но — ненадолго.
А до этого.
Уже утром 27 августа после команды Корсакова и Кулешова разведчик и дипломат встретились на окраине Манилы. До больницы, где в реанимации лежала Лена, они добрались за два часа. Ребята были готовы решать вопросы по ее спасению любым способом. Лишь бы опередить «меченосцев». Затем дело поставить так, чтобы они поверили в гибель девушки. Помог случай: в морге лежало невостребованное тело молодой женщины европейской наружности, попавшей в автомобильную аварию. Документов при себе у погибшей не оказалось, поэтому установить ее личность было проблематично. К тому же лицо ее было обезображено до неузнаваемости. Поэтому произошла простая замена тел и документов. То есть бумаги Елены приложили к другому телу. Конечно, за хорошие деньги. Продумано и сделано все было так, что появившиеся через два часа люди Абу Сайяфа ничего не заподозрили.
А затем санитарным самолетом Лену вывезли в Китай. Там в одной из частных клиник добились стабильно тяжелого состояния. Уже во Владивостоке моя девочка пришла в себя.
Настроение резко улучшилось, и в первый раз я увидел ее во сне в ночь на десятое октября.
9 октября 1997 года
Снова в злополучный четверг еще не поздним вечером прогуливаюсь я как-то вдоль озера по Бюльаусштрассе. Погода замечательная. Тепло. Вдруг слышу визг тормозов. Из-за поворота вылетает машина. За ней — другая. Одновременно раздаются выстрелы. Пули часто цокают по асфальту. Две попадают в меня: в грудь и в ногу. Боли не чувствую, но сознание теряю. Падаю. Через некоторое время прихожу в себя. Вокруг меня собирается толпа. На коленях, поддерживая мою голову рукой, плачет Елена. Чуть поодаль стоит Стефан с фотоаппаратом и свертком. И снимает меня в разных ракурсах.
— Наверное, посмертная фотография на память? – хочу спросить я у него. Но язык прилип к небу. Издаю только неразборчивое мычание. Почему-то пытаюсь повернуться на правый бок.
Лицо мокрое от слез. Это я плачу от жалости к самому себе. Сверху капают холодные капли. Их роняет Лена из своих необыкновенных глаз.
— Ну, что за манера гулять по четвергам, — почему-то голосом Андрея Пака говорит Сосновский.
— Просыпайся, пора в аэропорт, — это мой напарник стоит рядом с диваном, на котором я ночую уже целых два месяца. В руках у него кружка с водой. И он обильно сбрызгивает меня с садисткой корейской улыбкой. — Пятнадцать минут пытаюсь тебя вернуть в сознание. На часах 10.00 десятого октября.
— И к чему такая спешка? – интересуюсь я, утаптывая словами остатки сна в вечность.
— Дела ждут нас ратные, дела важные, кони под окном уже бьют копытами, а ты все дрыхнешь.
— Кони? Ну-ну! – я сбрасываю себя с дивана и тащусь в душ.
За это время, пока мое сознание двигает мое тело для омовения в ванную комнату, Андрей успевает выложить план действий на ближайшее время.
Через два часа я вылетаю в Израиль. Там мне предстоит поработать. По сведениям из центра, наш хороший знакомый Аркадий Абрамович Левантовский стал активно сливать свои активы на историческую родину.
Наши друзья из Моссада решили помочь нам. Недолюбливали они Абрамыча. Уж больно наследил он, поставляя оружие бригадам мученикам Аль-Аксы. Да и у нас олигарх хорошо нажился в Чечне.
В поле нашего внимания попал также и Владислав Мусинский, который успешно наживался на крови своих конкурентов. Владел каналом МТВ и активно сотрудничал с Левантовским.
10 октября 1997 года
Тридцать минут на душ и завтрак, и мы спускаемся вниз.
На улице нас встречает прохладный ветерок метров так десять в секунду, умирающее солнце и служебный автомобиль.
Андрей садится за руль нашего дизельного сто двадцать четвертого «мерседеса». Я устраиваюсь на заднем сидении досыпать.
Посадку и полет я провел в полудреме.
Проснулся свежим, с желанием хорошо потрудиться.
Встречал меня Петр Ланг и еще какой-то белокурый господин с голубыми глазами совершенно не еврейской наружности, несмотря на имя, которое я тут же узнал, пожимая ему руку.
— Моше Чепелин, если удобно, то просто Миша, — на чистом русском представился он.
— Александр или, чтобы легче, Саша, — я улыбнулся в ответ.
Тель-Авив, столицу Израиля, мы пролетели стороной.
Миша вел машину быстро и молча. Петр тоже не произнес ни слова. Поскольку мне не с кем было говорить, то я внимательно рассматривал незнакомые пейзажи.
Без слов…
18 сентября 1997 года
Полтора месяца оставалось до отставки Левантовского с должности заместителя Секретаря Совета Безопасности.
Земля начинала гореть под ногами олигарха. Абрамыч хорошо понимал, что события двухнедельной давности еще скажутся на его дальнейшей судьбе, да и не только они. Поэтому стал активно переводить свои активы за рубеж так хорошо накормившей его родины. Вернее, так хорошо обнесенной. Состояние его приблизилось к десяти миллиардам. Его подельники Зубов и Патрилашвили в сумме имели столько же.
Против них – «Честь, Справедливость, Возмездие» и я собственной персоной под псевдонимами Иванов Александр Петрович, мистер Ньюмен, герр Карстен Эдельштайн и Мириков Хасан Савельевич — новый сотрудник европейского бюро Организации.
Они призраки. Мы охотники за привидениями и за оборотнями всех мастей.
15 сентября 1997 года
Юлий Зубов был удовлетворен. Нулевой вариант, задуманный им, вполне получился. Сведений о пропаже Надежды и ее гибели не поступало. Ее муж сгинул на дне Южно-Китайского моря с подлинными документами и деньгами. Сотрудница «Ч.С.В.» разбилась вместе с боевиками Абу Сайяфа. Левантовский и, главное, Василич о его роли в этом деле, наверняка, не догадываются. Так что все относительно спокойно.
— Лишь бы Абрамыч не нагородил чего-нибудь еще, а то с него станется, — заключил Зубов, откинувшись в удобном кресле в кабинете своего лондонского особняка.
Но он очень ошибался. Операция с названием «Призраки» находилась в стадии активной подготовки.
***
Полномочия Петра и мои нам делегировала федеральная служба безопасности. Мы ни в коей мере не могли представлять организацию «Ч.С.В.». Нашей основной задачей было выявление денег, непрерывным потоком льющихся в банки многочисленных оффшорных островов, в том числе банков Израиля.
Задача сложная, если учитывать, что этими потоками руководил талантливый математик-прохиндей Аркадий Абрамович Левантовский, доктор физико-математических наук по теории принятия решений: математических — чтобы решать, а физических — чтобы делать.
Нам предстояло найти схему увода капиталов за рубеж. Зная ее, можно было найти, где они прячут капиталы, и понять, как их вернуть. И самое главное — противодействовать их вывозу.
Наши аналитики работали не покладая рук. Мы же должны были зафиксировать, где и сколько денег лежит в Израиле, чтобы обратным ходом вернуться к началу. На нас уже работали самые талантливые хакеры. Они начинали потихоньку щупать все болевые точки олигархов, но так, чтобы до времени никого не вспугнуть.
К моему появлению в стране обетованной кое-что стало известно. Уже был определен перечень финансовых организаций, где осели некоторые суммы, приблизительно около полутора миллиардов в твердой валюте. Мы догадывались, откуда денежки поступили. Оставалось догадки перевести в уверенность.
***
Но ларчик открылся достаточно просто. Все эти организации заказывали фирмам Левантовского дорогостоящие маркетинговые и консультационные услуги по цене в десять раз превышающие реальную их стоимость, то есть заказали на десять миллионов, заплатили столько же.
Пример для простоты понимания приведен в миллионах. Реально же предстояло раскрутить полтора миллиарда.
Посмотрели мы и на эти организации: на все сто процентов они оказались липовыми. А это уже то, за что можно цепляться и отматывать обратным ходом.
Но служба безопасности Левантовского ум держала не в трусах, она понимала, что интерес к этим операциям будет и не малый. Поэтому делала все, чтобы интересующиеся этими подробностями люди оставались при своих неудовлетворенных интересах – и это в лучшем случае. Но в худшем – контролирующим органам приходилось изворачиваться, уходить в подполье или просто отстреливаться, если их в наглую начинали давить.
К исходу третьего дня Андрей Пак, прилетевший на следующий день, обнаружил за нами хвост. Еще оставалась надежда, что местные специальные службы осуществляют обычную проверку любопытных иностранцев, но Миша сразу же лишил нас иллюзий: нас заметили и стали проверять. Это было совсем не кстати: я же не числился в списках живых. И если они определят меня по фотографии, то…
Мне не хотелось думать об этом. Правда, внешность моя значительно отличалась от того военного в запасе, гуляющего под пулями в своем районе. Нет, рост и комплекция были те же, но цвет волос, растительность под носом и трехдневная щетина меняли меня до неузнаваемости. Даже я пытался познакомиться с человеком, стоящим по утрам в зеркале напротив. На вопросительный мой взгляд он представлялся Хасаном Мириковым. А если ко всему добавить северокавказскую принадлежность и осетинский акцент, то в целом можно было не сильно беспокоиться о рассекречивании моей зашифрованной личности.
Впрочем, слежка Андрея и меня волновала слабо. Мы ожидали ее, но не так скоро. Вот если бы ее не было, что совсем невероятно, то это было бы плохо. Или, как говорят в том месте, где мы работали – поцово.
Значит, смотрят за нами серьезные люди. И тогда можно легко и неожиданно встретиться с пулей…
Елена (продолжение)
Прошло полтора месяца. Больница прощалась со мною, я — с больницей. Привыкла я к ней, что ли? Особенно грустно было мне расставаться с добрейшим Максим Матвеевичем. На прощании мы с ним крепко обнялись, он по-отцовски поцеловал меня в щеку и прошептал:
— Береги себя, родителей и дедушку. Может, еще свидимся.
Чуть ли не весь медперсонал травматологии высыпал на улицу, в жуткий холод, чтобы лично попрощаться с нестандартным больным, с которым было так трудно, но зато как весело.
Еще через три дня в сопровождении майора Олейникова я предстала пред ясны очи своего шефа.
Полковник, едва я переступила порог его кабинета, сразу двинулся ко мне с распростертыми объятиями:
— С выздоровлением, Леночка, с выздоровлением, — воскликнул он, сжав мои худенькие плечи в своих медвежьих тисках.
— Ой, — невольно вырвалось из моей груди, и шеф тут же сконфузился.
— Прости, прости, — виновато прохрипел он, заглядывая мне в глаза, — немного не рассчитал от радости. Волновался, понимаешь ли, за тебя. Как доедешь, все ли в пути будет хорошо?
— А что со мною может произойти? – усмехнулась я. – Со мною же моя постоянная тень – Игорь. Бандиты и все нехорошие парни сами наручники на себе защелкивают, как только он на них посмотрит, поэтому я была в полной безопасности.
— Ну и хорошо, — выдохнул шеф, а потом добавил, разглядывая меня, как товар на витрине: — Еще краше стала. Красавица, ну просто глаз не оторвать.
— Вот это меня и смущает, — я покосилась на застывшего статуей Свободы Игоря, — не смогу работать, меня это будет отвлекать.
— Каким же образом? – не понял шеф.
— А гляньте на Игоря. Три дня я его только что не валерианкой отпаивала, чтобы заглушить в нем взыгравшие инстинкты. Ну и как теперь он сможет играть роль моего брата? Расшифруется сразу же, вон в его глазах – только постель.
— Скажешь тоже! – ожила статуя Свободы, выпустив наружу обиженного майора. – Я просто очень обрадовался, что ты оказалась жива, я же не знал. Мне была дана команда забрать из Владивостока нашу сотрудницу, и тут выходит ко мне Мерлин Монро и говорит простывшим голосом Лены Ковалевой: «Ну, что, Игорь, нравлюсь я тебе сейчас?» У меня чуть крыша не съехала. Если бы не Максим Матвеевич, то честно слово…
Игорь в отчаянии мотнул головой и обескуражено вздохнул, махом руки продемонстрировав, что бы он сделал.
Полковник, со смехом пригласив нас присесть, направился к своему креслу. Когда устроился, пояснил Игорю ситуацию о вынужденной секретности:
— Понимаешь, нам надо было какое-то время держать в строжайшей тайне истинное положение вещей по отношению к Лене и еще к кой-кому. Только на днях была закончена работа по выявлению крота, но ты уже был в пути. Я специально не сказал, кого конкретно ты будешь забирать, но потом позвонил нашему сотруднику, чтобы тот ввел тебя в курс дела. Все ясно?
Игорь кивнул, я похлопала его по руке, чтобы поддержать его моральный дух. Майор в ответ мне улыбнулся, и по его улыбке я поняла, что он уже справился с собой и опять можно на него рассчитывать.
— По коньячку! – предложил шеф.
Игорь кивнул, едва шеф закончил вопрос, я же скромно промолчала: выпить хотелось, но моя артистическая душа генетически не воспринимала алкоголь, поэтому на предложение выпить не отреагировала должным образом. Н-да, две личности в одном теле – это повод обратиться к психиатру.
Шеф подошел к бару, достал бутылку хорошего коньяка, три бокала, разлил коньяк и кивком позвал нас присоединиться.
— За успех! – произнес тост шеф и, не дожидаясь нас, залпом осушил свой бокал. С такой же скоростью расправился с коньяком и Игорь, я же интеллигентно потягивала французский напиток под недоуменные взгляды коллег по оружию.
— А нам есть куда торопиться? – ответила я вопросом на их выразительные взгляды.
Шеф налил еще коньяку себе и Игорю, выпил и только потом сказал:
— Тебе предстоит работа, Леночка. Немедленно.
— А отдохнуть? А в отпуск?– я обиженно фыркнула.
— Потом. Все потом, сейчас некогда расслабляться. У нас опять проблемы.
— А бывает когда без проблем? – бесхитростно поинтересовалась я.
— Наверное, бывает, но я не в курсе, — ответил шеф.
Он вернулся за свой стол, за ним последовал и майор. Я же осталась стоять у бара, согревая бокал в руке. Шеф недовольно хмурился, доставая из папки, лежащей на столе, документы: визы, билеты, деньги.
— Значит, мне не удастся съездить в Москву, увидеться с родными, — констатировала я, когда поняла серьезность ситуации.
Шеф досадливо хмыкнул и жестко приказал:
— Капитан, майор, ваша задача: изучить новую легенду, — он бросил на край стола несколько листов бумаги, — под именами Кацнельсон Эльвиры Геннадьевны и Кацнельсон Максима Яковлевича вы должны прибыть в Израиль, в легенде указаны адреса; связаться с нашими людьми и помочь найти живым или мертвым вашего, капитан, старого знакомого и…
Я вытаращила вопросом глаза.
— Надеждина, — пояснил шеф, скривившись как от зубной боли.
Я продолжала изображать из себя знак вопроса.
Шеф еще боле скривился: видать, это его очень раздражало.
— Тут такое дело, да ты сядь в конце концов, да и оставь этот коньяк, если не хочешь пить…
Своим эмоциональным всплеском Сосновский отбил у меня всякую охоту к питию, и я с удовольствием поставила изрядно нагретый бокал на стойку бара и вернулась к столу.
— Присядь, — Сосновский протянул мне документы.
С документами я плюхнулась в кресло и в ожидании замерла: я ждала пояснений. Шеф это понял, поэтому сразу приступил к обрисовке ситуации.
— Пока ты лежала в больнице, наша израильская группа вместе с твоим Надеждиным…
— Почему, с моим? – возмутилась я.
Шеф нервно махнул рукой, но все-таки изменил трактовку:
— …вместе с Надеждиным вышла на канал, вернее, на один банк, который занимался легализацией «черного нала» Левантовского. Вот эти материалы.
Полковник протянул мне еще один пакет документов.
— Изучишь все здесь до самой точки. Память у тебя хорошая. Справишься.
Я только кивнула, бросив быстрый взгляд на заполненные мелким кеглем белые листы. Игорь даже не покосился в их сторону: он – руки, сила, реакция, мощь, оружие, я – мозг.
— Как только наши ребята при помощи техников вскрыли коды доступа к секретным файлам банка, Левантовский (он, кстати, уже в Англии) тут же засуетился. Но из Англии он ни ногой. Боится. Наши сразу же его возьмут. Гособвинение уже готовит документы на его задержание, но, боюсь, Англия не выдаст его, поэтому, скорее всего, нам придется вывозить его оттуда тайно. Но не в этом дело. Нам нужны документы, сведения о «черных» счетах Левантовского и некоторых других высокопоставленных чиновников, чтобы предъявить им обвинение. Часть документов у нас уже на руках, в том числе и по делу Панина, но это только часть. Для Англии, чтобы она согласилась выдать Левантовского, это капля в море и не повод избавляться от толстого кошелька.
Я подняла голову от документов и расширила в удивлении глаза:
Сосновский вздохнул, дав мне понять, что он прекрасно понял не заданный мною вопрос.
— Ну вот представь: к тебе приехал гость с огромными деньгами. Он не только содержит себя на них, но и помогает тебе вести хозяйство: покупает продукты, тратится на хозяйственные расходы, помогает тебе в решении личных каких-то вопросов. Но главное: тебя он ну никак не напрягает. Порядок жизни твоей не нарушает. Ты его даже не замечаешь, только видишь его деньги. Ты бы выгнала его, если бы тебе приказали?
— Ни за что! – азартно откликнулась я.
— Вот так и англичане. Ни за что! Им нужны веские аргументы против Левантовского. И что для них весомо – одному богу известно. Но тем не менее – мы его достанем. Рано или поздно, но он будет сидеть. И если не я его посажу, то это сделают другие. Не зря наш народ придумал поговорку: сколько бы веревочка не вилась, все равно клубку сидеть.
Я улыбнулась на такую интерпретацию поговорки, но промолчала.
— Так вот, — продолжил шеф, — Левантовский стоит на ушах: вот-вот его дело рухнет и накроет его медным тазом. Он это прекрасно понимает и поэтому не бездействует. Его люди вычислили наших ребят, некоторым удалось скрыться, но Надеждин и Андрей Пак пропали. Убитыми их не видели, трупов нигде не обнаружили, значит, они живы. Я так думаю, что, пока они молчат, они будут живы, но если заговорят…
— Я знаю, — прервала я шефа, — мои действия?
— Ты и Игорь должны их найти и, если будет возможность, спасти, если нет, то…
Шеф многозначительно посмотрел на меня и Игоря. Майор только согласно кивнул, я же от возмущения вытянулась в кресле, как струна.
— Такова специфика нашей работы, — устало прокомментировал шеф.
— Я не буду этого делать, — категорично заявила я.
Сосновский ничего не сказал. Ему было трудно принимать такое решение, это был видно по его глазам, по уставшему виду, но ради дела… Я этого не понимала. Проще пристрелить Левантовского и его ищеек – я согласна применить для этого все свои навыки и пистолеты.
Я высказала свое мнение полковнику, но он мои идеи зарубил на корню.
— Думаешь, нам трудно убрать Левантовского? Ошибаешься. Только прозвучит команда – и через час, или чуть больше, его не станет. Но нам надо его вернуть и посадить. Так сказать, для воспитательных целей…
— Чтобы другим неповадно было, — прокомментировала я.
— Да, чтобы другие свои мохнатые рыла засунули в задницу и оттуда ни гу-гу! – нервозно воскликнул шеф.
Да, молча подытожила я, видать, пока я воевала с гипсом, шефу здесь пришлось очень туго, раз так нервничает. А спокойствие и выдержка где? А философское отношение ко всему? А дух несгибаемого бойца невидимого фронта?
— Вот такие дела, капитан, — отвечая на мои мысленные вопросы, сказал Сосновский, — из-за каких-то воров приходится так нервничать. Никогда бы не подумал. Они же, все эти левантовские, самые обыкновенные воры. Как говорил Жеглов, «вор должен сидеть в тюрьме». Должен! – шеф жахнул по столу, отчего письменный прибор подскочил как ужаленный. — И мы их всех посадим. Придет наше время! Я верю в это.
Мы с майором переглянулись: и я, и он не были так оптимистичны.
— Какие еще будут вопросы? – поинтересовался шеф, когда немного успокоился.
— У меня несколько, — я поправила парик (мои волосы еще не отросли, а короткая стрижка мне не идет). – По паспорту мы с Игорем евреи. Я правильно поняла?
Полковник кивнул.
— Тогда мы прогорим, это точно, — категорично заявила я.
— Это почему? – не понял шеф.
Я сорвала парик.
— Видите, я блондинка, натуральная…
— Ты блондинка? – не поверил мне Игорь.
— Почти, — поправилась я, — у меня русые волосы, и я на еврейку не похожа. Кстати, Игорь тоже. Мы провалимся со своею легендою прямо в аэропорту, отмечу, в нашем аэропорту.
— И это все? – сухо уточнил шеф.
Я кивнула.
— Так ты думаешь, капитан, что тут сидят одни простофили, которые не знают, как выглядят евреи? Я тебя правильно понял?
Голос шефа заскрипел, как немазаная телега. Значит, он обозлился. А где же выдержка? Нет, что же тут произошло без меня, что так легко стало вывести из себя «железного Феликса» (так мы с Игорем шифровали между собою нашего шефа)? Я покосилась на Игоря, он безучастно листал наши документы, как будто здесь его ничего не касалось. Вот гад, и за что ему майора дали? Не пойму.
— Так вот, капитан, — шеф уставился на меня, как удав на кролика, — ты жена еврея, вот его, — шеф глазами указал на сидящего в полном недоумении майора, — мама у тебя еврейка, папа русский. Ты пошла в папу, понятно?
Я пожала плечами: что тут непонятного? Я в папу, ладно, хотя, как я помню, еврейскую принадлежность вычисляют как раз по линии матери. Ну, Христос с ним.
— Майор, — продолжил свою гневную тираду Сосновский, — ты тоже покинешь эту резиденцию настоящим евреем. И ни одна израильская мышь носа не подточит.
— Я не хочу, — тут же встрепенулся Игорь, я же заинтересовалась: каким же образом из Игоря сделают еврея? Обрезание, что ли ему сделают прямо сейчас?
— Чего не хочешь? – не понял шеф.
— Этого не хочу… — Игорь даже покраснел от переживания, — ну, евреем не хочу. Нет, я не антисемит, вы не подумайте, но я не готов… и вообще… Вот…
Игорь совсем растерялся. Ему, видать, совсем не хотелось менять свою народность.
Шеф некоторое время сурово изучал краснеющего от ближайшей перспективы майора, потом, поняв, что ничего не понял, спросил у Игоря:
— Ты отказываешься выполнять задание?
— Никак нет, — четко ответил Игорь, — но я не хочу, чтобы мне проводили это… ну это…
Игорь сконфуженно замолчал.
— Майор, какого черта? – разозлился окончательно шеф.- Что ты все мнешься, как красная девица перед мужской баней? Говори конкретно, что тебя не устраивает?
— Я не хочу, чтобы мне делали обрезание, — скороговоркой выпалил Игорь. — Может, мы без этого обойдемся?
— А кто тебе собирается делать обрезание? – не понял шеф.
— Так вы же только что сказали, что эту резиденцию я покину евреем, а это значит…
— Да ничего это не значит, — рубанул словами шеф, — идите к Мише, он давно вас ждет, и пусть вам он нарисует нужную мордочку лица.
«Мордочку лица»? Ха, шеф, однако, может и шутить. Я поковырялась еще немного у себя в черепной коробочке и выудила оттуда спрятавшийся от ответа вопрос.
— Я хочу узнать вот еще что: на иврите нам не надо будет говорить там, в Израиле?
— Нет, кстати, как вы там будете легализоваться, на каких языках изъясняться – все написано в легенде. Итак, до полуночи, капитан и майор, вы должны изучить свою легенду и утром на самолет, — шеф устало откинулся на спинку кресла. — Что-то я устал, ребята, за сегодня, утомили вы меня почему-то. Магнитные бури, что ли тому виной? Идите же, пока Миша не начал от безделья персонал гримировать.
— Есть! – мы с Игорем дружно оставили теплые кресла и пошли отдаваться в руки нашему ассу стилисту Михаилу Сахарову, бывшему Цукерману.
Елена (продолжение)
Тель- Авив встретил нас вылизанным аэропортом, бдительными погранцами, теплой погодой и шустрым евреем Моше Чепелином.
Моше я знала еще по Москве. Однажды мы с ним оказывались в таком дерьме, что словами не пересказать. Даже вспоминать не хочется. Но о Моше, или, как он всегда представлялся, Мише, об этом белокуром голубоглазым парне я всегда вспоминала с теплом. Если бы не он, не его самоотверженность, то мои белы косточки давно тлели бы где-нибудь в лесах Подмосковья. Как он тогда красиво увел меня от провала! Сказка!
Миша (он же Моше) в аэропорту меня не узнал, хотя проявил все признаки радости при встрече с долгожданными родственниками. Он бросился к нам, как только мы получили багаж, и тут же объявил:
— Земля Израилева заждалась вас, друзья! Как долетели? Не штормило?
Игорь, не знавший Мишу, его манеры общения и его энергии, немного даже оторопел. Он подозрительно оглядел парня и не сразу даже откликнулся на пароль, но, когда Миша вопросительно уставился на нас, ответил:
— Дети Израиля рано или поздно всегда возвращаются домой, несмотря на штормы.
— И это правильно, с приездом, — засмеялся Миша, а потом обратился ко мне (по легенде я его двоюродная сестра): — Это твой муж?
Я радостно кивнула, меня забавляло, что Миша меня не узнает, хотя играет роль моего родственника весьма достоверно.
— Отлично, сестренка, рад видеть тебя на обетованной земле, — проговорил мой новый родственник, потом, переключившись на Игоря, изрек: — Муж моей сестры – мой брат, добро пожаловать!
Моше быстро подхватил мою сумку и потащил нас к выходу, где ожидал серебристый «порше». За пару минут, которые мы потратили на выход из аэоропорта, Моше обрушил на нас такой поток информации о жизни в Тель-Авиве, что я сразу поняла: Моше очень взволнован, очень.
— А вот и мой железный конь, — стихами известил Моше, поравнявшись с машиной. Он проворно упаковал нашу поклажу в багажник и жестом короля, предоставившего своими спутниками белый лимузин, пригласил сесть в машину.
— Мой мустанг сейчас мигом нас доставит куда надо, — объявил он, включая зажигание.
— Миша, так все серьезно? – спросила я, когда Моше осторожно вырулил на автостраду.
Миша (он же Моше) так резко ко мне повернулся, что я даже услышала, как хрустнули его шейные позвонки.
— Не понял! – голубые глаза Миши выражали огромное удивление.
— Чего ты не понял? – я даже не улыбнулась в ответ, а очень серьезно посмотрела в его глаза.
Миша отвернулся от меня, сдал вправо и остановился. Не поворачиваясь ко мне, он с явной тревогой спросил:
— Эльвира, сестренка, почему голосок-то твой мне очень знаком. Кто ты?
— Мишенька, — мне стало жаль парня, — не мучай себя, я твоя старая московская подруга, но не настолько старая, чтобы ты меня не узнал за давностью лет.
Миша медленно повернулся ко мне и пристально всмотрелся в мое лицо.
— А ну-ка улыбнись, красавица! – приказал он, и я повиновалась, растянув губы в обворожительной улыбке.
— Ленка! – удивлению его не было предела. – Так это ты? Обалдеть! Не узнать. Вот это маскировка! Даже я не узнал. Богатой будешь. Только голос тебя и выдал.
Я сдержанно рассмеялась.
— Мишенька, да я это, только никому не говори, договорились? И я не Лена, а Эльвира Геннадьевна Кацнельсон, а это… — я постучала по плечу Игоря, сидевшего впереди, — мой муж Максим.
Миша широко улыбнулся, его голубые глаза засветились иронией.
— Я знаю, предупрежден, но не знал, что Эльвира – это ты. Хороший сегодня день и все будет хорошо, раз ты тут.
— Ты преувеличиваешь мою роль, — скромно парировала я, — я здесь только для…
— Я знаю, для чего здесь ты, — перебил меня Миша и тут же обратился к майору: — Да, Максим, возьми в бардачке папку. Там последние данные о поисках наших ребят, ознакомься.
— Может, на словах, — открыв бардачок, поинтересовался Игорь.
— Можно и на словах, — согласился Миша. – Андрей и Саша поехали на встречу с одним менеджером банка Апоалим . Он должен был продать список клиентов банка из России и недостающие коды доступа к нескольким оффшорным банкам, где аккумулируются деньги Левантовского. Кстати, запросил немалую сумму. Да, часть оффшора нами уже контролируется. Андрей отзвонился через два часа, что встреча состоялась, документ у них. Все хорошо. Мои ребята на конспиративной квартире ждали их, чтобы начать работу по этим документам. Ну, сами понимаете, мы могли «взломать» секретку банка и сами, но служба безопасности там не дремлет, сразу же засекут вторжение и сменят коды, тогда все по новой. Поэтому мы пошли на подкуп. Этот путь более долговечен. Так вот, прошло еще несколько часов – ребята не приехали. Телефоны их молчат. Мы подождали еще немного. Мало ли что может произойти? Авария, пробка, или еще что? К полуночи мы забили тревогу, отправили в центр сообщение и тут же организовали поиск.
— А что говорит менеджер? Вы вышли на него?
— Он ничего не говорит, он мертв, — Миша завел машину и плавно влился в неслабый поток машин.
— Это Тель-Авив? – поинтересовался Игорь, заинтересовавшись проплывающими мимо окрестностями.
— Нет, это еще Лод, в Тель-Авиве мы уже не будем, он в 14 километров сзади. Кстати, куда вас везти, к себе или в отель, или к ребятам? – Миша на секунду оторвался от дороги и посмотрел на Игоря.
Майор некоторые время молчал, изучая отчет, потом сухо бросил:
— Времени мало, вези на то место, где эти ребята, — он помахал бумагами, — встречались с менеджером.
Миша кивнул и больше не произнес ни слова.
Я никогда не была в Израиле, Игорь тоже, поэтому мы не отрывали глаз от панорамы, открывающейся перед нашей машиной и вдоль ее.
Через час въехав в город, я выдала свое заключение:
— Теперь я понимаю, почему этот клочок суши называют землей обетованной. Все-таки человек силен в своем целеустремлении. Пустыня и сад. Молодцы!
Миша в ответ теплой улыбкой поблагодарил меня и согласно кивнул:
— Наши предки старались, очень старались, теперь вот мы пожинаем плоды. Они не всегда сладки, но они творения наших рук.
— Миша, кстати, ты говоришь на иврите? – поинтересовалась я.
— Не только говорю, но и думаю, когда говорю – улыбнулся Миша, потом, чтобы обратить наше внимание, немного притормозил возле стеклянно-бетонной конструкции, претендующей на офисность. – Кстати, вот этот банк нас интересует. Как мы выяснили, он главное связующее звено в денежной цепочке, созданной Левантовским. Есть слухи, что и сам банк принадлежит ему. Но мы не нашли пока доказательств. Денег у нас на это пока не хватает.
Миша замолчал, а я прилипла к стеклу, чтобы разглядеть банковского монстра… Да, есть над чем подумать. У входа охранников нет, значит, они внутри; снаружи камер слежения тоже не видно. Странно.
— План здания у тебя есть? – спросила я у Миши, когда банк остался позади.
— Есть, но пробраться туда тайком нет никакой возможности, мы пробовали. Бесполезно. Запомни, деточка, ты не в России, где все на «авось», ты-таки в Израиле, где живут в основном евреи. А мы никому не верим.
— Даже мне, — усмехнулась я.
— Красивым женщинам тем более.
— И как ты собираешься со мною работать, если мне не веришь? – обиделась я.
— С большим удовольствием, даже если ты потом меня обманешь.
— Миша, — я нагнулась к спине парня, — ты меня пугаешь. Помнишь, как ты меня тащил на себе через лес, спасая меня от тех обкурившихся отморозков? Я тогда не сломалась. А потом в Питере, когда ты вышел на того генерала с сыночком, завязанных на торговле оружием, я спасла твою жизнь, чуть богу душу не отдала, но вытащила тебя из горевшей квартиры, где тебя подожгли. И после этого ты сомневаешься во мне.
— Эльвирочка, я знаю хорошо Лену, а тебя нет, поэтому прости. Об этом давай поговорим позже. Итак, едем в Старый город. Там, у Львиных ворот наш покойный менеджер назначил встречу парням. Но мы там все облазили, ничего не нашли, ни одной зацепки.
— Не помешает лишний раз посмотреть на это свежими глазами, — резюмировал Игорь, но попросил: — Ты останови возле какой-нибудь забегаловки, чтобы перекусить. Жрать охота.
-Это сколько угодно, — обрадовался Миша. – Я, признаться, с утра тоже не ел, думал, привезу вас к себе, отметим ваш приезд, но…
— Отметим позже, — отрезал Игорь, — сейчас перекус, потом знакомство с местностью, потом изучение ситуации, потом праздник, если будет время.
— И все в таком порядке? – уточнил у Игоря Миша.
Игорь промолчал, на что Миша отреагировал по-простому:
— Понятно, делу время – потехе час.
Через час, по пути перекусив в небольшом придорожном кафе, мы были у Львиных ворот Старого города. Когда я вышла из машины, на меня дохнула такая история, что стало даже не по себе.
— Там, — взяв на себя роль гида, объяснял Миша, — виднеется гробница Богоматери, немного вдаль от нее – церковь Марии Магдалины…
— Слушай, давай обойдемся без экскурсии, — нервно буркнул Игорь, — как-нибудь потом, когда работу закончим будем любоваться красотами, а сейчас давай показывай.
Миша обиженно замолчал и молча повел майора и меня к стенам Старого города.
Игорь и я под прицелом множества любопытствующих глаз облазили все что можно было: песок чуть ли не просеивали, дорожку чуть не проутюжили лазами, но никакого намека на борьбу тут не было: ни гильз, ни патронов, ни следов крови…
— Свидетелей опрашивали? – хмуро поинтересовался Игорь у Миши.
— Каких свидетелей? – изумился парень. – Где их взять?
— Значит, не опрашивали, — сделал вывод Игорь. – Запомни, Моше, свидетели есть всегда, их просто нужно уметь искать.
— Ну, ну, — обиженно просипел Миша, — ищи, а я посмотрю.
— Ребята, не надо кукситься, — вступила я разговор я, — давайте разделимся и попытаем счастья: вдруг повезет.
— Я не против, — быстро согласился Миша, — но на каком языке вы будете общаться? Русский тут не все знают.
— Разберемся, где фотографии ребят?
— Сейчас, — Миша быстро сбегал к машине и принес пачку фотографий пропавших ребят.
На вопросительный взгляд Игоря он ответил:
— Да три дня уже бегаем с ними, чтобы узнать, кто и когда их видел в последний раз. Оставляем на заправках, в забегаловках, отелях… А эти остались.
Игорь взял снимки Пака и Надеждина и направился к ближайшей толпе туристов, я взяла тоже фотографии и, поискав глазами жертв, направилась к ближайшему кафе. Миша остался стоять на месте в полной растерянности.
Елена (продолжение)
Когда мы, усталые и основательно вымотанные от беготни по забегаловкам, лавкам, отелям, церквам и прочим достопримечательностям в черте Старого Иерусалима в поисках тех, кто хоть что-то слышал или видел, собрались у Миши на квартире в новой части города, было уже за полночь.
— Сначала ужинаем, отдыхаем, потом обсуждаем, иначе я умру, — заявил наш еврейский друг и поплелся сначала в ванную комнату, потом на кухню.
Я и Игорь последовательно проделали ту же процедуру. Есть хотелось страшно, поэтому, едва приведя себя в порядок и смыв израильскую пыль с высохшей и просоленной потом кожи, мы устремились на кухню. Наши желудки, как только почувствовали еду, дружно заурчали в предвкушении чревоугодия. Конечно, им сегодня пришлось несладко: за целый день в них побывало лишь несколько булочек и литра два кофе и минералки.
Миша, конечно же, постарался. И, хотя стол был просто заставлен всевозможными пластиковыми коробочками с картошой-фри, цыпленком, салатами, рыбою, мы предались с особым рвением разнузданному поглощению пищи. Мне кажется, что я даже не чувствовала вкуса еды, я просто глотала куски цыпленка, заталкивала в себя полоски картофеля и все это заливала апельсиновым соком с такой скоростью, что через каких-то двадцать минут мой желудок взмолился о пощаде.
«Ладно, не волнуйся, все будет хорошо», — успокоила я желудок и откинулась на спинку пластикового стула.
— Все, Миша, больше не могу, даже не уговаривай, — кое-как переводя дыхание, выдохнула я. – Нажралась!
— Фу, как некультурно! – хохотнул Миша. – А где же артистизм, утонченность, этикет, в конце-то концов?
Я, как коала, вытянув вперед урчащий довольно живот, презрительно смерила взглядом остатки еды в простом пластике и проворчала:
— Когда ты меня пригласишь за стол, накрытый белой льняной скатертью с вензелями графов Шереметьевых и сервированный фамильным серебром, вот тогда и поговорим об этикете. А этот сервис, где нет ни намека на китайский фарфор и нежнейшие ажурные салфетки, предполагает только жратву.
— Угу, она такая! – подтвердил жующим ртом Игорь. – Рыбой плавает везде.
— Все ясно, — подытожил Миша, — жаль, что не увижу, как правильно нужно вести себя за столом. Какой вилкой торт с рыбой есть тоже не узнаю, и какой стороной салфетки жир с рубашки убирать — тоже останусь в неведении. Так и умру, непросвещенный и невоспитанный. А так мечталось!
Миша с трагической безысходностью осмотрел стол, простонал над коробочкой с лососем и изрек:
— Неправильно съеденный лосось – это верный путь к запору. Так съедим его так, чтобы не было мучительно больно…
— Миша, — я поспешила остановить монолог приятеля, — обойдемся без подробностей работы твоего организма. За тебя!
Я залпом осушила стакан с соком, с треском вернула его на стол и ушла в гостиную. Надо было это дело перележать. Спина все-таки не выдержала прямостояния — разболелась.
Разбудил меня монотонный гул. Я с трудом разлепила глаза и увидела две головы: одна светловолосая, другая черная с легкими кудрями, — склонившиеся над журнальным столом из стекла. Эти головы нечто бубнили, но слов разобрать было нельзя.
— Я что, уснула? – зевая, спросила я.
— Ничего, ничего, поспи, — поспешил успокоить меня черноволосый Игорь, — мы с Мишей только готовим материал для твоего внимательнейшего и, соответственно, продуктивного анализа.
— Некогда спать, — через мягкие лапы сна проговорила я, хотя сейчас с огромным удовольствием зарылась бы в прохладные простони… — ну что тут у вас? У меня, например, практически ничего. Никто ничего не видел, не слышал и не знает. Был только один момент странный…
Голубые и карие глаза тут же уставились на меня.
— Там один продавец сувенирами сказал, что три дня назад к нему подходил один господин и спрашивал на ломаном русском, где находятся Львиные ворота; он, мол, иностранец, договорился с друзьями встретиться, но заблудился. Просил показать дорогу, где можно проехать на машине.
Я замолчала, вспоминая детали разговора с продавцом, Миша и Игорь выжидали. Когда им надоело лицезреть мою задумчивую рожицу, они дуэтом воскликнули:
— Ну и?
— Что «ну и»?
— Нам, пожалуйста, подробности, сестренка, — попросил Миша.
— Наших парней на фотографии он не узнал, говорит, что это был другой господин. Но…
Я сделала многозначительную паузу.
Миша недовольно заворчал, Игорь терпеливо выжидал.
Первым не выдержал Чепелин.
— Эльвира, когда ты была Леной, ты была не столь занудной. Меняй личину, мне та больше нравилась. Да говори же ты, что «но»?
— Но этот продавец видел этого господина еще раз, когда тот проезжал мимо его магазинчика на черном джипе.
— И как он его смог разглядеть? – усомнился Игорь в показаниях торговца сувенирами.
— Я тоже задала ему этот вопрос. Ответ очень прост. В это время он вышел на улицу, чтобы поругать своего помощника, который для лучшей торговли вынес переносной прилавок чуть ли не на дорогу. Так вот, это джип остановился как раз против них, и торговец заметил этого господина.
— И что это нам дает? – поинтересовался Игорь.
— Практически ничего, кроме одного… Когда этого таинственного господина увидел наш торговец во второй раз, он был не один.
— Не понял, — протянул Миша. – Кто был не один? Торговец? Или господин?
— Господин. Когда он ехал к Львиным воротам, в машине он был один, когда возвращался, с ним еще было несколько человек. Торговец из вежливости поинтересовался, встретился ли он с друзьями, тот сказал, что да.
— И все? – опять дуэтом спросили парни.
— И все. Единственное что добавлю: торговец отметил, что тех двоих, которые ехали с неизвестным господином, он не видел, только заметил их силуэты на заднем сидении. Стекла-то тонированные.
Ребята переглянулись, пожали плечами и вновь склонили головы над журнальным столом, где лежали исписанные листы и еще какая-то макулатура.
— А что у вас? – поинтересовалась я.
— А у нас керогаз, — пошутил Миша. – У меня только то, что я добыл по горячим следам, а вот у Игоря есть кое-что.
— Угу, — подтвердил Игорь, жестом приглашая меня присоединиться.
На столе, кроме исписанных быстрым почерком бумаг, лежала еще и карта Израиля на английском.
— Вот смотри сюда, — приглаживая карту, сказал Игорь, — здесь, у ворот была назначена встреча в 12-00. Здесь… — Игорь провел по карте жирную линию карандашом, — размещается злополучный банк. К нашему месту можно от банка подъехать за сорок минут при самом плохом раскладе: ну, например, пробки. Вот здесь, — Игорь провел еще одну жирную линию на карте, — находится гробница Богоматери.
— С банком я все поняла, а причем здесь гробница?
— Не торопись, а то успеешь, — задумчиво произнес Игорь. – Далее: вот здесь ворота Милосердия. Классное название, да? И вот смотри. Я нашел нескольких людей, которые видели этого парня, — Игорь вытащил из-под бумаг фотографию Надеждина, — он ходил возле гробницы Богоматери. Что-то фотографировал. Его запомнили служка и охранник. Надеждин был один. Это было в 11-50. Служка запомнил время точно, так как какой-то прохожий в светлых шортах и светлой футболке спросил его о времени. Вдруг Надеждину позвонили, и он быстро уехал. Его видели у Львиных ворот – и обрати внимание: одного – в 12-40. Где он был 50 минут? Если отсюда до ворот само много на машине 10 минут езды. Миша, какая, ты говорил, у них была машина?
— Желтая «тойота».
— Так вот, желтая «тайота» была осмотрена полицией возле ворот Милосердия в 14-00. За машиной никто не пришел, возле нее бдительные горожане заметили темные пятна – это вызвало подозрение. Внутри машины обнаружили следы крови. Сейчас машина на стоянке в полицейском участке, полиция тоже ищет хозяев. Вот здесь, между гробницей и поворотом к стене Старого города примерно около двенадцати, свидетель точно времени не запомнил, видели похожего мужчину, — Игорь достал фотографию Андрея Пака, — он был не один. С ним был молодой парень с кейсом в руках. Они о чем-то энергично разговаривали. Потом Андрей забрал кейс, вручив парню большой черный пакет. Свидетель отметил, что в пакете лежало что-то объемное и молодой даже присел с ним, чтобы там, в пакете, что-то проверить. Потом парень забрал пакет, сел в машину и уехал в сторону города на север. Свидетель запомнил номер машины и марку. Он мечтал купить такую машину, поэтому обратил внимание. Черный «мерс». Как ты выяснил, Миша, эта машина была зафиксирована у банка в 12-35.
— Ничего не понимаю, — я взяла исписанные листы и стала сверять записи с линиями на карте, — какая-то путаница получается. Где нашли тело менеджера?
— В собственной машине, — быстро ответил Миша. – По записям видно, что машина остановилась и из нее вышел пассажир в широкополой шляпе с небольшой сумкой в руках. Водитель не выходил. Только в обед кто-то из посетителей банка, забирающий машину со стоянки, обратил внимание на водителя «мерса». Вызвали сначала охрану банка, потом полицию.
— Куда пошел пассажир, было видно по записи? – спросила я.
— В банк, — ответил Миша, — я внимательно просмотрел все записи того дня, этот человек в банк зашел, но из него не вышел.
— Навряд ли он там остался, скорее всего переоделся и вышел уже в другом виде, знал, наверняка, о записи, — я задумалась. Из собранного материла вытекало вот что: убийцу своего менеджер знал. Это раз. Коды доступа менеджер успел передать Андрею Паку. А где все это время находился Надеждин? Любовался красотами Тель-Авива? На него не похоже. Почему их машина оказалась у других ворот? И чья кровь в машине?
— Что еще? – прервав свои размышления, спросила я у Игоря.
— Осталось самое главное, — Игорь взял у меня листы и бросил их на стол, — как я выяснил, в тот день с 12-00 до 14-00 машин у стен Старого города было мало. В сторону банка, на север, проехало только несколько: «мерс» менеджера, джип неизвестного господина, из сведений Эльвиры, и несколько машин из Старого города со служителями тамошних церквей. Отметем в сторону святых отцов и менеджера, остается джип, в котором было три человека. Далее, в южную сторону в этот промежуток времени никто не ехал. Получается: наши ребята уехали на джипе. Кстати, Эльвира, а ты не узнала, в каком часу уехал джип?
Я почесала лоб. Кажется, торговец сказал, что после часа. Да, после часа.
— Где-то после 13-00, — ответила я.
Мне вдруг показалось, что я что-то упустила, но что? Усталость все-таки давала о себе знать. Мозги ни в какую не хотели активироваться в полную мощь.
— Игорь, — изучая карту, спросил Миша, — а менеджер был один в машине?
— Один, это я уточнил. Тот завистливый парень, пока мужики договаривались, тщательно осмотрел машину. Стекла в «мерсе» простые, салон был как на ладони.
— Значит, убийцу менеджер подобрал на дороге, — сделал вывод Миша.
— Да, на дороге, — задумчиво согласился Игорь. – Ехать с крупной суммой денег и подбирать пассажиров – крайне неосмотрительно. Это еще раз доказывает, что менеджер хорошо знал того человека и доверял ему.
— Возможно, они были в сговоре, — предположила я, — кстати, Миша, а деньги при нем были?
— Увы, денег не было.
— Это точно?
— Точно.
— Странно…
— Почему странно?
— Ты сказал, что пассажир вышел из машины с небольшой черной сумкой, — сказала я Мише, потом обратилась к Игорю: — А ты узнал, что Андрей отдал менеджеру черный пакет. Правильно?
Миша и Игорь синхронно кивнули.
— Где пакет?
Парни переглянулись и пожали плечами.
— Примерно какого размера была сумка у пассажира? — спросила я у Миши.
Миша вместо ответа покопался в кипе бумаг на столе и достал большой конверт.
— Вот распечатки с видео, — сказал он, — изучай.
Я быстро нашла нужный снимок и сразу поняла: пассажир вышел без денег.
— Куда делся пакет? – озадачила вопросом напарников.
— Растворился, — устало произнес Миша и потом с мольбой добавил: — Все, ребята, я больше не могу. Надо хоть часок поспать, иначе мозги закипят. Давайте отложим мыслительные подвиги на утро.
— А если наших ребят убьют до утра? — мрачно предположила я.
— Будем надеяться, что не убьют, — оптимистично произнес Миша, — если они, конечно, еще живы.
— Живы, не живы, мы не цыгане, чтобы гадать, — проворчал Игорь, — но на самом деле, мозги уже не варят. Надо поспать. Так как я тут самый старший, — Игорь сурово усмехнулся, — приказываю всем спать. Через три часа подъем. Тем более у меня появилась задумка.
Ни я, ни Миша на эти последние слова майора не повелись, а стали готовиться ко сну. Миша мне выделил спальню, сам устроился в кабинете, а Игорь остался в гостиной на диване.
Мы уснули сразу, даже не подозревая, что через каких-то четыре часа мир завертится вокруг нас с головокружительной скоростью.
Иерусалим, 2 октября 1997 года
— Херсон, — произнес я, открыв глаза после тяжелого, но не продолжительного сна. Понятно, что я имел ввиду не замечательный украинский город на юге, а ночной кошмар, который продолжается уже третьи сутки. Шутка, хотя и очень старая, но сказанная вовремя, слегка нейтрализует отрицательное влияние ночных сновидений, и эмоциональное состояние организма приходит в относительную норму, даже в Израиле. Вроде зарядки с последующим обливанием холодной водой.
Нужное это дело. Потому как Израиль – это место, где я так просыпаюсь. И эта земля обетованная для всего христианского мира и историческая родина для евреев, стала для нашей русско-еврейско-корейской компании вроде мышеловки-лабиринта. Незнакомого такого лабиринта, по которому ты двигаешься впереди наугад, как бы на запах сыра, а за тобой идет свора котов с картой местности, с хорошим аппетитом и задачей не скушать тебя сразу, а слегка еще и поиграть.
Но я-то, мы-то, знаем, что:
Когда опасность ходит рядом,
А жизнь становится тревожной
Смотри на все спокойным взглядом:
С судьбой поспорить невозможно.
И снова рекомендация неизвестного мыслителя, с которым спорить невозможно, да и не необходимости, так как он, философ этот всегда прав.
Посему после слов «… мать опять эти кошмары», сказанных так как вы прочитали в самом начале, я стал привычно анализировать ситуацию, к чему меня уже приручили еще и Петр, Пак, с подключившимся Мишей Чепелином.
Значит так и, во-первых.
Зовут меня уже Мириков Хасан Савельевич, и я сложившийся авантюрист, несущий под своей личиной несколько человек с разными паспортными данными, некоторыми внешними изменениями, но в душе, остающийся Александром Надеждиным, очень похожим на него и – авантюристом в разных смыслах этого слова. Теперь я здесь и снова пребываю в состоянии, когда встреча с пулей заезжего или нанятого местного киллера становится делом недалекого будущего. Странно, но предполагая это, я должен был бы испытывать чувство страха, опасности или, по крайней мере, находиться в постоянной тревоге. Но, почему-то, этого не было. Было, если сказать чистую правду, немного щекотно под ложечкой и было непреодолимое желание переиграть противную, во всех смыслах этого слова, сторону. Все это относится и к Мише, и к Андрею. Ведь мы целый авантюристический организм с тремя умными, хитрыми и очень хитрыми головами.
Во-вторых, Израиль не такая уж чужая для меня земля. Нет, не моя это историческая родина. Просто я в свою бытность капиталистом приезжал сюда на святые места замаливать свои грехи. Помните, я чуть-чуть нарушил восьмую заповедь: не укради, скрыв от многих стран несколько налоговых миллионов. Но не знал я тогда, что и седьмую заповедь я нарушу, а, то бы и этот грех отмаливал бы авансом.
Но и тогда я был авантюристом, магнитом притягивающим на себя неприятности. И, конечно попал в легкую переделку, последствия которой в нынешнее время помогли мне остаться целым…
Как организованный турист я в составе группы следовал последним бараном по святым местам. Конечно, я бы мог все это сделать индивидуально с личным экскурсоводом, но почему-то мне захотелось побывать в компании своих соотечественников.
Впереди с красным знаменем (такой опознавательный флажок на шесте, по которому туристы узнают своего гида), следовал наш гид — русскоговорящий еврей Саша, очень юморной, но очень равнодушный к нашим трепетным чувствам возникающих возле святых мест. Нашей группе достался красный цвет. Думаю, что это не случайно: ведь мы в прошлом, а многие и сегодня – красные.
Наш гид, летел по святым местам, как знаменосец времен гражданской войны. Двадцать минут на Вифлеем, но час на магазин сувениров(понятно у него там комиссионные), полчаса на Храм Гроба Господня в Иерусалиме, а дальше экскурсии у меня не было…
Перед тем, как отпустить нас в церковь, наш главный с флажком предупредил нас, что в этих местах лучше всего от группы не отставать. Не углубляясь глубоко в план Иерусалима, скажу, что от площади сразу же идут арабские кварталы и там иностранцам гулять поодиночке не рекомендовалось. Гид Шура сказал так:
— Если вы отстанете от группы, то ищите на площади другую группу или полицейского. Попытайтесь ему объяснить, что вам нужно к Стене Плача. Только будьте точны в словах. Не скажите, что вам нужно к месту, где евреи плачут, а то он отведет вас к налоговой инспекции. Пошутив, таким образом, он показал куда идти.
В храме я открыл в себе доселе неизвестные чувства. На Голгофе, где стоял крест, я плакал вместе со всеми паломниками, пел псалмы и молился. Долго стоял у того святого камня, где лежало тело Христа и думал о своей не совсем праведной жизни. Молился, не зная слов молитв, своими словами. Просил у Бога здоровья для мамы и своей семьи. Когда, я вышел из церкви, на площади, не было моей группы, не было и других групп, а был вечер. Не поздний такой вечер, но с намеком на сумерки. Но я парень не из робких, поэтому пошел строго в ту сторону, где по моим понятиям было место, где плачут евреи. А это был арабский квартал с узкими улочками-коридорами, постоянным восточным базаром, приставучими продавцами и такой же детворой. Где-то к середине моего пути ко мне привязались трое арабов. Как я потом понял, они хотели затащить меня в какой-нибудь свой арабский закоулок, ограбить меня и, вероятнее всего, убить.
Завязалась драка. Я бился всеми возможными способами и подручными средствами. А такими средствами, на тот момент, у меня были только два кулака и столько же ног. Ногами, я, конечно, тоже отбивался, но все-таки я думал их использовать для других целей. Для спасительного бега. Силы были не очень равны. Я бы даже сказал точнее – очень не равны. Мое поражение стремительно близилось, но, имея дополнительные средства передвижения, я побежал. Возможно, по знакомой местности я бы занял первое место в борьбе по сохранению кошелька и жизни, но здесь, в Медине, где все враги, я был рядом с поражением.
Но вдруг, меня силой втащили влево в какую-то дверь в нише, что-то прижало меня к стене, а рот мой оказался зажатым очень сильной ладонью. Попрощавшись с жизнью, я как это не покажется вам странным, успокоился. Помню, подумал в тот момент:
— Хорошо, что хоть не на бегу.
Погоня протопала мимо и через некоторое мгновение рука ослабла и мои, привыкшие к полумраку глаза, увидели невысокого, но жилистого араба, который сказал:
— … мать твою, — а дальше – что-то по-арабски.
Моя реакция была симметричной. То есть я сказал те же слова и, предполагая, что спаситель поймет меня, продолжил на родном:
— Что это было?
Уже без ненормативной лексики, но на хорошем русском, спаситель объяснил мне внутриполитическую обстановку в арабском квартале Иерусалима и в какой замес я попал.
Это был Али Гарби, палестинец, проучившийся в Киевском институте советской физкультуры по классу гимнастики и работавший преподавателем физкультуры в школе.
По его рассказу, я с не тихими криками, в которых было только два приличных слова: твою и мать, пошел на третий круг по узким улочкам квартала, мимо его дома. Вот, тогда его родственная душа, прервала мой марафон.
С тех пор Али стал моим другом, партнером по бизнесу, до посадки, естественно, и дорогим гостем в моем голландском доме.
Таким образом, во-вторых, у нас есть соломинка в виде Али.
В-третьих, к нам едут ревизоры, то есть прибывает помощь. Значит, центр оценивает ситуацию как сложную и опасную. Значит, у Стефана есть на это основания. Но кто такие Карцельсоны? Впрочем, Миша встретит и определится, а у меня и у Андрея своя задача.
И это четвертый и самый главный пункт моей деятельности в Израиле. И мы будем решать его с учетом предыдущих моральных, психологических, человеческих и других возможных факторов.
Итак, первое — это решить задачу, второе – учесть, что опасность рядом, третье – использовать доступные складки местности и связи и четвертое – рассчитывать на поддержку своих…
Стефан Сосновский
Мы не успели – они погибли…
Дневник, который вопреки всем правилам конспирации вел Александр Надеждин, мне привезла Лена. По ее заплаканным глазам я понял, что этот человек был для нее дорог и его гибель она по-настоящему переживала…
Мы проиграли эту партию, но я уверен, что матч, который начался в начале девяностых, мы еще доиграем. И еще посмотрим, на чьей стороне будет мяч.
Сегодня же Левантовский сидит без выезда в Лондоне, там же – Зубов.
Так что работа у нас есть, и мы ее будем делать.