Санта-Лючия – предместье Неаполя.
Здесь 27 февраля 1873 года родился
великий итальянский певец
Энрико Карузо
Молдаванка — предместье Одессы…
Памяти моего отца Васильева Михаила Павловича
Эту историю мне рассказал отец, а он узнал обо всем этом от старого скрипача одесского оперного театра – Битмана Осипа Давидовича, которому она досталась по наследству от Давида Осиповича, поведанного ему, в свою очередь, очевидцем и участником всех событий — Осипом Давидовичем — скрипачом портового кабака. От деда к внуку и от него через отца к сыну. То есть, пять человек по цепочке передавали из уст в уста драму, происходившую в начале прошлого века в России, Италии и в Америке и на мне все, до этого момента, остановилось. Логика подсказывала, что я должен рассказать сыну, а он, как сам решит. Но я сделаю по-другому: запишу в виде повести, и пусть мой наследник и многие другие узнают об удивительных людях, достойных чтобы их знали и помнили.
***
Совсем недавно Одесса, как впрочем, и вся Россия, переступила в новый двадцатый век. Не отстал от времени и Одесский порт. Деревянные причалы его еще помнили парусные суда предшествующего столетия, но сегодня к ним были привязаны швартовыми канатами пароходы. Красивая картина, а если посмотреть чуть выше, то можно заметить здание оперы и золотые купола собора, услышать ни с чем несравнимые звуки южного города и песню:
Плывут туманы над волной,
Покрытой бирюзой.
Стоит вдали за синевой
Наш город молодой…
Он с песнею встречает
И песней провожает.
Одесса – мама, милый город мой…
Это поет молодой паренек Павел Бойченко — учетчик бригады грузчиков, которая разгружает баржу и главный герой рассказа.
Карандаш, которым он отмечает ходки, сейчас исполняет роль дирижерской палочки. Он взмахивает ею, и хор грузчиков дружно подхватывает:
Эх, Одесса – жемчужина у моря,
Эх, Одесса, ты знала много горя,
Эх, Одесса, ты мой любимый край…
Немного не в унисон басит Сеня Гай, вожак артели:
Живи, Одесса, не унывай…
Работа подходит к концу и Семен, сбрасывая с плеча мешок и, повернувшись к грузчикам, объявляет:
— Шабаш! В кабак, ребята, за расчетом.
Вся ватага оживляется и дружно направляется к воротам порта. Весело идут, как, будто не было изнурительного дня, а Павел запевает:
На свете есть такой народ,
Он лучше всех живет,
Всегда играет и поет –
Веселый тот народ.
Попробуйте, спросите,
Вам скажут одесситы:
— такими уж нас мама родила, — басит Сеня Гай.
И все вместе:
Эх, Одесса, — не город, а невеста,
Эх, Одесса, — нет в мире лучше места.
Эх, Одесса, ты мой любимый край.
Живи, Одесса, и процветай.
***
По традиции, заведенной еще дедами, расчет за трудовой день происходил в портовом кабаке, который располагался совсем недалеко и был местом «культурного» общения всего морского люда самого низшего сословия. Но Одесса особенный город и такого рода заведения у нее необыкновенные и эта необычность определялась не только тем, что там пили, ели и общались на своем уникальном одесском языке, но всеохватывающей любовью к музыке и песням. Здесь же играл маленький оркестр и исполнял, как следовало бы ожидать, не надрывную мелодию одесских окраин, а «Полонез Огинского». Плакала и тосковала скрипка в руках старого скрипача Осипа Битмана. Но когда вся ватага весело и шумно ввалилась в
полуподвал, тонущий в сизых клубах табачного дыма, скрипач прервал мелодию и, увидев Павла, улыбнулся ему:
— Здравствуй, мой мальчик. Вы уже закончили работу?
— Здравствуйте, Осип Давыдович. Да, сейчас расчет.
— Так я приготовил тебе царский подарок, — Битман положил скрипку на пианино и достал из футляра, сложенную наподобие театральной программы, газету:
-Читай. Будешь иметь удовольствие.
— « После весьма успешных гастролей в городах: Санкт-Петербург, Москва, Рига, Киев, — прочитал Павел, — к нам в Одессу приехал молодой, но уже всемирно известный итальянский певец Энрико
Карузо. Сегодня в городском театре господин Карузо даст концерт…»
— Да, чтоб я так жил! — Павел бросился обнимать старого скрипача.
— Тихо, тихо, мой мальчик, пожалей мои старые кости. Но я должен тебя огорчить: билетов уже…, — но не успел закончить фразу, как к ним подошел Гай:
— Гуляем, Паша,- протягивая ему деньги, пробасил подошедший Сеня но, заметив огорченное лицо юноши, встревожено спросил:
— Чем дело, Паша?
— Эх, Сенечка, — ответил за Павла Битман, — Мы имеем в городе знаменитость и не имеем, как ее послушать! Все билеты у перекупщиков.
— А кто это?
— «Король» теноров – Карузо!
— Билеты будут! Это говорит вам Сеня. Но сначала, Паша, одну песню для души! Я сегодня гуляю! Человек! – Сеня громко крикнул буфетчику, — Накрыть стол!
Глаза Павла загорелись надеждой:
— Хорошо, я спою. Что хочешь?
— Мою любимую. Ша, люди! – прогремел Сеня в зал, перекрывая шум, — Паша будет петь! – и направился к столику.
Осип Давыдович взял скрипку, подождал, пока Павел откашляется, повернулся к музыкантам, взмахнул смычком, и над притихшим залом полилась грустная мелодия о несчастной любви ямщика:
Когда я на почте служил ямщиком,
Был молод, имел я силенку…
Сеня налил стакан водки, опрокинул его в себя и, подперев голову руками, стал тихо шевелить губами в такт песни, которую чистым и красивым голосом исполнял Павел:
— Любил я в то время девчонку…
Да, это был голос первоклассного природного тенора.
— Куда ни поеду, куда ни пойду,
А к ней забегу на минутку…
Зал заворожен, и только пьяненький матрос за соседним с Гаем столиком попытался встать, но тяжелая рука Сени пригвоздила его к стулу.
— А сердце болит и болит у меня,
Как будто с ней век не видался…
— плывет над залом.
Матросик, с пьяным упорством, вознамерился было что-то сказать, но
Гай оборвал его:
— Ша, жлоб! Не мешай людям слушать! Закрой пасть, а то я помогу тебе это сделать, — огромный кулак Семена закрыл ему почти все лицо и пьянчужка испуганно затих.
Под снегом же, братцы, лежала она,
Закрылися карие очи.
Налейте скорее стакан мне вина,
Рассказывать больше, нет мочи!
Любимая песня растрогала Гая до слез, а матросик, увидев это, со страдальческим лицом что-то стал нашептывать ему на ухо.
— Пошел вон, болван! – взбесился Сеня и тот, подхватив штаны, стрелой вылетел в дверь.
***
Оперный театр Одессы, построенный, вернее перестроенный в 1887 году и являющийся первым по красоте в Европе (так говорят одесситы), сегодня переживал третье рождение: на его подмостках давал концерт великий итальянский певец Энрико Карузо. Во все времена, как сегодня, так и в те далекие годы, на такие представления билеты раскупались мгновенно, поэтому в кассах их, понятно, не было. Но перекупщики имеют их и торгуют по взвинченным ценам. Вот и одного из них в канотье и модном костюме окружила толпа студентов, но узнав, сколько это стоит, они разочарованно отошли от него и, сбившись в кружок, стали подсчитывать деньги. Более богатые граждане, скрепя сердце, постепенно покупают возможность послушать итальянского тенора.
Все бы так и было, но тут к спекулянту подошли посетители кабачка во главе с Сеней Гаем.
— Ты меня знаешь, — ласково пробасил Сеня, положив ему руку на плечо.
— Сенечка, да кто же вас не знает, — заюлило «канотье».
— Ну, так вот, мы хотим слушать Карузо, — широким жестом Сеня показал на всю компанию.
— Сенечка, у меня только двадцать.
— Беру все, — Сеня и, забрав у перекупщика билеты, сунул ему в руки кредитки и, сделав шаг в сторону, он на мгновение остановился и, подумав, отрывал от пачки один билет, подал его широким жестом растерянному перекупщику:
— Это тебе от нас, презент.
Ошалевший перекупщик, растерянно посмотрел то на кредитки, то на билет и, глубокомысленно хмыкнув, сказал:
— Мне это надо, иметь бульён?
— Вот, пожалуйста, нам восемь, — протягивая смятые кредитки и мелочь, скороговоркой выдохнул подбежавший студент.
— Поздно, господа, фирма лопнула. Иду оплакивать убытки, — перекупщик, лихо, сунув двумя пальцами билет в нагрудный карман и, помахивая тросточкой, двинулся, виляя кормой, к театру…
***
Разношерстная публика Одессы, попавшая в тот вечер на Карузо, очарована его изумительным пением. После каждой песни зал взрывался аплодисментами, и особенно неистовствовала галерка, на которой расположилась вместе со студентами и рабочей молодежью, компания Семена Гая. Его огромные ладони бухали как литавры, а рядом с ним через кресло, с горящими глазами, как заколдованный, молча, сидел Павел (читатель должен понять, что творилось в душе юноши). А старый скрипач, отлучившийся куда-то, вернулся на свое место.
— Вот, достал, — усаживаясь и запыхавшись, сказал он.
— Что? – не поворачиваясь, как во сне, спросил Павел.
— Клавир. Я за него отдал последнюю фамильную ценность,- скрипач, показал на жилет, где раньше была цепочка. А в это время на сцену вышел конферансье и объявил:
— Неаполитанская песня Санта-Лючия!
Зал замер, и оркестр начал играть вступление.
— Послушайте, папаша, что такое Санта-Лючия? – пробасил у него над ухом Сеня.
— Санта-Лючия в Неаполе, это то, что Молдаванка в Одессе.
— Ага, понял, Молдаванка.
А со сцены, то, замирая где-то на трагических нотах, то звеня, звучал голос певца и зал слушал, затаив дыхание.
— Санта-Лючия, Санта-Лючия, — песня заполнила своды зала, сердца и души одесситов…
***
Отец, рассказывая мне эту историю, говорил, что хочет не только написать ее, но и озвучить голосом этого удивительного одесского самородка. Но он не понимал как это сделать. Сегодня, разбирая архивы отца, я натолкнулся на одну ссылку, которая вела в Чикаго, где…
Впрочем, я забегаю далеко вперед и если начну вводить вас в курс дела прямо сейчас, то вы и закончите читать, а это не входит в мои планы. Сохраним интригу.
Тогда же, после концерта великого Энрико Карузо, жители ночной Одессы и, особенно Молдаванки, могли своим ушами слышать другой, не менее красивый голос своего земляка Павла Бойченко. И они это делали.
Под песню Санта-Лючия вся бригада грузчиков добралась до дома Павла.
— Санта-Лючия, Санта-Лючия, — допел Павел, а Сеня Гай, умиляясь, своим басом, произнес:
— Похоже, чтоб мне провалиться, похоже.
— Перестань драть горло, босяк! Может, ты мне скажешь, который час? – тоже громко и тоже басом, но не понятно к сыну или к Сене, обратилась мадам Бойченко.
— Послушайте, мама, мы были в опере и имели там слушать Карузо, — с восторгом попытался объяснить свое настроение Павел.
— Добрые люди, посмотрите на этого психа? Он не имеет, что кушать, но хочет слушать какую-то оперу и какого-то Крузо?
— Карузо, Энрико Карузо, мама! Это великий певец…
— Нет, вы посмотрите на этого босяка, — мадам Бойченко, с возмущением приступила к воспитанию сына, но не смогла закончить фразу, которую лично мне, дослушать, очень бы хотелось. Но Сеня Гай сказал:
— Ша! — а старый скрипач продолжил:
— Эх, мадам, вы до слез должны быть счастливы. Ваш мальчик не босяк, ваш мальчик понимает искусство. Настоящее искусство, мадам.
— Ах, господин Битман, вы играете на всех свадьбах, вы пиликаете целый день в кабачке и до сих пор вы не Попуда* и даже не Маразли*.
— Это верно, мадам, денег у меня меньше, чем у Асвадурова*, но в них ли счастье? А я счастлив, мадам, я нужен людям. Моя скрипка утешает их в горе. Она веселит их сердца в праздники.
— У вашего сына голос. Это я вам говорю, — вмешался Сеня.
— Да, мадам. У вашего сына талант. Вы обязательно должны показать его господину Карузо, пока он в Одессе.
— Ах, не морочьте голову. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи. Вы обязательно должны показать его, мадам, — компания стала расходиться по домам, и ночной город стал переходить от начальной дремоты к крепкому сну. Именно к такому, которым могут спать только одесситы. А сны им снились на родном южном выговоре с юмором и исключительно цветные: в черно-белом изображении сны бывают в других городах. Замечено, что даже приезжие в первую же ночь начинали просматривать цветные сны, выговор и юмор появлялись после третьей ночи.
***
Я бывал в Одессе и очень рад этому обстоятельству, потому, что когда я писал эти строки, то очень образно представлял себя стоящим на Дерибасовской и наблюдающим за рослой и пестро одетой женщиной, которая проходила мимо меня. За ней в клетчатом поношенном пиджаке и шляпе-канотье, я видел Павла.
Около гостиницы «Пассаж» мама и сын остановились и внимательно начинали осматривать осанистого швейцара, который, как бдительный страж охранял покой постояльцев, проходящих сквозь вертящуюся дверь. Скучно ему было, дверь сама вертится и чаевые уплывают мимо него с каждым вошедшим или вышедшим посетителем. Поэтому, вопрос мадам Бойченко:
— Будьте настолько любезны, сказать, у вас тут не проживает иностранный певец господин Карузо? – был воспринят с интересом и надеждой.
— Никак нет, не проживает, — после некоторой паузы, сообразив, что ничего не получит, важно изрек швейцар и потом сварливым тоном добавил, — И что это все ищут господина Карузо? Можно подумать, что в Одессе нет хороших певцов. Чем хуже наш Ковалевский? Или Фредолини? С ума все посходили от этого Карузо!
— Мне по другому делу, совсем по другому. По особому.
— Пусть по-другому, но Карузо у нас не проживает, мадам!
Разочаровано, но все, же вежливо, мадам Бойченко и Павел попрощались со швейцаром и пошли дальше.
Около гостиницы «ИмпериалЪ» повторилась та же сцена с коротким диалогом и прощанием со швейцаром.
Страж дверей гостиницы «Франция» развел руками.
У «Лондонской» было молчаливое — нет, показанное головой.
— Не у вас ли, господин швейцар, проживает господин Карузо? – без всякой надежды спросила Бойченко швейцара гостиницы «Бристоль»
— Господин Карузо? Допустим, проживает. А зачем он вам нужен? Передать букет цветов или коробку халвы? Так я могу вас огорчить. Мадам, ему наплевать на ваши цветы и вашу халву. Он миллионер! — швейцар, многозначительно поднял палец.
— Что вы такое говорите, господин швейцар! – всплеснула руками мадам Бойченко. – Я имею к нему серьезное дело. У меня сын! Видите его? У него богатый голос, чтоб я не сошла с этого места!
— Что же вы хотите от господина Карузо?
— Ничего особенного. Я хочу, чтобы он послушал моего Пашку и сказал: это голос или так себе?
— А-а, понимаю. Но вам лучше обратиться к нашим. Мало ли их у нас?
— Уже обращались! Одни говорят, что с таким голосом можно заработать мильён, другие – с таким голосом надо торговать мороженым на большом фонтане или газетами на Дерибасовской. А я хочу знать правду.
— Хм, — многозначительно издал швейцар и я, стоящий рядом и наблюдающий за ними, мысленно, понятно, это услышал, – Я вам устрою свидание с господином Карузо. Говорю, значит, устрою. Вы поняли, мадам? Но ваше «спасибо» мне не нужно.
— Я понимаю, — мадам Бойченко посмотрела в мою сторону и, не увидев меня, пошарила в измятом парчовом редикюльчике, достала несколько серебряных монет и сунула их в руку швейцара.
***
Я сравнил размеры чаевых для швейцаров того времени и нынешних дней и пришел к неожиданному выводу: тогда работать было в три раза выгодней. Поэтому очень хорошо понимаю блюстителя входа в гостиницу «Бристоль», открывшего двери мадам Бойченко и ее сыну, одновременно, при этом, вежливо поклонившегося.
В вестибюле было прохладно и уютно. Консольные часы с шипом, только что пробили три четверти одиннадцатого, и этот звук заставил вздрогнуть нашу парочку, скромно расположившуюся на диванчике в стиле «третьей волны русского рококо» и одновременно посмотреть в сторону входной двери. Однако ухо швейцара осталось неподвижным или правильнее сказать: он ухом не повел.
Часовая стрелка, следуя за минутной, ровно в двенадцать догнала ее и, в этот момент, с первым ударом, на широкой лестнице появилось двое: стройный молодой человек и приземистый брюнет. Весело болтая и темпераментно жестикулируя, они проследовали в кафе. Швейцар, проводив их взглядом, вернул его, взгляд, в сторону мадам Бойченко и многозначительно кивнул ей.
Мадам резко вскочила, потянула сына за руку, да так, что чуть не оторвала рукав единственного и пасхального пиджака.
— Стойте, мама, не торопитесь быстро, пусть сядут за столик, — Павел немного погасил неуемный темперамент любящей родительницы.
В это же время, в кафе, уже знакомая нам парочка – Энрико Карузо и его аккомпаниатор Ранелли, выбрали столик в углу зала и приступили к обсуждению меню, смешно произнося название русских блюд.
Павел робко приблизился к ним:
— Пардон, мосье, я очень извиняюсь, — смущенно и почему-то на смеси русских и французских слов, обратился он к Карузо.
Тот поднял голову и, увидев умоляющую улыбку юноши, доброжелательно улыбнулся ему в ответ.
— Я очень извиняюсь, — продолжал твердить Павел.
Карузо, посмотрев на своего товарища, который недоуменно пожал плечами, развел руками, как бы показывая:
— Мол, извините, не понимаю.
Все бы и закончилось взаимным непониманием, если бы из-за соседнего столика не поднялся моряк в белом кителе, не подошел к ним и, поздоровавшись на чистейшем итальянском, не предложил свои услуги.
— Вот, спасибо, господин капитан, — обрадовалась мамаша, — Дай вам бог здоровья. А то просто беда с этими иностранцами, — сказал она так, как будто каждый день общалась с ними.
— Говорите, я переведу, — моряк присел за стол, следуя приглашению. Мать и сын сесть не решились и продолжали скромно стоять рядом.
— Что ж, говорите, чего вы от них хотите.
— Я привела к господину Карузо своего сына. Вот он стоит. Он у меня, понимаете, поет и поет, верьте мне, совсем не плохо. Если бы вы слыхали, господин капитан, как он поет…
— Короче, чего вы от него хотите?
— Я хочу, передайте ему, чтобы он послушал моего Пашку и честно сказал: у него голос или босяцкий крик? Я хочу знать?
Все то же самое, но на итальянском языке, голосом моряка, услышали Карузо и Ранелли.
Немного пошептавшись с Ранелли и смеясь, Карузо что-то сказал капитану.
— Сеньор артист согласен послушать вашего сына, — перевел тот, – Он предлагает спеть сейчас, тут же.
Мадам Бойченко изумленно посмотрела на сына.
— Ты слышишь, Паша, он хочет, что бы ты спел тут же, на месте.
Они какие-то сумасшедшие, эти итальянцы, ей-богу!
— Ну что ж, могу здесь, мне все равно. Что ему спеть?
— Что хочешь, то и пой! Спой «Эх, Одесса – жемчужина у моря» или «На Молдаванке музыка играла»…
— С ума ты сошла! Великому певцу петь про Молдаванку! Я знаю, что петь!
Павел откашлялся, как настоящий певец, выставил вперед левую ногу, откинул голову и запел: «Вернись в Сорренто».
Вот, именно, на этом месте, я предлагаю вам закрыть глаза и послушать великолепное пение Павла Бойченко. Затем представить себе ощущения, которые испытали люди, находившиеся в зале. Для полноты картины, я перенесу вас в нынешние дни на конкурс домохозяек, проходивший в Шотландии. Помните, непримечательную Сьюзен Бойль, которая привела в восторг жюри с первого момента, как только они услышали ее пение.
Так было и тогда.
Первыми пришли в себя оркестранты и, сначала, робко, а потом увереннее они подхватили мелодию этой замечательной песни.
Брови у Ранелли поползли вверх, а когда голос Павла начинал звенеть на высоких нотах, то и Карузо не смог скрыть своего восторга.
Удивлена и мать. Даже она не ожидала этого от своего сына.
А голос Павла продолжал надрывно рыдать.
Перестали, есть посетители кафе, с любопытством слушая певца…
Павел закончил петь, на мгновение замер, переводя дыхание, и сразу же начал мелодичную «Санта-Лючия».
Кафе стало наполняться новыми посетителями, которые, услышав необыкновенное пение, бросали свои неотложные дела и задерживались. Кому не хватило места в зале, стояли у открытых окон и слушали упоительное пение Павла.
Дойдя до места, где можно показать всю красоту и силу голоса, Павел так вдохновенно возвысил голос, что казалось, задрожала люстра и зазвенели стекла.
— Перестань кричать, — прошептала мать, — Господин Карузо тоже имеет барабанные перепонки.
А Павел все пел и пел.
Наконец эффектно закончив, Павел устало опустился на стул, с тревогой и надеждой посмотрев на Карузо.
В зале послышались аплодисменты.
— У него великолепный голос, — негромко сказал Карузо. – Он может стать настоящим певцом, клянусь небом! С таким тенором и темпераментом нетрудно добиться успеха… Кто этот молодой человек? Откуда?
— Не надо переводить, господин капитан, я все понял, — сказал Павел.
– Передайте сеньору Карузо, что я простой грузчик и нигде не учился. Моя школа на галерке нашей оперы и на балконе биржи… А мои слушатели – это портовые грузчики и биндюжники с Молдаванки и Слободки. Что – мало?
Моряк усмехнулся и перевел слово в слово Карузо.
Карузо и Ранелли добродушно захохотали.
— Блестяще! Превосходно! Я тоже самоучка. Мне хочется помочь этому юноше, и я помогу, клянусь небом Италии! Пусть приедет осенью, разыщет меня, и я ему помогу стать певцом… — Карузо достал визитную карточку, и что-то размашисто написал на обороте и передал ее Павлу.
Моряк перевел Павлу сказанное и добавил от себя:
— Не будь дураком и воспользуйся приглашением. Это редкий случай, потому, что в эти дни принимаю в РОПиТе* «Диану» и могу тебя зачислить матросом до Италии.
— Спасибо. А что он здесь написал?
— «Подателя сего провести ко мне» — Энрико.
— Дорогой господин Карузо! – сказала счастливая мамаша Бойченко со слезой в голосе, — Я готова расцеловать вас! Приходите к нам в гости, мы будем счастливы! Вы легко найдете нас на Костецкой улице, в доме двенадцать, возле Госпитальной. Я приготовлю вам вареники.
Капитан перевел тираду мадам Бойченко, пытаясь объяснить, что такое вареники. Наконец, это ему удалось и Карузо, переглянувшись с Ранелли, весело и не обидно рассмеялся, приговаривая:
— Грация, грация, — что, как вы понимаете, означало наше русское спасибо.
А Павел в это время, держал визитную карточку, прижав ее к груди двумя руками…
Эта карточка сегодня принадлежит мне. Она в красивой рамке висит на стене, и я ее храню, как самую сокровенную семейную реликвию.
***
Я мысленно стою на причале одесского порта и наблюдаю, как черно-белая красавица «Диана», гордость пароходства, готовится к выходу в свой первый дальний рейс. Очертания корпуса судна напоминают мне изящную фигуру девушки, c черными как смоль волосами и белой кожей и начинаю подозревать, что создатель парохода вкладывал, именно, этот смысл.
Да, это «Диана», на которую Павел был приглашен матросом на рейс в один конец: Одесса-Неаполь.
Давайте, теперь, поблагодарим капитана, который пораженный талантом Павла Бойченко, совершил этот замечательный поступок и, как оказалось впоследствии, открыл всему миру яркий талант, вспыхнувший на Молдаванке, предместье славного и всеми любимого города. Жаль, что имя капитана не сохранилось в памяти старого скрипача – Осипа Битмана. Но я не могу больше, говоря об этом человеке, называть его просто капитан или моряк в белом кителе. Поэтому, отдавая дань его доброте и великодушию, дам ему, вот такое имя: Константин Иванович.
Предрейсовая суета, характерная для всего российского торгового и пассажирского флота, в Одессе носит совершенно другой, более эмоциональный характер. Если у вас будет такая возможность, то поприсутствуйте на этом мероприятии, получите удовольствие.
В нашей же истории мы обратим свое внимание на проводы учетчика и любимца бригады грузчиков Павла Бойченко, отплывающего в новый неизведанный мир на поиски своей мечты и хранящего в своем сердце еще неосознанную тоску по матери, друзьям и по любимому городу.
Помню в детстве, когда первый раз мама провожала меня, всего на месяц, в пионерский лагерь, я испытал непреодолимое чувство потери. Вспомните такие моменты в своей жизни, прислушайтесь к своим чувствам и вы все поймете.
Все, о ком я только что сказал, окружили юношу тесной кучкой. Осип Давидович успокаивал всхлипывающую мать, грузчики доброжелательно похлопывали Павла по плечу, а Сеня Гай, не очень ловко старался сунуть в его карман пачку денег, собранных в складчину всей артелью.
— Спасибо, Сеня, но у вас у самих… – пытался отказаться Павел
— Ша, Паша, ша! Ты имеешь дело с друзьями. Приедешь, напиши, учись, а мы поможем.
— И возвращайся скорее, — всхлипывая, говорила мать.
— Нет, нет мальчик! Главное учись и возвращайся настоящим певцом. Да мы подождем, подождем, сколько надо, — вмешался Осип Давидович.
— Спасибо, большое спасибо, — сквозь слезы прошептал Павел.
Я вернусь, обязательно вернусь и буду петь или в театре, или на бирже. И первый концерт я буду петь для вас. А вы придете слушать меня и будете сидеть на первых рядах, которые я оставлю только для вас…
— Бойченко, на борт! Отходим! – голос боцмана с палубы был строг.
Торопливое прощание и гудок парохода. Еще больше зашумела, задвигалась толпа провожающих, а Павел взбежал по трапу на пароход и, перегнувшись через борт, крикнул:
— Я вернусь! Ждите!
В ответ ему провожающие замахали шляпами, платками. Конечно, каждый прощался со своими, но, казалось, что вся Одесса провожает в дальний путь только Павла, а он, смахнул слезу, выпрямился и запел…
Нет, конечно, не стал он петь. Но, если бы я снимал кино, то обязательно включил прощальную песню, которую мы бы слышали за кадром. А Павел, стоял бы на палубе и, слезы, которые катились бы по его щекам и грустный взгляд, говорили бы о чувствах, которые испытывал юноша в этом миг.
Грусть и песня прощания с Одессой, с Родиной. И песня эта – Санта-Лючия…
Выбросив облако пара, прощально прокричала «Диана», отваливая от причала, и вспенив винтами воду, направилась в открытое море, увозя с собой и Павла и песню…
***
С надеждой на скорую встречу с Карузо, Павел, сошел на берег Неаполя и вместе со своими товарищами, направился в город. Бесконечные причалы и, стоящая у них «Диана», остались в прошлом, впереди его ждала мечта.
В начале улицы, похожей на узкую щель между домами, облупившимися от старости, его спутники, тепло, попрощавшись с Павлом, разошлись по тем местам, где обычно ждут иноземных моряков.
Оставшись один, он стал осматриваться. Тротуарчики, на которых живописными группами сидели, стояли, готовили и общались неаполитанцы, служили, как бы порогами первых этажей их домов. Тут же на улице, старьёвщики, продавцы зелени, жареной рыбы, предлагали свои товары, до хрипоты торгуясь с покупателями. Поперёк улицы в несколько ярусов, на верёвках, протянутых из окна в окно, висело бельё.
Павел шёл по улице, с удивлением рассматривая чужую жизнь, которая протекала прямо на улице, у всех на виду. Вдруг он остановился удивлённый необычной для него сценой. На высоте третьего этажа, высунув в окно половую щётку, женщина пыталась передать соседке, в противоположном доме, полную тарелку с макаронами, но тарелка соскользнула и полетела на головы, стоящих внизу. Те мгновенно разбежались. Павел замер, ожидая скандала, но лишь один остряк, в застиранной тельняшке, стряхивая с себя макароны, крикнул: — Эй, тётушка Эмилия, но, по-моему, ты пересолила макароны!
Тётушка Эмилия, схватившись за голову перемешав всех в кучу и бога, и чёрта, и мадонну, стала сыпать на его голову проклятия. В ответ ей несся оглушительный хохот.
Небритый старик схватил зазевавшегося Павла за руку и, размахивая засаленными картами, потащил его к, стоящему тут же на тротуаре столу и стал уговаривать его сыграть с ним. Ничего не понимая, юноша в растерянности стал оглядываться по сторонам и встретился взглядом с живописно одетым молодым парнем. Тот оторвал Павла от старого шулера и закричал:
— Что ты пристал к человеку, старый хрыч!
— А, отстань, — незлобно огрызнулся старик, — Сеньор должен попытать счастье в картах.
— Попытать счастье в картах?! У такого старого жулика как ты?! О, Сеньор не так глуп. Ты же видишь, что Сеньор хочет посмотреть Неаполь. Сеньор, вы должны, прежде всего, посмотреть Неаполь. И лучшего гида, чем я Витторио, вам не найти. Я вам покажу всё и Кастель Нуово*, И Кастель Сан-Эльмо*, Везувий*, Позилиппо*. И всё это не дорого, всего за несколько лир.
Опешив от такого потока слов, Павел хотел, было ретироваться, но наткнулся на стоящую сбоку от него, миловидную девицу, которая, покачивай бёдрами, смотрела на него с призывной улыбкой.
— Ну, чего ты торчишь, Росита! — обрушился на неё Витторио, — Неужели ты думаешь, что сеньор, вместо того, что бы смотреть Неаполь, будет терять время в твоей постели. Иди, иди! Вечером он будет твой.
Росита тряхнула головой и пошла, покачивая бедрами на другую сторону улицы, где пышнотелая женщина, окруженная целой толпой чумазых ребятишек, варила что-то в котле.
— Ну, так с чего же мы начнем, Сеньор? – повернувшись к Павлу, снова заговорил Витторио.
— Я хотел бы пройти к театру, — ответил Павел. Витторио ему явно понравился, своей экспансивностью напоминая одесситов.
— В театр,- повторил Павел. И видя, что Витторио смотрит на него с удивлением, видимо не понимая, изобразил жестом танец.
— А!– обрадовался Витторио, — Так, это совсем рядом!
Подхватив Павла под руку и, не переставая болтать, скрылся с ним в ближайшем переулке.
Покружив по многочисленным улочкам и переулкам, Витторио вывел Павла на Пьяццо дель Меркато – рыночную площадь. Площадь напоминала восточный базар. Горы апельсинов, лимонов, винограда, громоздились на импровизированных лотках прямо на земле. Среди лотков стояли ослики, нагруженные большими корзинами с зеленью, которой торговали крестьяне. Подвесив на шестах метровых тунцов, расставив корзины с креветками, устрицами и кальмарами – предлагали дары моря рыбаки. Лавируя между торгующими, Витторио протащил Павла в тот угол площади, где собралась большая толпа и были слышны звуки оркестра, смех и аплодисменты.
Расталкивая стоящих и беззлобно отвечая на выкрики недовольных, они добрались до невысокого помоста, который, на подобие шатра, прикрывали полосатые драпировки. Там стояла стройная красивая девушка, видно она только, что закончила танцевать.
— Джулия! – закричал ей Витторио, — ты становишься знаменитостью! Этот сеньор, специально приехал в Неаполь, что бы посмотреть на тебя! Станцуй для него, Джулия!
Джулия посмотрела в его сторону, улыбнулась и, положив левую руку на бедро, а первую выбросив над головой, нетерпеливо топнула ногой. И сразу же оркестр, состоящий из скрипки, гитары и мандолины, начал мелодию. Из-за полосатого тента выскочил партнер Джулии и мелкими шажками, в такт музыки, направился в ее сторону. Девушка тряхнула головой, как бы отгоняя оцепенение, и сорвалась с места. Все закружилось, перед глазами Павла, в огненном вихре тарантеллы. Каскад фигур сменял друг друга.
Но вот музыка оборвалась и Джулия, забросив руку за голову и почти касаясь распущенными волосами помоста, повисла на руке у партнера. Аплодисменты и крики одобрения послышались со всех сторон и на помост полетели монеты. Джулия вскочила и стала раскланиваться, А ее партнер и музыканты бросились подбирать монеты.
— Если сеньору понравилось. Он должен бросить несколько монет, — подсказал Павлу Витторио.
Павел достал из кармана мелочь и бросив их на помост, эмоционально обратился к Витторио:
— Но мне нужен театр! Понимаешь? Театр!
Витторио в ответ недоуменно пожал плечами. Тогда Павел, видя, что Витторио его не понял, поставил чемоданчик между ног и достал из-за пазухи, завернутую в чистый носовой платок, визитную карточку Карузо и, развернув, протянул ее Витторио. Тот долго читал, шевеля губами и, наконец, видимо, поняв, хлопнул себя руками по лбу:
— Какой я идиот! Ему оказывается нужен Тото*!
— Какой Тото? – послышались вопросы.
— Тото, сын сторожа, со швейцарского склада. Тото, что поет в театре где-то на севере.
— А где?
— Если бы я знал.
— Послушай, Витторио, своди его в театр Сан-Карло*, там, наверное, знают, — посоветовала Джулия.
— Спасибо, Джулия! – крикнул ей обрадованный Витторио и, подхватив Павла, скрылся в базарной толпе.
***
Солнце закатилось за горизонт, и черная ночь опустилась над Неаполем. На знакомой нам улице, вокруг костра собрались ее обитатели.
Давайте прислушаемся к звукам гитары и мандолины, посмотрим на танцующую молодежь и насладимся неаполитанскими песнями. Потом переведем взгляд поближе к огню и увидим сидящего грустного Павла. Чуть поодаль заметим Роситу, прислонившуюся к стене, как, будто охраняющую Павла от притязаний своих подруг.
Такую вот мы обнаружим картину, которая, впрочем, характерна для любого южного и приморского города. Только не всегда в этих городках мы можем наблюдать грустное лицо молодого иностранца, приехавшего за своей мечтой…
Вдруг взорвалась хлопушка, кинутая каким-то молодым шутником, в костер и из темноты, из-за фонтана огненных брызг, как волшебник появился разгоряченный Витторио:
— Узнал, — плюхаясь рядом с Павлом, выдохнул он, — Тото поет в Милане. Я даже купил тебе билет. Правда, деньги пришлось одолжить, — и скромно потупив глаза, добавил:
— Но ты, надеюсь, мне их вернешь?
Павел улыбнулся и, неожиданно, по-медвежьи, обнял его. Да так, что Витторио ойкнул от боли. Окончательно смутившись, Павел достал деньги и прямо пачкой протянул их Витторио. Витторио отсчитал стоимость билета, а, остальные вернул.
— Нет, нет! – запротестовал он, увидев, что Павел снова протягивает ему деньги, – С друзей Тото я денег не беру. Поезд завтра, а сегодня переночуешь у Роситы.
— Только без глупостей, — сказал он, но уже обратившись к Росите, — Помни, что это друг Тото и мой.
— Очень нужно, — буркнула в ответ Росита, сверкнув, однако, своими темными, как ночь, огромными глазами.
***
Настало утро следующего дня, прошло еще четыре часа, и Павел, после бурного прощания со своими новыми друзьями, расположился в вагоне третьего класса, следующего из Неаполя в Милан и прицепленного к поезду, идущего в том же направлении.
Теперь рекомендую взять карту Италии и внимательно посмотреть на нее. Конечно, лучше было бы самому побывать там, но, сами понимаете, что я сделать это смогу, только после опубликования этой повести и получения гонорара. Во втором, исправленном варианте вы прочитаете эту главу с подробным описанием видов из окна и — со скоростью, идущего поезда.
Итак, паровоз, дав три победных гудка, тронулся в путь. Сначала медленно, а потом быстрее стали мелькать предместья города, который по тем временам был довольно большим и насчитывал около полумиллиона жителей. Туризм тогда был не так развит как сегодня, поэтому количеством аристократов и богемы из России, а они любили эти места, в общей статистике можно пренебречь.
Примерно восемьсот километров между этими городами. Вдоль моря, на север до Генуи – шестьсот и оттуда на северо-восток – еще двести. В наши дни – это восемь часов в пути, но, тогда, ехать надо было почти сутки. Я бы сам с удовольствие проехал, потому как — это почти вся Италия. Южнее Неаполя только конец «сапога» и остров Сицилия.
Павел любовался пейзажами из окна свего вагона, а Карузо, действительно выступал в театре Ля Скала. Но, когда Павел приехал в Милан, Карузо уже был по дороге в Рим. Что поделаешь? Вся Италия мечтала послушать великого тенора.
Карузо подъезжал к Риму, а Павел брел по туманным улицам Милана и думал как бы доехать до столицы. Денег на билет не хватало, даже на еду их было мало. Медленной скоростью, на попутных подводах, очень долго юноша добирался до Рима, а Карузо уже выступал в Пармском театре Роджино. И снова путешествие с артистами бродячего цирка, приютившего Павла. Вечерами, у костра он пел им грустные русские песни.
В Парме Павел узнал, что Карузо уже в Болонье. Желание встретиться с Карузо было так велико, что Павел пешком дошел до Болоньи.
Можно долго рассказывать о злоключениях Павла и повествование это будет длинным и очень печальным. А, вот если представить все это в виде кинофильма? Я представил и предлагаю это сделать читателю. Давайте посмотрим на экран:
В театре Ля Скала, Карузо поет арию Рудольфа из оперы «Богема».
По туманным улицам Милана, под галереей Пассажа, мимо ярких витрин магазинов, идет Павел. Вот он выходит на площадь Пьяццо дель Скаля.
Экран, как бы раскалывается пополам, оставляя Павла с правой стороны.
На левой половине возникает карта с Римом в центре. В театре Констанция Карузо поет партию де Грие из оперы «Манон».
В правой стороне экрана возникает дорога, по которой, на попутной подводе едет Павел. Он пересекает границу, разделяющую экран и въезжает через ворота Порто Салярия в Рим.
В правой стороне экрана снова появляется карта. Но теперь уже в центре ее город Парма.
В Пармском театре Роджино, Карузо поет в опере «Тоска».
В левой части экрана снова возникает дорога, по которой медленно ползут вагончики бродячего цирка. В одном из них едет Павел. Они медленно въезжают на одну из площадей Пармы.
А в левой части экрана, появляется карта с городом Болонья в центре. В болонском театре Коммунале, Карузо поет в опере «Ирис».
И снова в правой части экрана появляется дорога. По которой, уже пешком, бредет усталый Павел. Он входит на площадь с падающими башнями.
Экран тухнет.
Нарастает грохот поезда.
Мелькают вагоны. И, вот, словно подхваченная стремительным движением, камера панорамирует за ними.
И мы видим на ступеньках одного из вагонов согнувшуюся фигуру.
Это Павел.
***
Это Павел, потерявший всякую надежду встретится с Карузо, едет в Неаполь. Теперь, ему предстояло найти способ вернуться домой, в родную Одессу. Денег совсем не осталось, а «Диана», которая доставила его в Италию, уже пришвартована к причалу родного порта.
Поезд, постепенно замедлив ход, остановился и Павел, усталый и голодный, в потрепанной одежде, с маленьким узелком в руках, вышел на привокзальную площадь. Узкие улочки Неаполя паутиной расходились во всех направлениях, и они были так похожи друг на друга, что пойдя по одной из них, будешь думать, что идешь по той, которой нужно. Он, по наитию, свернул на ту, которая, как ему казалось, напоминала улицу, где он встретился с Витторио и с Роситой и не ошибся. Прохожий, у которого он спросил, где живут его друзья, немного подумав, повернулся и закричал на всю улицу:
— Витторио!
— Совсем, как на Молдаванке, — подумал Павел и, тут же увидел Роситу, появившуюся на пороге своего дома.
Девушка долго и пристально стала всматриваться, не узнавая в похудевшем и черном, то ли от загара, то ли от усталости, юноше, того Павла, которого она провожала два месяца назад в Милан. Наконец, узнав, она призывно помахала рукой:
— Пабло? Это ты? Заходи в дом.
Павел поблагодарил прохожего и направился к Росите. Та, посторонившись, пропустила его и скрылась за ним в дверях.
Комната, куда вошел Павел, видимо, раньше служила помещением для небольшой лавки. Справа у двери на высокой подставке стоял медный таз–умывальник. Дальше в углу – широкая кровать, завешенная балдахином из дешевой саржи. Рядом с кроватью — старый, местами уже облупившийся комод, на котором была установлена статуя Мадонны. Простой стол, покрытый пестрой скатертью, старое потускневшее зеркало, несколько стульев и что-то подобие буфета, завершали меблировку. На чисто побеленных стенах висели две дешевые картины на библейские темы и гитара, перевязанная ярким бантом.
Росита налила из эмалированного кувшина воду в таз и положила на подставку кусок мыла.
— Умойся, — сказала она, протягивая полотенце, — я пойду, поищу Витторио.
Павел не заставил себя уговаривать. Как только Росита скрылась за дверью, сбросил с себя рубашку и стал с наслаждением плескаться. Растеревшись полотенцем, Павел оделся и стал рассматривать комнату. Подошел к кровати, постоял возле нее в раздумье, затем вернулся к столу. Сел и опустил голову.
***
На плечо спящего Павла опустилась рука и слегка встряхнула, что бы разбудить. Павел вскочил, спросонья еще не понимая, где он находится и, что с ним происходит. Но увидев улыбающегося Витторио, снова опустился на стул.
— Ну, как? – спросил Витторио, — Вернулся путешественник?
Павел молча кивнул головой.
— Я обошел всю Италию, — сокрушенно ответил он, — но Карузо так и не встретил. Я гонялся за ним буквально по следам, но… , — и Павел развел руками.
— Пока ты гонялся за Тото по Италии, — хлопнув Павла
по плечу, — он уплыл за океан.
— Как? – удивленно воскликнул Павел.
— А ты разве не знаешь? – не менее удивилась Росита, — сегодня же весь город провожал Тото.
— Вот так история! – расхохотался Витторио, — пока ты здесь спал, Тото улизнул от тебя в Америку.
И видя растерянное лицо Павла, добавил:
— Ну, так что ты собираешься делать?
— Не знаю… — пробормотал, совсем убитый Павел,- наверное, вернусь домой в Одессу…
— Ты плохой охотник, Пабло, — заговорил после паузы Витторио.
— Ты знаешь, как охотятся на зайца?
Павел отрицательно покачал головой.
— Когда охотник поднимает зайца с лежанки, он не гонится за ним, как ты гонялся за Тото. Он стоит и ждет на месте. И сколько бы заяц не петлял, все равно вернется к своему дому. Если ты обязательно хочешь встретить Тото, то лучше всего, его ждать здесь, в Неаполе, а не гоняться за ним по свету.
Павел промолчал.
— Ладно, — решил Витторио, — ты, наверное, голоден. А на голодный желудок плохо думается. Росита, покорми нас.
Девушка подала на стол большую миску дымящихся макарон. Поставила бутылку вина и какие-то приправы.
— Ты, сначала хорошенько поешь, — успокаивал его Витторио, — а, потом мы что-нибудь придумаем.
Он придвинул к Павлу тарелку. И, первый, с аппетитом начал есть…
***
Перенесемся во времени немного вперед и вместе зайдем в посудомоечную ресторана «Ренц и Лючия» и снова увидим Витторио, с аппетитом уплетающего макароны. Рядом мы обнаружим Павла в клеенчатом фартуке, который с улыбкой смотрит на друга, моет посуду и одновременно что-то напевает.
— Странный ты парень, Пабло,- сказал Витторио, — даже когда работаешь, поешь.
— А так лучше работа спорится.
— Как? Как ты сказал?
— Так, говорю, лучше работается.
— А! промычал Витторио, набивая рот.
Привлеченный голосом Павла, в посудомоечную влетел круглолицый как шарик, хозяин ресторана. Как все низкорослые люди, он страдал манией величия, и, к тому же, обладал прескверным характером. Считая себя, владельцем лучшего заведения в городе, он постоянно ко всем придирался и не терпел возражений. Вот и сейчас, увидев Витторио, который уплетал макароны, вышел из себя. Круглое его лицо налилось кровью.
— Чего тебе здесь надо, оборванец! – закричал он, — опять пришел жрать мои макароны и мешать моим работникам?!
— Я отдал ему свой обед, — попытался заступиться за Витторио Павел.
— Свой! – завизжал хозяин, — А что у тебя своего? Фартук и тот мой. Ты еще не отработал того, съел у меня с этим бродягой. Вместо того, чтобы мыть посуду, ты целый день дерешь глотку…
— Э, сеньор, вы ничего не понимаете в пении… — начал было Витторио.
— Ах, так! – воскликнул хозяин и, издеваясь, начал раскланиваться перед Павлом, — Извините меня невежду, сеньор артист. Мыть посуду для такой знаменитости, слишком грязная работа. Я постараюсь найти кого-нибудь попроще. А вы идите, услаждайте своим голосом благородную публику. Вон! – взревел он, не в силах сдержать свой гнев.
— Да не орите вы так, сеньор, — притворно испугался Витторио, — не то чего доброго, раздуетесь как жаба и лопнете!
У хозяина перехватило дыхание.
— Да я… тебя… — не, найдя больше слов, кинулся на Витторио с кулаками. Но между ними вырос, с побледневшим от гнева лицом, Павел. Молча сгреб хозяина, оторвал его от земли и швырнул в лохань с грязной посудой. Так же молча, снял с себя фартук и швырнул ему в лицо. Хозяин, как жук-плывун, барахтаясь в лохани и разбрызгивая грязную воду, изрыгал на голову Павла и Витторио самые страшные проклятия. В ответ, от Витторио, ему неслась, не менее темпераментное:
— Ты, жалкая каракатица! Ты еще пожалеешь, когда узнаешь, кого выгнал…
Павел не дал ему договорить и, обхватив его за плечи, потащил к дверям…
***
Павел внешне спокойно принял этот удар судьбы, а Витторио не как не мог успокоиться. Он весь кипел и с непосредственностью неаполитанца продолжал, обращаясь к уже не слышавшему его хозяину ресторана:
— Ты еще услышишь о нас, надутый индюк!
Словам Витторио суждено было сбыться раньше, чем он предполагал…
Павел пересек набережную и, спустившись к морю, присел на песок.
— Прости, Пабло, — положив руку на плечо другу, проговорил он.
— За что?
— Ты из-за меня потерял работу.
— Пустое!.. – отмахнулся Павел, — Все равно я бы скоро ушел от этого жирного осла. И он прошел к морю, лег, вытянулся на песке, заложив руки за голову. Витторио расположился рядом.
Недалеко от них горел костер. В ожидании ужина, рыбаки живописно раскинулись вокруг него. Кто лежал на песке, дав отдых натруженному телу, кто потягивал дешевое вино прямо из бутылки, а кто бренчал на гитаре, тихо напевая.
— Эй, парень, не терзай мой слух, — не выдержал Витторио, — Для того, что бы петь, надо уметь петь! А ты скрипишь как несмазанный блок.
— Спой лучше, если можешь, а мы послушаем, — миролюбиво ответил рыбак.
— Вы хотите услышать настоящий голос? – спросил Витторио.
— Давай, давай, хвастун! Послушаем, — подзадоривали его рыбаки.
— Ах, так! – вспыхнул Витторио, — Сейчас вы услышите, как поют.
Вы услышите такое, что забудете свой ужин. Спорю на бутылку вина, которую еще не успели вылакать. А, ну-ка, дай гитару!
Витторио забрал гитару и, опустившись рядом с Павлом, приготовился аккомпанировать.
— Не надо, Витторио… — начал, было, Павел. Петь сейчас ему совсем не хотелось.
— Ты должен петь. Ты обязательно должен спеть. Или ты хочешь, чтобы нас посчитали хвастунами!?
— Ну, хорошо, хорошо, — согласился Павел.
— Так, что ты будешь? – спросил Витторио.
— Помнишь нашу русскую, которая тебе понравилась?
— А эту, — и тронув струны, Витторио начал аккордом вступление.
Павел глубоко вздохнул, набирая полные легкие соленого морского воздуха и, запел:
— Я встретил вас, и все былое в остывшем сердце ожило…
С каждой музыкальной фразой голос Павла креп. Он пел, не замечая, что на набережной останавливаются прохожие и экипажи, что бы послушать чудесную песню, исполняемую юношей на красивом, но непонятном языке. Не заметил он, что почти у самых его ног, сунулась в песок лодка. Рыбаки бесшумно спустили парус и замерли, слушая певца. Затихли, зачарованные чудным голосом и рыбаки у костра. Но Павел ничего этого не видел. Песня унесла его на своих крыльях далеко, далеко за море…
… Ему казалось, что стоит на берегу, а у его ног плещется родное Черное море, что замерли прохожие, замерли, прижавшись тесно друг к другу, влюбленные парочки в приморском парке, замерли даже корабли в порту, слушая его пение.
-… И тот же миг очарования и та ж в душе моей любовь.
Павел закончил петь и стоял все еще зачарованный своим видением. А все вокруг молчали, не решаясь вспугнуть впечатление от песни, которая, казалось, продолжала звенеть в воздухе.
И вдруг, тишину на набережной разорвали аплодисменты и крики «Браво».
Павел стряхнул с себя грезы и застенчиво улыбнулся.
— Послушайте, ребята, — раздался голос, — Если хотите заработать несколько лир, то спойте для сидящих на террасе ресторана.
Сеньоры очень просят спеть для них.
— А я что говорил? — принял это предложение как должное Витторио.
— Я же сказал, что эта каракатица еще услышит нас! Идем, Пабло.
— Держи, парень, — сказал Павлу рыбак, протягивая ему бутылку вина, — Ты честно заработал ее. И если захочешь, то можешь получить и другую. Стоит тебе пойти и спеть нам еще.
— Очень мы нуждаемся в твоем вине. Держи свою гитару. Мы пойдем петь под настоящий оркестр в ресторане «Мерамаре», — бросил рыбаку Витторио и, подхватив слегка упирающегося Павла, потащил его на набережную.
На террасе, куда вошли юноши, сидело несколько хорошо одетых господ. В углу на небольшом возвышении отдыхал оркестр.
Один из посетителей ресторана поднялся и поманил Павла и Витторио.
— Послушай, сынок, это пел у моря? – спросил он у Павла.
— Его зовут Пабло, сеньор, — затараторил Витторио, не давая Павлу открыть рта, — Да, это он пел.
— Ты пел песню, которую я никогда не слышал. И пел ее не по-итальянски? Не так ли? – спросил господин.
— Мой друг иностранец, — снова затараторил Витторио, — Он русский, из города Одесса.
— А, что твой друг не умеет говорить по-итальянски?
— Нет, почему же, — остановив жестом Витторио, заговорил Павел, — Уже немного научился.
— Спой для меня, сынок, — попросил господин.
— Конечно, сеньор, всего несколько лир… — снова встрял Витторио, но Павел сердито дернул его за рукав.
— Пожалуйста, сеньор, что бы вы хотели? – сказал Павел и укоризненно посмотрел на Витторио.
Тот не поняв смущения Павла, недоуменно пожал плечами.
— Что угодно. Только, если тебе не трудно, по-итальянски, — сказал господин и, откинувшись в кресле, приготовился слушать.
Павел, потупившись, подумал минуту, потом поднял голову, сказал:
— Я вам спою «О, мое солнце».
Немного помолчал, чтобы успокоиться и, запел.
Оркестранты разобрали инструменты и осторожно подхватили мелодию. Голос Павла, сливаясь со звуками оркестра, набрал силу и зазвучал в прозрачном неаполитанском воздухе…
***
Напрасно хозяин ресторана «Ренц и Лючия» выбегал навстречу своим постоянным клиентам, пытаясь пригласить их к себе. Но они, поклонившись в ответ на его приветствие, останавливали свои экипажи у веранды «Мерамаре».
— Вы знаете, — шептал на ухо господину, Витторио, — Его слушал сам Карузо.
— Вот даже как? – он приподнял одну бровь, не то, удивившись, не то не поверив.
— Святая, правда, — с жаром продолжал Витторио, — Он дал ему свою визитную карточку и велел приехать в Неаполь к нему учиться, а сам, смылся за океан…
А, Павел все пел, не замечая, что веранда переполнена и его голос, как магнит, притягивает все новых и новых посетителей.
Зато в ресторане «Ренц и Лючия» — пусто. Хозяин ресторана, хватив от злости тарелкой об пол и, простонал, воздев руки к небу:
— Если эти голодранцы будут драть горло в «Мерамаре», то я через неделю вылечу в трубу, — и, схватившись рукой за сердце, рухнул в кресло.
***
Павел закончил петь, и ресторан взорвался аплодисментами. Смущенно раскланявшись, он подошел к господину. Тот пристально посмотрел на Павла и спросил:
— Это правда, сынок, что ты пел для Карузо?
— Да, — вздохнул Павел, — Он дал мне свою карточку и пригласил приехать к нему в Италию. Но я его так и не нашел, он уехал в Америку.
— И что ты собираешься делать теперь?
— Не знаю, сеньор, наверное, вернусь домой в Одессу.
— Меня зовут Жозеффе Маттуччи, но ты можешь просто дядюшка Пепе. А хотел бы ты попасть в Америку и повидать Карузо?
— Конечно, но…
— … Но нет денег на дорогу.… Но есть дядюшка Пепе. Он довезет тебя до Америки и даже поможет там заработать на жизнь. Я собираю труппу для гастролей и, если ты пожелаешь поехать со мной, то найдешь меня в кафе «Цветов» по улице Муничинье…
***
Судьба, которая неблагосклонно отнеслась к Павлу, неожиданно повернулась к нему лицом и появилась надежда встретиться со своим кумиром. Юноша испытывал радость и в тоже время мысли о скором расставании с друзьями, жгли его сердце.
Наступил день отплытия в Америку. Хлопоты по сбору труппы дядюшки Пепе остались позади и вот уже в комнате Роситы, за столом сидят трое: девушка, Витторио и Павел. Нехитрый прощальный ужин подошел к завершению. Витторио крутит в руках стакан с вином, Павел рассеянно ковыряет вилкой в тарелке, Росита, подперев голову руками, молча, смотрит на Павла. Прощальная минута, когда многое хочется сказать, а слова замирают в горле и никак не могут вырваться наружу, затянулась, кажется, до вечности. Нужно сказать что-то главное важное, но никто из троих не может это сделать. Томительная, гнетущая тишина повисла в воздухе. Наконец, Витторио встал и, подняв стакан, сказал:
— Ну, последний, Пабло. За твою удачу. И помни, что в Неаполе у тебя есть друзья. Они всегда тебе будут рады, — и они, по-русски, со звоном сдвинули стаканы.
— Ладно, пора,- пряча от Павла глаза, как-то сразу охрипшим голосом, проговорил Витторио, — Давай прощайся с Росистой, а я тебя провожу.
Павел растерянно затоптался на месте… И, тогда, Росита, нервно покусывая губы, сама медленно двинулась к Павлу. Подойдя к нему вплотную, она порывисто обхватила его руками за шею и припала к его губам в долгом поцелуе. Потом, оттолкнув от себя Павла, она яростно закатила ему несколько пощечин.
— Подлец, подлец, подлец! – со слезами выкрикивала Росита, вкладывая в эти удары боль неразделенной любви и свои несбывшиеся надежды. И не сдерживая больше рыданий, бросилась на кровать.
Окончательно растерявшийся Павел, только и сумел пробормотать:
— Что с ней?
— Ладно, пошли! – подтолкнул его Витторио.
— Кретин, она же тебя любит, — и, подхватив чемоданчик Павла, первым шагнул к двери.
***
К кафе «Мичиган», расположенном на одной из центральных улиц Чикаго, подъехал автомобиль, из которого вышли трое. Двое мужчин и одна женщина. Я представлю их вам и начну с девушки стройной красивой блондинки лет двадцати пяти по имени Дженни Флинн — примадонны чикагского театра. Один из мужчин — директор того же театра — Майкл Хеудж и третий – Энрико Карузо.
Сделав жест рукой, как бы предлагая Дженни и Карузо пройти в кафе, мистер Хеудж произнес:
— Это здесь.
Карузо предложил Дженни руку и направился в кафе. Но, вдруг его внимание привлекла афиша. Подойдя к рекламному щиту, Карузо стал читать вслух:
— Итальянская труппа Маттучи. Состав…
— Нас интересует только один, — сказал Хеудж, ткнув тростью в то место афиши, где крупно было написано: «Известный итальянский певец – Пабло Бончи».
Они собрались уже отойти от афиши, когда в глаза Карузо бросилась следующая завершающая надпись:
«Дирекция предупреждает, что бы никому из господ артистов не давали в долг, так как она за них платить не будет».
— Узнаю земляков, — произнес, расхохотавшись, Карузо направляясь в кафе, — Неаполитанец – везде Неаполитанец.
В большом зале с эстрадой и кабинами, наподобие театральных лож, отделенных от общего зала небольшими барьерами и драпировками собралась разномастная публика. В ложах сидели кто побогаче и в основном мужчины. Женщин было маловато.
Если зал во время представления вел себя свободно, то в ложах царила почти аристократическая чопорность. Хотя их тоже не шокировали фривольные сцены с эстрады и довольно плоские шутки из зала. Одну из таких лож заняли Мистер Хеудж, Дженни Флинн и Карузо. Энрико Карузо сел спиной к залу.
А на сцене…
На сцене не очень сложная декорация: веранда кабачка на диком западе. На сцену выходит ковбой в шляпе и клетчатой рубахе с ярким платком, повязанным на шее. На поясе болтается кольт. Ковбой насвистывает веселую песенку, направляясь в кабачок.
Распахивается дверь салуна, оттуда выбегает растрепанная молодая женщина и бросается к ковбою.
Ковбой:
— В чем дело, красавица, а?
Женщина, показывая на появившегося в дверях здорового детину: — Этот нахал хочет, что бы я, за шесть долларов, пошла с ним в номер!
Ковбой молниеносно выхватывает кольт и разряжает его в верзилу:
— Так будет со всяким, кто будет сбивать цену!
Зал отзывается хохотом, свистом и улюлюканьем.
— Зачем рисковать карманом и здоровьем. К вашим услугам заведение сестер Иверли «Дом всех наций». Безопасно для здоровья и цены умеренные.
Зал снова разражается хохотом.
Дженни от этой «остроты» покоробило. Карузо поморщился. И, лишь, Хеудж невозмутим. Стараясь сгладить впечатление от этой непристойности, Карузо сказал:
— Ни как не могу привыкнуть к этой чертовой рекламе. Особенно когда подают ее таким способом.
— Реклама – болезнь Америки, — Хеудж достал из кармана газету и, полистав ее, остановился на одном объявлении:
— Вот, читаю – «Жена моя Анна-Мария Спинион, заблудилась или была выкрадена из моего дома. Обещаю свернуть шею тому, кто приведет ее обратно, — тут он сделал паузу и повторил, – Кто приведет ее обратно. Что касается кредита, то каждый может отпустить ей в долг. Впрочем, так как я не плачу своих собственных долгов, то маловероятно, что бы я стал платить по обязательствам жены».
— Вот это истинная любовь к жене, — рассмеялся Карузо.
— А, что скажет, наша милая Дженни?
— Обычная реклама. Чем пошлее она написана, тем больше на нее обращают внимание. У нас рекламируют все, от новейшего изобретения, автомобиля и, кончая заведением мадам Иверли. Надо иметь такую популярность как у вас, дорогой Энрико, что бы ни нуждаться в рекламе.
— Ну, не скажите. Недавно я гастролировал в Алабаме. Из-за поломки кареты, мне пришлось заночевать на одной ферме. И когда я представился хозяину, он всплеснул руками и закричал: Жена, жена. Иди сюда скорее. К нам приехал сам Робинзон Крузо, о котором мы так любим читать.
На этот раз рассмеялись Дженни и Хеудж.
На сцене танцовщицы, закончив исполнять канкан, раскланялись и
на сцену вышел конферансье и проглатывая что-то на ходу и, объявил:
— Известный певец из Италии, Пабло Бончи. Исполняется неаполитанская песня — Солнышко мое!
— Ага! – воскликнул Хеудж, — Вот, кажется и тот самый гвоздь программы, о котором я вам говорил.
Дирижер взмахнул рукой и оркестр начал вступление. При первых же звуках голоса, Карузо насторожился, поднял руку, как бы предупреждая спутников, что бы ни мешали и, весь превратился вслух.
Брови Карузо сошлись, лицо выразило сосредоточенное желание что-то вспомнить. Но, вот губы его тронула легкая улыбка, морщинки на его лице расправились, и он удовлетворенно откинулся на стуле. Поманив пальцем официанта, прошептал ему на ухо несколько слов. Официант поклонился и поспешил к сцене.
— Дорогой мистер Хеудж, вы не ошиблись. И я рад порекомендовать достойного партнера вашей очаровательной мисс Дженни, — с поклоном сказал Карузо, — Немного шлифовки и этот бриллиант заблестит.
— Я рад, — в ответ поклонился Хеудж.
— А, что вы скажете, мисс?
— Ну, если рекомендуете вы, — улыбнулась Дженни, — То возражений быть не может.
А Павел закончил петь. Под грохот аплодисментов и свист, спрыгнул в зал и, сопровождаемый официантом направился к столику Карузо. Подойдя, он вежливо поклонился.
— Я узнал вас по голосу. Помните, вы пели мне в Одессе? Я Энрико Карузо.
Павел побледнел и медленно опустился на, подставленный
официантом, стул и, уронив голову на стол, зарыдал.
— Ну, ну! Сейчас же перестаньте, — смущенно похлопал его по спине Карузо, — Что с вами?
— Извините, — сквозь слезы проговорил Павел, — Я искал вас по всему свету целых три года…
***
Павел еще трижды выходил на сцену, и его пение каждый раз проникало в сердца зрителей, затрагивая самые нежные струны их душ. Заворожено слушала Павла Дженни, с интересом следил за юношей Хеудж, постоянно внося в свою записную книжку какие-то пометки, Карузо слушал Павла и его глаза говорили, что он вспоминает самого себя, начинающего свою творческую карьеру в предместьях Неаполя.
Потом вся компания переехала в театр, где в кабинете Хеуджа, Павел рассказал свои злоключения.
— Да, мой друг, твоя жизнь достойна романа, — попыхивая сигарой, сказал Карузо.
— Печального романа, — добавила Дженни, вытирая платочком набежавшие слезы.
— Но с хорошим концом, — Карузо продолжил:
— Я скоро уезжаю в турне по Европе и не могу сейчас взять тебя с собой. Но оставляю тебя в надежных руках. Мистер Хеудж займется твоим образованием, а очаровательная мисс Дженни – твоим воспитанием.
— Как вы смотрите на это, друзья?
Дженни слегка покраснела, а Хеудж, оторвавшись от кофе, закивал головой в знак согласия и, обращаясь к Павлу, спросил:
— У вас с Маттучи контракт?
— Нет, я получаю поразово.
— Тогда все в порядке. Считайте себя с завтрашнего дня артистом нашего театра. И, посмотрев на часы, поправился:
— Вернее — с сегодняшнего, — он протянул руку к календарю и оторвал листок, который, как осенний лист медленно, кружась, опустился на пол.
***
Листки календаря, отсчитывая дни, падают один за другим. Можно на этом фоне, как в кино, рассказать, что Павел трудолюбиво пел гаммы и ставил свой голос, но подробно — не будем. Только — штрихами: юноша начинает приобщаться к театральной жизни, участвуя в постановках сначала в группе статистов, потом – в хоре, поет в доме Дженни романсы и разучивает в театре арию Хозе. И вот уже Павел и Дженни поют дуэтом. И наконец, мы видим афишу, на которой написано:
Опера Кармен
В роли Кармен – Дженни Флинн.
В роли Хозе – Пабло Бончи.
***
Давайте снова вернемся на добрую сотню лет назад, поднимемся на трансатлантический лайнер, и из Одессы, что на юге Российской империи, отплывем в Северную Америку. Причалим в порту Нью-Йорка, сойдем на берег, проедем на экипаже до вокзала и направимся уже на поезде к великому озеру Мичиган, где к концу 19 века, после сильного пожара бурно растет вширь и вверх город Чикаго. Пройдемся по вновь отстроенным улицам, удивимся незнакомым видам знаменитого города солидарности трудящихся и посмотрим на стройку первого в мире небоскреба. Потом завернем за угол и столкнемся мальчишкой, в глазах которого прочитаем нечто необычное, вздрогнем и почему-то поймем, что очень скоро мальчик станет всемирной знаменитостью. А когда его мать позовет его по имени: Аль! Капоне! Иди домой! – окончательно поймем почему*.
По дороге к гостинице, в которой для нас забронированы номера, наткнемся на оперный театр «Лирическая опера Чикаго»*. Прочтем афишу, где крупными буквами будет написано: «Кармен». Вспомним, что месяц назад мы вместе слушали эту оперу в Одессе, где партию Хозе исполнял великий Михаил Медведев и захотим еще раз погрузиться в любимую музыку, познакомится с американскими артистами и их манерой исполнения.
И, вот, мы уже сидим в ложе, слушаем волшебную музыку Бизе и голоса… ? Ловим себя на мысли, что более красивого тенора нам не приходилось слышать…
А на сцене Хозе уже зарезал Кармен, его арестовывают и он, прощаясь с любимой, целует ее в губы…
Занавес, медленно поплыл вниз и разъединил зал со сценой. Еще долго люди очарованные драмой не могли прийти в себя, но как только занавес тронулся вверх, раздался гром аплодисментов. А на сцене стоял счастливый Павел и, держа Дженни за руку, кланялся публике. Несколько раз они выходили на поклон и после того как сцена окончательно отделилась от зала, Дженни обернулась к Павлу и притворно сердито заявила ему:
— Последняя мизансцена была полной отсебятиной! — и, видя растерянность Павла, рассмеявшись, быстрым шагом направилась в уборную.
Павел бросился за ней и догнал ее у дверей:
— Простите меня, ради бога, Дженни!
— Что простить? – притворно удивилась Дженни.
— Ну…, эту вольность на сцене.
— А-а… это, — я давно об этом забыла.
— Спасибо!
— Вы позволите пригласить Вас на ужин, мисс Флинн. У меня такой сегодня день…, такой день…
— А, Вы, спросите у моего жениха, — ответила ему Дженни, указывая на идущего по коридору мистера Морриса и, оставив растерявшегося Павла, скрылась в дверях уборной…
— Спросите у моего жениха, — слова звучали в голове и болью отдавались в сердце.
— Вот, дурак, размечтался, — с грустью сказал Павел своему отражению в зеркале и стал надевать рубашку. В этот момент в дверь тихо постучались.
— Да! – с раздражением бросил он: ему совсем не хотелось кого-либо видеть.
В гримерную проскользнул мальчик – служитель театра.
Вам записка, мистер Бончи.
— От кого?
— Прочтите.
Павел нервно разорвал конверт и, вынув из него записку, прочитал:
— Жду Вас у служебного входа. Д.Ф.
Павел радостно вскрикнул и, поцеловав опешившего мальчишку в его конопатый нос, сунул ему в руку доллар и дал поручение:
— Беги и подгони к служебному входу кэб.
Мальчик заговорщески подмигнул Павлу и мигом скрылся за дверью.
Возбужденный предстоящей встречей с Дженни, Павел вышел из дверей служебного входа и обнаружил стоящий у крыльца не конный экипаж, а автомобиль. Мальчик-служитель, заметив Павла, бросился к авто и распахнул перед ним дверцу. Павел благодарно кивнул мальчику и, придерживая цилиндр, протиснулся в кабину. Автомобиль взревел мотором, чихнул пару раз, выплюнул струю дыма и резво покатился по улице.
Когда глаза Павла привыкли к полумраку, он увидел рядом с собой улыбающуюся Дженни. Хотел, было придвинуться к ней, но она предостерегающимся жестом остановила его.
— Я только хотел спросить, куда мы едем? – сказал удивленный Павел. Но Дженни снова, заговорщески подмигнув, поднесла палец к губам…
***
Автомобиль подкатил к ярко освещенному особняку. Шофер спрыгнул на землю, сбросил с рук кожаные краги и, не снимая очки-консервы, которые почти полностью закрывали лицо, распахнул дверцы перед пассажирами. Павел выбрался из машины, помог Дженни выйти и, пропустив ее вперед, сунул в руку шофера серебряный доллар. Шофер сверкнул глазами на Павла, но затем, как бы спохватившись, поклонился ему и поспешил вперед, что бы распахнуть перед ним входные двери…
***
Зал в особняке Флинн, куда вошел Павел, сопровождая Дженни, был ярко освещен и полон гостей. Здесь присутствовала и финансовая знать Чикаго, и ведущие артисты местных театров, которые держались особняком от денежных тузов. И, только О,Дей – тенор оперы Хеуджа, чувствовал себя среди богачей как рыба в воде. Он сносил и их нескрываемое презрение, и даже издевки, лишь бы только щегольнуть перед своими коллегами знакомством с ними и показать, что он с этими людьми на ты. Обладая не плохим голосом, О,Дей, между тем, через свои сомнительные связи, числился первым тенором театра. Появление же Павла на сцене встретил ревниво и даже враждебно. Он понимал, что талант Павла представляет для него явную угрозу и, поэтому старался сделать все от него зависящее, что бы выжить опасного конкурента.
И, вот, сейчас, увидев Павла, входящего с Дженни под руку, нарочито громко, что бы слышали все, произнес:
— Взгляните! Наша начинающая знаменитость входит так, словно он уже получил руку нашей прекрасной Дженни вместе с миллионами мистера Флинна!
Услышав эту наглую фразу, Павел покраснел и постарался незаметно высвободить руку, за которую держалась Дженни. Но та, почувствовав смущение Павла, нарочно прижалась к нему и громко объявила:
— Господа! Разрешите представить вам виновника сегодняшнего торжества, мистера Пабло Бончи! Познакомитесь Пабло – это мой отец.
— Я рад познакомиться с вами, мистер Бончи. Дженни рассказывала о вас. К тому же, я сегодня был в театре и получил от вашего пения истинное наслаждение.
— Я тоже очень рад, мистер Флинн. Большое спасибо.
— Вы, кажется, итальянец, Бончи? – втиснулся в разговор О,Дей.
— Нет. Я русский, – с улыбкой ответил Павел.
— Но, насколько мне известно, у русских никогда не было хороших голосов, — ухмыльнулся О,Дей.
— Значит вам ничего не известно о России, — парировал Павел.
— Хотя, я должен признаться, что у русских есть несколько мелодичных романсов. К примеру, этот, — оставив реплику Павла без изменений, продолжил О,Дей и направился к роялю. Взял аккорд и начал:
— Не искушай меня без нужды…
— И без нужды не искушай … — правильно, в тон, закончил за него Павел под одобрительный смех окружающих.
— Не тратьте порох на этого выскочку, — сказал Павлу Хенли, баритон театра, увлекая его к буфету.
— Он все равно ничего не поймет. Этот господин такого высокого мнения о себе, что о своей персоне говорит в третьем лице.
Во время этого разговора к ним подошел высокий худощавый господин и поклонился Павлу.
— Разрешите представиться, мистер Бончи. Я Марвин Джо Моррис. Отец этого шалопая, — он показал рукой на молодого человека, подошедшего вместе с ним, — Я вам очень признателен. О, нет, нет… Я сегодня не был в театре. Я вам признателен за то, что вы помогли моему сыну заработать его первый в жизни доллар.
— Так это были вы… — смутился Павел, узнав в юноше, шофера.
— Простите.
— Все в порядке, мистер Бончи, все в порядке,- расхохотался Моррис-младший.
— Я прикажу оправить этот доллар в золото и, буду носить его вместо брелка для часов, — и, продолжая хохотать, отошел от буфета вслед за отцом.
— Скажите, Эд, — спросил у Хенли Павел, — Этот маленький Моррис, жених Дженни?
— До некоторой степени.
— Почему?
— Видите ли, Пабло, здесь старается больше всего Моррис-старший. Ему хочется объединить свои капиталы с капиталами Флинн. Ну, а младший, не прочь прихватить вместе с капиталами папаши Флинна и малютку Дженни. Хотя, я бы не сказал, что Флинны в восторге от такого предложения. Особенно Дженни.
— Чем же занимается Моррис–младший?
— Ни чем. Его отец дал ему точное определение – шалопай.
— Пабло! – позвал Павла Хеудж, — Идите сюда!
Павел подошел к Хеуджу, стоящему в компании человека в роговых очках.
— Знакомьтесь — это мистер Гелсен. Он журналист и будет писать рецензию о нашем спектакле.
— Чарльз, — протягивая Павлу руку, представился Гелсен.
— Пабло.
— Я вас знаю, мистер Бончи. Я был на вашем спектакле.
— Да, кстати, — отхлебнув из бокала, обратился к Гелсену Хеудж, — Почему вы все время ругаете мой театр?
— Да, что вы! Напротив, я постоянно хвалю его.
— Если хвалите, то очень незаметно, — рассмеялся Хеудж.
— А вы знаете, Гелсен, — сказал, подошедший к ним в компании О,Дей, — Я сейчас рассказывал историю, которая произошла со мной на днях.
— Интересно послушать, — пробурчал Гелсен. А Хеудж, сделав вид, что кого-то увидел, отошел.
— На днях мне предложили гастрольное турне. И когда я назвал сумму, то антрепренер воскликнул:
— Вы хотите получить за концерт больше, чем президент
зарабатывает за неделю.
— И, знаете, что я ему ответил?
— ?
— Так, почему бы вам ни пригласить на гастроли президента, — и О,Дей первый рассмеялся от собственной остроты.
— И, что же антрепренер? – поинтересовался Гелсен.
— Конечно, он согласился. Он же знает, что когда я пою в спектакле, то кассу приступом берут.
— Неужели, так настойчиво требуют деньги обратно? -поинтересовался Павел с невинным видом.
— Что вы хотите этим сказать? – обиделся О,Дей.
— Я хочу сказать, что вы несете весь вечер глупости. И ваше счастье, что никто не замечает, что вы совершенно трезвы.
— Извините, господа, нас зовет мисс Флинн, — сказал Гелсен и, подхватив Павла под руку, потащил его в сторону.
— Будьте осторожны с этим типом. Я его знаю. Он способен на все, — шепнул Гелсен Павлу, подводя его к Дженни.
А О,Дей посмотрел вслед Павлу таким взглядом, что если вся его ненависть превратилась в огонь, то от Павла не осталось бы даже пепла.
— Да, этот русский зубастый парень, — рассмеялся Моррис-младший, — Палец в рот не клади, откусит. Так, что поосторожней с ним Билл, а то без руки останешься.
— Не знаю, останусь я без руки, — отпарировал О,Дей, — А, вот ты, без мисс Флинн остаться можешь. Видишь, как нежно она воркует с Бончи.
Моррис-младший аж побледнел. Видимо, эти слова как ножом резанули по сердцу. Но кое как овладев собой, он через силу улыбнулся и, с притворным равнодушием сказал:
— А, ерунда. Меня это не трогает.
О,Дей, спохватившись, что наговорил лишнего и может потерять расположение к себе Морриса-младшего, поддакнул ему:
— И, в самом деле, Чарли. Куда суется этот оборванец? Он, наверное, не знает, что актриса – доходная статья для портных и, расходная для поклонников. А, во сколько вам обходятся ее туалеты, Чарли?
— Ты циник, Билл. И стоило тебе за это дать по физиономии, но я тебе отвечу. Мисс Флинн подарков не принимает. Особенно дорогих.
— При капиталах ее папаши – это не очень широкий жест. Будь она победнее, то меньше бы ломалась…
— Нет, русский, действительно, прав. Вы, свинья, О,Дей, — с презрением процедил Моррис-младший. И вся компания молодежи, оставив О,Дейя одного, направилась в сторону Дженни, которая беседовала с Павлом.
— Неужели вам не понравилось у нас, Пабло? – Дженни посмотрела на Павла и в ее взгляде мы могли бы увидеть огонек зарождающегося большого чувства.
— Честно говоря, нет. Много денег и много чванства.
— А, что такое чванство?
— Это зазнайство и высокомерие.
— О, да! Этого здесь много. А, за деньги не купишь ни ума, ни таланта. И, вы, с вашим талантом, Пабло, гораздо богаче них.
— И, все же, я здесь чувствую себя не в своей тарелке. Если бы не вы…
— Не собираетесь ли вы похитить у нас Дженни, мистер Бончи? – с подчеркнутой вежливостью спросил подошедший Моррис-младший.
— О, что вы, мистер Моррис, я далек от этой мысли. К женщинам я отношусь как к произведению искусства — с обожанием и без пошлости.
— Хотя мы живем на западе, но мы не совсем дикие. Может вам, как эмигранту это не известно…
— Мне это известно, — отпарировал Павел и, поклонившись Дженни, направился к выходу.
— Зачем, вы, нагрубили ему, Чарли? – едва сдерживая гнев, спросила Дженни.
— Мне этот русский действует на нервы.
— А вы, мне, — и, резко повернувшись, отошла к отцу, стоящему в компании Морриса-старшего.
— Вы, кажется, опять поссорились? – спросил отец.
— Чарли с каждым днем становится все невыносимее.
— Это, видимо, потому, что я его слишком балую. Но я приму меры, — заверил Дженни Моррис-старший.
А в это время О,Дей, подойдя к Чарли, медовым голосом произнес:
— А, мустанг-то брыкается!
— Ничего, Билл, я умею объезжать диких лошадей, — зло, прищурившись, процедил Моррис-младший…
***
Лично я, для удовлетворения собственного любопытства, проникну в закулисную часть «Лирической оперы» Хеуджа и увижу, что там снуют рабочие и бутафоры, спешат на сцену актеры и пробегают кокетливые хористки. По этим признакам определю, что идет нормальная жизнь театра перед началом спектакля.
А еще я увижу, что на сцену направился Павел, а из своей уборной вышла Дженни. Они почти столкнулись, но
Павел вежливо поклонился и продолжил двигаться на сцену. В этот момент, Дженни, придерживая его за локоть, сказала:
— Пабло, мне нужно с вами поговорить.
— Слушаю вас, мисс Флинн.
— Что случилось, Пабло?
— Я вас не понимаю, мисс Флинн.
— Вот уже скоро два месяца, как вы избегаете меня. Почему вы не ответили ни на одно наше приглашение.
— Я актер и с удовольствием играю для публики. Но мне совсем не хотелось бы превратиться в шута для богатых господ.
— Это неправда! – воскликнула Дженни, — Папа очень высокого мнения о вас.
— Передайте вашему отцу мои уверения в глубочайшем к нему почтении.
— Но, почему вы даже в театре сторонитесь меня?
— Видите ли, мисс Флинн… Я так часто встречаюсь с вами в театре как партнер…, что мне бы не хотелось еще в жизни надоедать вам…
— Это увертки, Пабло!
— И к тому же, ваш жених, мне ясно дал понять, что моя дружба с вами ему не нравиться.
— Мистер Моррис не имеет права выбирать мне друзей. И, вряд ли он когда-нибудь получит эти права.
— И все же, он ваш жених…
Дженни хотела что-то ответить Павлу, но в это время в коридор выскочил помощник режиссера, потрясая колокольчиком:
— Начинаем! Начинаем! Прошу всех на сцену. Мисс Флинн, мистер Бончи, пора, — и пробежал дальше по коридору.
Павел жестом пригласил Дженни и, вслед за ней поспешил на сцену.
Утихла суета, заиграл оркестр и только тогда из своей уборной вышел О,Дей. На его лице остались следы плохо снятого грима. Нетвердая походка его говорила о том, что он изрядно выпил. Остановившись у дверного проема, он пошире расставил ноги и, попыхивая сигарой, стал со злобой смотреть на сцену.
— Здесь курить запрещено, — сунулся было к нему пожарник.
— Пошел вон! – презрительно отмахнулся он него О,Дей.
— Вы, кажется, не в духе, Билл? – спросил его, появившийся на лестнице, ведущей в актерский коридор, Моррис-младший.
— А, Чарли! – обрадовался О,Дей, — Что привело вас в этот храм Мельпомены?
— Скука, Билл, только скука.
— Только скука? А я думал мисс Флинн.
— С ней я вижусь часто и не в этих стенах. А ты почему не на сцене? На афишах, ведь, стоит твое имя.
О,Дей от злости аж скрипнул зубами:
— Опять Хеудж вместо меня сунул этого выскочку Бончи. Снова по просьбе зрителей, — процедил О,Дей.
— Кажется, этот русский скоро выживет тебя из театра, — расхохотался Моррис.
— Смейтесь, смейтесь, — пробурчал О,Дей.
— Выживет он меня или нет, это еще вопрос, но вот вас, он оставит с носом и это, пожалуй, факт…
***
А в это время на сцене, Павел, допев дуэт, целует Дженни.
Перехватив ревнивый взгляд Морриса, О,Дей с притворной завистью произнес:
— Счастливый парень этот русский. Целует такую красивую девушку.
— На сцене-то? – презрительно выпятив губу, процедил Моррис.
— Поцелуй за деньги – это не поцелуй.
— Но он делает это довольно нежно, — подковырнул его О,Дей.
— А, пускай. Меня это не тревожит, — махнув рукой, нарочито небрежно сказал Моррис и, увидев Павла, выходящего со сцены, добавил:
— Любовь актрисы, как и любовь проститутки, просто оплачивается!
Эта фраза подействовала на Павла как удар хлыста. Он вздрогнул, остановился, медленно развернувшись, пошел на Морриса и, едва сдерживая себя, произнес:
— Прошу вас, мистер Моррис, еще раз повторить то, что вы только что сказали.
— Пожалуйста, «мистер» Бончи, — издевательски раскланялся он, — Я сказал, что меня нисколько не тревожит ваше назойливое ухаживание…, — и самодовольно ухмыльнувшись, добавил, — … Актрисы не любят нищих.
Актрисы любят тех, кто может их оплатить!
— Да, Державин прав, «Осёл остается Ослом!», — с притворным сожалением процитировал Павел.
— Что вы сейчас сказали?! – явно напрашиваясь на ссору, запальчиво воскликнул Моррис.
— Я сказал, что у вашего уважаемого папаши, сын абсолютный кретин! – в тон ему произнес Павел.
— Ах, так! – прошипел, задыхаясь от бешенства, Моррис и, отбросив трость и цилиндр, который держал в руках, бросился на Павла с кулаками. Но удар не получился: Павел перехватил руку, резко заломил ее за спину и пинком в зад, спустил его с лестницы. Слетев кубарем, Моррис с трудом поднялся и, пригрозив кулаком, крикнул:
— Мы еще встретимся!
— Не советую, мистер Моррис.
В этот момент, пошатнувшийся О,Дей, оперся о стену. Рука его нащупала наконечник от пожарного шланга. Он рванул его из гнезда и, с лицом, исказившимся от злобы, шагнул к Павлу. Вышедшая из-за кулис Дженни, увидела, как О,Дей занес руку над Павлом, намереваясь ударить его по голове.
— Пабло! – испуганно вскрикнула она.
Крик Дженни заставил Павла повернуться. И во время.
Он едва успел перехватить руку О,Дейя, что бы смягчить удар, который мог оказаться смертельным. А резкий короткий удар Павла по солнечному сплетению, заставил О,Дейя согнуться пополам. Второй удар в челюсть, отбросил его к стене. Все произошло так быстро, что идущий за Дженни Хеудж ничего не понял. Он увидел только, что О,Дей корчится на полу от боли, а по щеке Павла медленно стекает струйка крови.
— Что с вами, Пабло? – встревожено спросил он.
— Боже! Он ранен! – испуганно вскрикнула Дженни.
Павел потрогал лицо, посмотрел на окровавленные пальцы и, застенчиво улыбнувшись, сказал:
— Пустяки, просто немного поцарапал.
— Идемте, я вас перевяжу, — сказала Дженни.
Хеудж, проводив Дженни и Павла взглядом и, видимо, поняв в чем дело, подошел к О,Дейю.
— Вы можете встать?
— Да, – прохрипел О,Дей, с трудом поднимаясь на ноги.
— Так… А, теперь слушайте внимательно. Я даю вам полчаса сроку. И что бы вас в театре больше не было… и, если вы когда-нибудь еще вздумаете осчастливить театр своим присутствием, я прикажу вас выкинуть вон. Счастливого пути, – и, повернувшись, Хеудж пошел за Павлом и Дженни.
О,Дей постоял мгновение, с ненавистью глядя ему в спину и, пробормотав ругательства, побрел к лестнице…
***
У себя в уборной, Дженни, обработав рану Павла и аккуратно заклеив ее пластырем, допытывалась:
— Что случилось, Пабло?
Павел молчал.
— Ради бога, Пабло, не терзай мне душу. Скажи, за что он тебя так? – настаивала Дженни.
— Я поссорился с вашим женихом, — смущенно пробурчал Павел, — И спустил его с лестницы.
— Морриса? – всплеснула руками Дженни и опустилась на кушетку рядом с Павлом.
— Извини, Дженни, но я не думал, что ты будешь сердиться.
Дженни расхохоталась:
— Сердиться? За что? – продолжая смеяться, спросила она.
— Но… он… твой жених.
— Жених? Боже мой, — сразу став серьезной, заговорила Дженни.
— Какой ты глупый и жестокий, Пабло. Неужели, я первая должна тебе сказать, что люблю.
— Как?..- совсем ошалев, забормотал Павел. – А…, мистер Моррис?..
— Мистер Моррис?.. – горько усмехнулась Дженни.
— Так слушай же. Что бы ни стать игрушкой в руках многих, я выбрала одного, который мог бы защитить меня от посягательств других. Так появился жених Моррис, — Дженни сразу как-то сникла.
— Дженни! Милая Дженни! Как я тебя люблю! – воскликнул Павел, заключая ее в объятия и покрывая лицо поцелуями.
— Нет, нет! Пабло, — бормотала она со слезами на глазах, — Не подумай ничего плохого. Он мне только жених.
— Боже мой! Дженни! Как я счастлив! – продолжал, не слушая ее, Павел.
— Прошу тебя, едем к моим друзьям.
— Глупый! – сквозь слезы счастья, рассмеялась Дженни и, притянув его голову к себе, поцеловала как ребенка в волосы, — Переодень, хоть, костюм.
— Как!? Спектакль окончен? – удивился Павел, только сейчас заметив, что он все еще в театральном костюме.
— Я мигом, — он метнулся к дверям, но остановился и еще раз спросил:
— Значит, едем?
— Да, милый, — улыбнулась ему счастливая Дженни.
Павел крутнулся на месте как мальчишка и выскочил за дверь.
***
Поразительно, но портовый кабачок в Одессе, где мы с вами слушали, как поет молодой учетчик бригады грузчиков Павел Бойченко, внешне совсем не похож на небольшой ресторанчик, расположенный рядом с портом Чикаго. Не похож, но, что-то общее есть. И там и здесь собирается портовый люд, в эти кабачки редко заходит «чистая публика» и в чикагском ресторанчике говорят на неповторимом местном жаргоне, который, если отвлечься от разности языков, является точной копией одесского разговора. Не берусь, как не специалист, давать характеристику общности юмора, но если все-таки обобщить, то…? Впрочем, «что я могу сказать за Одессу и Чикаго? «Одесса и Чикаго сами за себя скажут».
Ресторанчик в Чикаго маленький, но очень уютный и, несмотря на разномастную публику, в ресторанчике царит дух дружбы и благопристойности. Как, иногда и в Одессе. Поскольку это не столько места, чтобы выпить и закусить, сколько места для общения и музыки. Когда в дверях показались Дженни и Павел, то все сразу притихли и повернулись в их сторону. Видимо, не часто такая красивая и богато одетая дама посещала это заведение. Но, узнав в ее спутнике Павла, все снова оживились и стали их приглашать каждый за свой столик.
Было понятно, что Павел здесь желанный гость.
Откуда-то вывернулся сам хозяин и, вежливо поклонившись, пригласил Павла и Дженни за свободный столик. Не успели они сесть, как к ним подошли несколько человек. Один из них, смущаясь, обратился к Дженни и Павлу:
— Извините, мисс. Пабло…, мы рады тебя видеть снова. Ты так давно не был здесь… Спой нам что-нибудь…
— Послушай, Билл, — крикнул кто-то из зала, — Чего пристаешь к человеку?
— Тебе же каждый вечер поет жена! Только не понятно, почему ты выходишь на улицу, как только она начинает петь, — добавил другой голос.
— Что бы не подумали, что я ее бью! – отпарировал, под хохот зала, Билл. И, переждав, когда смех стихнет, снова попросил:
— Так ты нам споешь? Мы все очень ждем.
И на этот раз зал поддержал просьбу одобрительным гулом. Павел взглянул на Дженни, которая движением век поддержала просьбу.
И, тогда Павел встал и сказал:
— Хорошо, друзья мои.
Музыканты, маленького оркестра, состоящего из пианино, скрипки и банджо, услышав согласие Павла, взялись за инструменты.
— Так что же мне вам спеть? – в раздумье произнес Павел.
— Ямщика! – вдруг, на русском раздался знакомый голос из зала.
Павел вздрогнул от неожиданности. И, повернувшись в сторону голоса, увидел…
… как в дальнем углу, поднялась и нагнула ему на встречу огромная фигура Сени Гая.
***
Это было настолько неправдоподобно, что Павел замер на какое-то мгновение. А, потом с криком:
— Сеня! – как мальчишка, бросился ему на шею.
Все, как один вскочили со своих мест и, по давней американской традиции, стали аплодировать. Только Дженни стояла в растерянности, ничего не понимая. Спохватившись, Павел подтащил к ней Сеню и представил:
— Дженни, познакомься, это Сеня Гай, мой друг из Одессы.
— Очень приятно, мистер Гай, — сказала Дженни, потягивая руку.
— А это, Дженни Флинн, моя… — замялся, было, Павел, но заглянув в глаза Дженни, уверенно закончил:
— Моя невеста.
Щеки Дженни, от этого признания, вспыхнули румянцем.
Сеня осторожно взял протянутую руку и, пожимая ее, с восхищением произнес:
— Я всегда говорил, везет этому босяку.
— Извините, друзья мои. Я всегда пел для вас с большим удовольствием. Но, сегодня… у меня такая встреча… — обратился к залу Павел.
— Пойдемте за наш столик, — предложил Сеня, — Там нам будет удобнее. И первый двинулся, как бы указывая дорогу.
Его товарищи, чтобы не мешать встрече, подхватив свои стаканы и кружки, пересели за другие столы. Тут же подскочил ловкий официант и не, успели Сеня, Павел и Дженни сесть, как стол был накрыт.
— Как ты здесь оказался? Давно ли ты из Одессы? – стал засыпать вопросами Сеню Павел.
— Ша, Паша. Не так сразу, — смеясь, поднял руки Сеня.
— Наберись терпения и ты узнаешь все новости, хотя они уже трехмесячной давности.
— Для меня это самые свежие новости. Правда, я читал в газетах, что было восстание на броненосце «Потемкин».
— Вот, с этого все и началось, пожалуй, — задумчиво, как бы вспоминая, приступил к рассказу Сеня…
— Однажды Одесса проснулась и увидела на рейде стальную громаду броненосца. На мачте, которого вместо бело-синего Андреевского флага, развевалось красное полотнище, — Гай перевел дыхание.
***
И я снова попрошу читателя представить перед собой широкий экран и, идущий на нем очень трагический и мрачный фильм. Другим манером у меня не получится рассказать вам то, что рассказал Павлу и Дженни Семен Гай.
Представили? Я – тоже. А, теперь, посмотрим вместе.
— Кажется, весь город бросился на набережную, — слышится за кадром голос Сени.
На набережной толпы народа.
Все празднично одеты.
Толпа громкими криками приветствует революционный корабль.
— И тогда градоначальник Нейгард, вызывает солдат…, — голос Гая за кадром.
И, вот над головами людей, стопившихся на Потемкинской лестнице, у памятника Дюку Ришелье, появляется строй солдат.
Вот, строй развернулся, ощетинился штыками и двинулся на толпу.
Офицер взмахнул клинком и грянул залп. За ним – второй.
Сначала никто ничего не понял. Но, вот, в толпе раздались крики и стоны. И все стали в страхе разбегаться.
А, залпы? Залпы следуют один за другим…
***
Сеня встряхнул головой, как бы отгоняя видение:
— А, вскорости, Потемкин ушел в Румынию, а в городе свирепствовали полиция и казаки.
***
По улице, во главе с офицером, едет наряд казаков.
На углу у афишной тумбы какой-то старик вешает объявления.
— Ты, что здесь делаешь?! — гремит над ним голос офицера.
— Вот, свободу клею…, — бормочет растерявшийся старик и, дрожащими руками протягивает офицеру манифест царя.
Офицер вырывает у него из рук бумагу. Читает и, побагровев кричит:
— У-у, хамье…, — наотмашь ударив старичка плетью по голове, он с места берет в карьер. А, старик, привалившись к афишной тумбе, медленно начинает оседать.
По манифесту, перечеркивая его, расплывается струйка крови, заливая слова: Мы Николай Второй.
***
И, вот, сам Николай Второй, самодержец всероссийский, колышется в золоченной раме над головами пьяных мордастых громил. Это уже движется по улицам Одессы «Черная сотня». В ужасе разбегаются обыватели. Закрываются окна и двери парадных. А, толпа громил, осипшими от пьянства голосами, орет:
— Боже, царя храни…
***
На крыльце дома Осипа Битмана стоит Сеня Гай.
— В городе ожидают новых погромов и моей дружине поручено охранять вас и ваш дом.
— Не стоит, — возразил Осип Давыдович, — Кому я нужен? Старый и бедный. Ваша охрана только вызовет подозрение. Будьте лучше там, где вы больше нужны. Туда, где может пролиться кровь.
— Но я должен выполнять приказ, — ответил Сеня, но, видя протестующий жест Битмана, согласился:
— Ладно! Но на всякий случай мы будем рядом, — и, попрощавшись со стариком, шагнул с крыльца, растворившись в темноте.
Битман посмотрел ему вслед и затем медленно вошел в дом. Закрыв дверь на засов, Осип Давыдович прошел в комнату, приблизился к окну, распахнул его и стал вглядываться в темноту ночи. Стояла зловещая тишина. Город казался вымершим. Лишь только в саду глухо шептались полуголые деревья. С их ветвей, как слезы срывались капли прошедшего дождя. Старый музыкант постоял у окна, потом подошел к роялю, опустился на скрипучий стул и положил руки на пожелтевшие клавиши. Под пальцами музыканта родился тревожный звук. Музыка стала нарастать и тревожное ожидание сменилось нотами гневного протеста. Казалось, что пальцы музыканта едва поспевают за его вдохновением. Он весь был в музыке и ничего не замечал. Не видел он, как на улице накатывался озверелый рев толпы. Не слышал, как ломали дверь. Не видел, как в проеме двери появились, перекошенные от злобы, пьяные рожи погромщиков…
Старик продолжал играть.
Глаза его сверкали гневом, а губы дрожали. Он был весь во власти своей музыки…
И, вот, голова безжизненно упала на клавиши, и рояль выдохнул последний крик его души, последний аккорд симфонии жизни…
***
— Когда мы разогнали погромщиков, Осип Давыдович еще дышал, — Сеня Гай тяжело вздохнул.
— Но нам не удалось отомстить за старика. Им на помощь подоспела полиция.
***
— А на другой день, — звучит голос Гая за кадром, — Меня вызвали в подпольный комитет.
***
В углу складского помещения, заваленного ящиками, бочками и тюками, при свете «Летучей мыши», беседуют трое. Гай и еще один грузчик внимательно слушают человека в форме железнодорожника:
— По решению комитета вы направляетесь за границу. Во-первых, надо исчезнуть из поля зрения полиции, которая вами очень заинтересовалась, а, во-вторых, нам необходимо в кратчайший срок восстановить разгромленную типографию.
— А, вот с деньгами у нас неважно, — железнодорожник достал из кармана бумажник и передал его Сене.
— Даем вам все, что имеем. Остальное? Достанете на месте.
***
Вспыхнул свет в зале…, вернее, мы тряхнув головой вернулись в ресторан, в Чикаго и со стороны увидели задумчивого Сеню Гая, плачущую Дженни и Павла, в глазах, которого отразилась боль утраты близкого человека…
***
— Так я и оказался здесь, — закончил свой рассказ Гай.
— Товарища, к которому меня направили, не оказалось на месте. Он уехал в Канаду, где «Потемкинцы» организовали коммуну. Так, что приходиться выкручиваться самому. Спасибо, что ребята помогают кто чем может. Думаю, что теперь надолго не застряну.
— Значит, скоро домой? – спросил Павел.
— Да, — подтвердил Сеня.
— Как только приобрету товар, сразу домой. Там очень ждут.
— Там ждут… — повторил за ним задумчиво Павел. И было в его голосе что-то такое, что Дженни сразу насторожилась. Сердцем, почуяв беду, заторопила Павла.
— Пабло, проводи меня, пожалуйста, домой.
— Вы уже забираете Павла, мисс Дженни. Жаль, мы еще не успели поговорить, — с сожалением сказал Гай.
— Не насовсем — он проводит меня и, если захочет, то может вернуться. А, вы, меня извините. У меня сильно разболелась голова.
— И, в самом деле, Сеня, подожди меня здесь. Я скоро вернусь.
Дженни протянула Сене руку и, тот осторожно пожал ее своей лапищей.
— Я не прощаюсь, — Павел, подав руку Дженни, направился с ней к выходу…
За столиком около двери, потягивая пиво, сидели два хорошо одетых господина. И, когда Павел и Дженни пошли к дверям, один что-то сказал другому. Тот кивнул, с чем-то соглашаясь, поднялся и последовал за ним.
Выйдя из ресторанчика, неторопливо закурил и, сунув руки в карманы, стал рассматривать, как Павел помогает Дженни сесть в пролетку. Как только экипаж скрылся за углом, он отбросил в сторону окурок и скрылся за дверями ресторанчика.
Вернувшись в ресторан, он снова направился к своему столику. Сел, сказал что-то своему приятелю и, рассеяно осматривая зал, стал снова пить пиво. Его приятель подозвал официанта. Шепнул ему что-то на ухо. Тот слегка поклонился в знак согласия и направился к столику Сени…
***
Можно удивляться тому, что женщины чувствуют больше мужчин, а влюбленные – еще больше.
Можно понять любящую женщину, которая мечтает безраздельно владеть объектом своей любви.
Нужно удивляться и понимать.
Но не стоит думать, что эти чувства имеются только у прекрасной и единственной половины человечества. Мужчины, в том числе и влюбленные, тоже что-то чувствуют и те еще собственники.
Сказанное будет важно, но, сейчас, я не об этом, а о Павле и Дженни, которые никак не могут расстаться и стоят уже у дома Флиннов. А беседа между ними — вполне нормальная беседа влюбленных.
— Может, все-таки, зайдешь Пабло? Папа будет рад.
— Спасибо, милая, но я так долго не виделся с другом…
— Ох, Пабло, я боюсь, что этот человек принесет нам несчастье…
Павел удивленно посмотрел на нее.
— Да, да. Чувствует мое сердце, что он украдет тебя у меня. Я так боюсь тебя потерять.
— Глупенькая. А, чтобы ты не боялась, я завтра попрошу у твоего отца твою руку, ты отдашь мне свое сердце.
— Ой, Пабло! – только и смогла произнести Дженни.
— А он не вышвырнет меня за дверь за такое нахальство? – притворно испуганно спросил Павел.
— Если он посмеет это сделать, то я сбегу с тобой без его разрешения, — в тон ему ответила Дженни.
И оба рассмеялись.
— Ну, ладно, поезжай, — целуя Павла, разрешила Дженни, — Я вижу, тебе не терпится.
— Спокойной ночи, жизнь моя, — сказал Павел и, прыгая в коляску, крикнул:
— Завтра утром я буду у твоего отца!
***
Официант подошел к Сене и, поклонившись, спросил:
— Вы господин Гай?
— Да.
— Только что звонил господин Бончи и просил вас срочно прийти по этому адресу, — сказал он и протянул Сене записку.
Гай прочитал, недоуменно пожал плечами и стал прощаться. За ним поднялись его спутники и гурьбой направились к выходу. Дойдя до угла дома, компания стала расходиться в разные стороны. И, как только последний скрылся в ближайшем переулке, из-за угла выкатила пролетка, в которой сидел Павел. Расплатившись, он торопливо направился в ресторанчик.
А, в ресторане, услужливый официант, извиняющимся тоном сообщил:
— Мистер Бончи, ваш друг вынужден был отлучиться по срочному делу, и просил вас прийти к нему по этому адресу. Кстати, он только что ушел и, если вы поторопитесь, то нагоните его, — закончил он и протянул Павлу листок с адресом.
Павел развернул записку, пробежал ее глазами и торопливо вышел.
Вслед за ним поднялся один из элегантных молодых людей.
***
Павел вышел на улицу в надежде догнать друга. Он бросился в сторону куда, со слов официанта, направился Семен, но услышав торопливые шаги за собой, остановился и резко развернулся, чтобы обезопасить себя. К нему почти бегом подлетел элегантный господин из ресторана и, запыхавшись, произнес:
— Извините, мистер Бончи, что напугал вас, но я почел своим долгом предупредить, что вас хотят ограбить. Я слышал, как шайка этих подлецов договаривалась об этом. Они подкупили официанта и устроили так, чтобы убрать из ресторана вашего друга. А, затем таким же образом, выманили вас. Будьте осторожны!
— Спасибо, — сказал Павел, протягивая руку. Тот поспешно пожал ее. В это время послышался топот ног.
— Вот они! – воскликнул элегантный господин, указывая в сторону приближающихся шагов.
Павел резко повернулся в ту сторону… и на его голову обрушился предательский удар…
Последнее, что Павел зафиксировал в затухающем сознании, было перекошенное в торжествующей злобе лицо О,Дейя.
***
Утром, в особняке Флиннов, происходило следующее. Дженни, необычно рано проснувшись, спустилась по лестнице и направилась к отцу, который уже сидел в кресле, просматривая утренние газеты. Она подкралась к нему сзади и, обхватив руками за шею, поцеловала его в щеку.
— С добрым утром Па. Как спалось?
— Отлично, моя девочка, отлично, — поцеловав дочь, ответил мистер Флинн.
— Ты сегодня прелестна. Уж не влюбилась ли? – пошутил он.
— В ответ Дженни еще больше прижалась к отцу.
И, тут ее взгляд остановился на газете, брошенной на стол. Жирным шрифтом, через всю страницу было написано: «Покушение на известного певца. Месть или ограбление?» И под заголовком большая фотография человека, лежащего в луже крови. Лица не было видно, но нехорошее предчувствие сжало сердце Дженни. Из ее уст вырвался не то стон, не то крик.
— Пабло, — прошептала она, теряя сознание, медленно осела на руках перепуганного отца.
***
Я хотел бы написать, о том как Дженни нашла Павла в больнице, как провела там несколько бессонных ночей, ухаживая за любимым, но не буду. А перенесу тебя, дорогой читатель, на нужное для моего повествования время вперед, в недорогой номер гостиницы, который занимал Павел.
В комнате находится врач, только что закончивший свой визит к Павлу. Рядом с кроватью, на которой лежит Павел, сидит на стуле Дженни.
— Ну, вот, — сказал доктор, — Теперь все волнения позади. Кризис миновал. Только могучий организм и ваши заботы, мисс Флинн, помогли ему выкарабкаться. Теперь вы можете быть спокойны. Дело пошло на поправку. Правда, его легкие мне не очень нравятся.
Проводив врача, Дженни подошла к Павлу.
— Как ты себя чувствуешь, милый? – ласково спросила Дженни.
— Хорошо. Ты бы знала, какой я сегодня чудный сон видел? — Представляешь, будто я снова в Одессе, — голос Павла дрогнул, — Иду я по Молдаванке, а навстречу мне ребята. Обрадовались. Начали меня тискать. Да так, что до сих пор все тело болит.
— Что же ты, — говорят, обещал, как станешь артистом, приехать и спеть для нас. Раз обещал – пой! И знать ничего больше не хотим.
— Я им пел. Пел так, дорогая Дженни, как никогда не пел и, наверное, больше не спою. Мне казалось, что пою не я, а… что-то поет во мне. И такая легкость, такая радость охватила меня, что, казалось, стоит мне взмахнуть руками и я, как птица поднимусь в небо… , — Павел сжался весь, как от сердечной боли и скупая слезинка одиноко выкатилась из глаза, пробежала по щеке, сорвалась с мочки уха и растаяла на подушке.
— Не могу я больше, Дженни, не могу! – со стоном вырвалось у Павла.
Дженни обхватила его руками, прижалась щекой к его щеке и зашептала в самое ухо:
— Не надо, милый! Не надо волноваться!
Павел взял ее за плечи и, слегка отодвинув так, что они теперь смотрели теперь друг другу в глаза, заговорил отрывисто:
— Понимаешь, Дженни… я ничего больше не хочу… я хочу домой в Одессу… Хочу просто так ходить по улицам… слушать как разговаривают люди. И самому говорить… по-русски…
Дженни увидела в его глазах такую тоску, такую боль, что у нее самой навернулись слезы.
— Но ты, же артист, Пабло, — старалась его успокоить Дженни.
— Ты большой артист. И совсем неважно, где ты живешь. Важно, что ты служишь искусству…
— Человек не может жить без родины. Это, только, сорняк приживается на любой почве. А я не сорняк… Дженни, я очень люблю тебя… Но я так же люблю и мою Одессу. Мне кажется, что я не могу здесь даже петь в полную силу. Дженни, родная, давай уедем ко мне на родину!
— Хорошо, хорошо, милый. Мы поговорим об этом, когда ты поправишься. Я, ведь, тоже очень сильно люблю тебя. Мы всегда будем вместе, — и Дженни поцеловала Павла.
— Браво! – раздался голос незаметно вошедшего Хеуджа. Смущенная Дженни постаралась принять независимый вид. А Хеудж с наигранной веселостью, подошел к ней и поцеловал руку.
— Здравствуйте, мисс Флинн. Здравствуйте, Пабло. Как у нас дела я не спрашиваю. Вижу, что хорошо. Самое лучшее лекарство для нас – мисс Дженни. Скоро будем на ногах.
— Нет, нет, друзья, я на минутку. Заскочил поделиться с вами одной идеей. Как только Пабло встанет на ноги, а теперь я вижу, что скоро, — Хеудж ласково посмотрел на Дженни, — Мы едем на гастроли во Фриско.
— Ну, как? Не плохо придумано?
— Не плохо, — согласилась с ним Дженни, — Но Пабло после выздоровления собирается вернуться домой в Россию.
— Что! Чепуха! Во-первых, гастроли будут интересными. Во-вторых, с сегодняшнего числа я увеличиваю гонорар Пабло вдвое. А,
в-третьих, контракт еще не кончился. Да и вряд ли Пабло захочет отказаться от той перспективы, которая открывается для него в Америке.
Павел поднялся на локтях, собираясь, что-то ответить.
— Не будем! – жестом остановил его Хеудж, — Не будем сегодня говорить об этом. Прежде всего, ты должен встать на ноги, — и, не давая Павлу возможности ответить на это, Хеудж стал прощаться.
— Всего хорошего, друзья мои! Извините, что помешал. Проводите меня до двери, мисс Флинн.
Дженни посмотрела на Павла. Он согласно кивнул ей. Пропустив Дженни вперед, Хеудж плотно закрыл за собой двери.
— Он, что это всерьез?
— По-моему, да, — со вздохом подтвердила Дженни, — у нее навернулись слезы.
— Ну, ну, — успокаивая, потрепал ее по плечу Хеудж, — Не принимайте это так близко к сердцу. Когда человек болен, ему часто лезет в голову всякая дурь, а, стоит ему встать на ноги, все становится на свои места. Пабло не дурак. Он от своего счастья не откажется. Я сделаю все, что смогу, а, остальное, будет зависеть от вас, — и еще раз, ободряюще потрепав ее по плечу, Хеудж вышел.
Дженни немного постояла в раздумье и, приняв какое-то решение, тряхнув головой и, придав лицу веселое выражение, шагнула в комнату Павла.
***
Так и хочется сказать: «Быстро сказка сказывается, но не…» и я скажу, то есть, прибегну к этому старому приему и перемещу наших героев во времени еще на немного вперед. И мы увидим ту же комнату Павла в гостинице и — Павла, но без повязки на голове, в теплом халате и, сидящим в кресле. На коленях у него — развернутый иллюстрированный журнал.
— Пабло! – раздался голос Дженни из соседней комнаты, — К тебе гость.
— Кто?
— Это я, Паша, — голова Сени просунулась в дверь, — Можно к тебе?
— Сеня, — обрадовался Павел, — Входи.
— Не помешаю?
— Ну, что ты. Какие дела у больного. Сижу. Смотрю в окно. Мечтаю. Или просматриваю старые журналы. Смотри, что я нашел, — и Павел протянул Сене журнал.
— Похоже на наш театр, — неуверенно сказал Гай, рассматривая картинку.
— Театр. Знаешь, что здесь написано? Театр в русском городе Одесса, одно из красивейших зданий мира. Вот увидел эту картинку и, как будто знакомого встретил. Так захотелось домой.
— А, ты плюнь, Паша, на эту Америку, собери вещички, купим билеты и недельки через три будем в Одессе.
— Как бы я не хотел этого, Сеня, не могу. У меня контракт.
— Это тот, что за дверями? – понизил голос Сеня, — Ладно, не сердись. Пошутил.
— А, я, ведь, проститься пришел, Паша.
— Как?
— Уезжаю. А, что мне здесь делать? «Товар» куплен. Багаж отправлен… Спасибо тебе за деньги. Ты нам здорово помог.
— Какие деньги? – удивился Павел.
— Ну, те, что ты прислал.
— Я?
— Ну, как же? – растерялся Сеня, — Она сказала, что ты…
— Дженни?
— Ну да.
— Дженни! – позвал Павел.
— Да, милый, — отозвалась, входя Дженни.
— Сеня говорит, что ты от моего имени передала ему деньги?
— Да, милый. А, что, я плохо сделала?
— Нет, нет! – воскликнул Павел и, повернувшись к Сене, спросил:
— И много?
— Больше десяти тысяч, — ответил все еще ничего не понимающий Гай.
— Он говорит больше десяти тысяч. Но откуда у меня такие деньги?
— Не волнуйся, милый. Просто, я продала кое-что из своих безделушек. Ты же знаешь, что я не люблю мишуры. Я же знала, что ты очень хочешь помочь своим друзьям, своей родине.
— Дженни…, родная, — голос Павла дрогнул.
— Ну, вот, видишь… — сказала Дженни и нежно, по-матерински, поцеловала Павла в голову.
— Я пойду, закажу чай.
Сеня посмотрел вслед вышедшей Дженни, хмыкнул и покрутил недовольно головой.
— Тебе не нравится она? – встревожено спросил Павел.
— Да нет… — как-то неопределенно ответил Сеня, — Уж, больно, красивая… Да и папаша у нее богатый… боюсь, Паша, что ты останешься здесь насовсем.
— Что ты! Ни за что! Весной у меня кончается контракт, и я обязательно буду дома.
— Ну ладно… Будем ждать, — поднимаясь сказал Сеня,- Я пойду. Пора.
Они обнялись. Поцеловались троекратно по-русски и Сеня, подозрительно хлюпнув носом, схватился за шляпу.
— Вы уже уходите? А чай, — запротестовала, было, Дженни, но Гай развел руками и, пробормотав: — Пора,- ссутулившись, вышел из комнаты.
На глазах у Павла навернулись слезы. Дженни бросилась к нему, обняла и прижалась головой к его щеке. А он, гладя ее по волосам, долго смотрел на двери, в которых только что скрылся Сеня Гай.
***
Мне бы хотелось увести свой рассказ в другую сторону и поведать вам о счастливых минутах и долгой жизни наших героев. Но, простите, я не могу этого сделать. Я бы погрешил против истины и нарушил бы обещание, которое дал своему отцу, а он – Осипу Битману: рассказать так, как было на самом деле или не говорить на эту тему вообще.
Я пойду по пути правды, какой бы она не была.
А было все так.
***
Во время антракта, в зале театра «Эмприсс» в Сан-Франциско, который в тот день был переполнен и гудел как растревоженный улей, мы могли бы услышать такие разговоры:
— Вы, знаете, скоро моя фирма вылетит в трубу, — это обращение пожилого господина с хризантемой в петлице к миловидной даме,- Вторую неделю я не могу работать. Весь поглощен оперой. Это какое-то колдовство. Не пропускаю ни одного спектакля. Плачу за билеты бешеные деньги, но… они стоят этого… эти ребята из Чикаго. Особенно Бончи.
— Да, голос у него необыкновенный, — в разговор вступает другой представительный господин, сидящий рядом красивой женщиной. Видимо, с супругой.
— Мы с Бетти, просто очарованы. Какой диапазон… А, очаровательная Дженни Флинн?
— Мы целый день сегодня пытались встретиться с Бончи, — жаловались своему соседу две перезревшие девицы,- Но он нас не принял. Нам сказали, что он болен. А сегодня он поет.
— Говорят, что его невеста очень ревнива и не допускает к нему интересных женщин,- успокоил дамочек сосед.
А, в это же время, за кулисами, в актерской уборной, бледный, с синевой под глазами, весь какой-то сникший, лежал на кушетке Павел.
— Пабло, — сказала Дженни, гладя его по волосам, — Так нельзя. Надо отменить спектакль. Ты же не можешь петь.
Хеудж замер, ожидая слов Павла. И, чтобы справиться с волнением, нервно покусывал кончик не зажженной сигары.
Павел на мгновение закрыл глаза, затем улыбнулся через силу, чтобы успокоить Дженни и сказал:
— Я допою последний акт. Ничего, я чувствую себя сносно, любимая. Не волнуйся. Я обязательно допою.
Хеудж облегченно вздохнул, отбросил сигару в сторону и приблизившись к Павлу, тихо произнес:
— Все. Это последний спектакль. Я прерываю гастроли. Распускаю труппу до тех пор, пока ты не встанешь на ноги. Я бы давно сделал это… . Но зритель… зритель… он желает слушать только тебя.
Дженни остановила Хеуджа взглядом, с тревогой посмотрела на Павла и вышла из уборной.
Хеудж хотел сказать Павлу что-то еще, но тут раздался звонок, призывающий актеров на сцену.
Павел встал, подошел к столику, достал из шкатулки, прикрытой салфеткой прибор и, сделав себе ингаляцию, направился к двери…
***
Начался последний акт и мы, сидя в зале, слушаем, как Павел поет знаменитую арию «Смейся Паяц».
В его голосе звучали не поддельные чувства попранной гордости. Боль о погибшей любви и растоптанной жизни.
И, вдруг, Дженни с ужасом увидела, как Павел стал биться в конвульсиях кашля и по рукаву арлекина, которым он прикрывал лицо, расплылось зловещее красное пятно…
А зал приняв это за плач, рыдает вместе с Павлом…
— Боже мой, как он поет… — прошептал бледный от волнения Хеудж. И, вдруг, его внимание привлекло странное поведение Дженни.
Она что-то показывала жестами, стараясь обратить его внимание на Павла. Хеудж поднял глаза и увидел, что Павел, задыхаясь, глотает кровь, а на груди и на рукаве расплывается кровавое пятно.
Хеудж, с криком:
— Занавес! – сам бросился и сбросил чеку со стопора.
И, как только, сцена скрылась от зрителей, Павел стал медленно оседать. Его подхватили и осторожно уложили на кушетку за кулисами.
***
А, зал затих в оцепенении. Кажется, что пауза длится бесконечно. Но, вот, театр словно взорвался от грома аплодисментов…
А занавес не поднялся..
***
Бледный на кушетке лежал Павел. Его окружили взволнованные актеры, а Дженни, опустившись перед ним на колени и обхватив голову Павла, шептала ему:
— Пабло, любимый, ты меня слышишь? Я давно хотела тебе сказать, что у нас будет сын…. Ты меня слышишь, Пабло?
Павел с трудом открыл глаза, и на краешках его губ, появилась едва уловимая улыбка.
***
А в зале гремели аплодисменты, свист и крики «Браво».
***
В это же время Павла увозит, от служебного входа, карета скорой помощи.
***
Помните, что находимся в Америке начала двадцатого века. Вспомните, что Энрико Карузо выступал в Метрополитен Опере. Вот и сейчас, в закулисной части этого знаменитого театра группами стоят актеры и служащие театра. Все внимательно следят за сценой, на которой идет опера Верди «Риголетто».
Льется со сцены чарующий голос Карузо — он поет балладу Герцога.
У первой кулисы стоят: секретарь Карузо – Бруно Дзирато и директор оперы – Джулио Гатти-Казаццо. Чуть в стороне от них – костюмер Карузо и пожарник с ведром. У Дзирато и Гатти-Казаццо встревоженные лица.
— Дорогой, Бруно, — взволнованно сказал директор, — Нельзя сейчас сообщать об этом Энрико. Вы же знаете его. Он тотчас все бросит и уедет.
— Сеньор, Джулио, я не могу это утаить. Он никогда мне этого не простит.
— Ну, скажите ему об этом хотя бы после спектакля.
— Я очень сожалею, но я просто обязан сделать это сейчас.
— Хорошо, — после некоторого раздумья, выдохнул директор, — Вы это сделаете в моем присутствии.
Шквал аплодисментов, обрушившийся из зала, прерывал разговор.
За кулисы, со сцены, вышел Карузо. Он весь взволнован. Он еще на сцене.
— Сеньор, я получил для вас телеграмму, — обратился к нему Дзирато.
— Откуда? – спросил Карузо и, не дождавшись ответа, вернулся на сцену, куда его позвали несмолкающие аплодисменты.
Зная, что это будет не один раз, директор и Дзирато терпеливо ждали.
— Ну, так откуда? – повторил Карузо, вернувшись.
— Из Сан-Франциско.
— От кого?
— От Дженни Флинн.
— Что она пишет? – и, не дождавшись ответа, Карузо снова ушел на сцену.
— Ну, так, что она пишет? – во второй раз спросил Карузо.
— Она пишет, что Пабло Бончи тяжело болен.
Карузо, шагнувший, было, на сцену, резко развернулся и, подойдя вплотную к Дзирато, с гневом потребовал:
— Где телеграмма?
Дзирато подал Карузо конверт.
— Дорогой, Энрико… — попытался было вмешаться директор.
Но Карузо не слушая его и, не обращая внимания на аплодисменты, быстро ушел, на ходу читая телеграмму.
***
На сцене идет второй акт «Риголетто». В уборной Карузо Дзирато сидит в кресле, нервно постукивая пальцами по подлокотнику. Гатти-Казаццо молча расхаживает по комнате. Оба с волнением ждали антракта.
Распахнулась дверь, вошел Карузо, отстегивая шпагу. Снял с себя цепь и бросил ее на стол.
— Джулио! Вы вызвали Пагини? – снимая жилет, спросил он у директора.
— Да, он здесь.
— Последний акт пусть допоет он. Я уезжаю. Бруно, закажите мне билет до Фриско.
— Слушаюсь, — Дзирато вышел.
— Послушайте, Энрико, это безумие, — отговарвал его директор, — Ведь, публика меня растерзает!
— А, вы ей объясните, — доносится голос Карузо из-за ширмы.
— Но, что я ей скажу? Она желает слушать Карузо, а не мои объяснения.
— А вы скажите, что у Карузо умирает друг. Они поймут, — сказал Карузо, выходя из-за ширмы, уже одетый, — А, если и этого им мало, то передайте, что я спою им всю оперу сначала, когда вернусь.
Директор в ответ угрюмо кивнул.
— Не сердись на меня, Джулио, — прижав директора к себе, — Я должен быть там.
Директор сокрушенно развел руками.
***
Давайте посмотрим окончание моего рассказа по кадрам, как в кино.
***
С грохотом, вспарывая ночную тьму, мчится поезд. У стола салона стоит Карузо. На столе стынет нетронутый ужин.
Слышится голос Дженни, повторяющий строки из телеграммы:
— Дорогой Энрико! Пабло тяжело болен. В бреду часто зовет тебя…
— Зовет тебя, зовет тебя… — выстукивают колеса.
***
В это время в больнице умирает Павел. Над ним склоняется врач и Дженни.
Павел мечется в бреду. И кажется ему, что…
… Он стоит на сцене театра в родной Одессе. Только что он закончил петь. Еще звучит последний аккорд оркестра, а зал уже неиствует в овациях.
В первом ряду, который уезжая Павел обещал им, сидят портовые грузчики. Среди них его первый учитель, старый скрипач из портового кабачка. Очки его съехали на нос, слезы умиления текут по его морщинистым щекам.
— Бис! Бис! – несется из зала.
— Санта-Лючию, Санта-Лючию.
Павел, улыбаясь, поднимает руку. Зал мгновенно замирает.
— Я буду петь, — голос Павла звучит под сводами театра. Он разрастается, заполняя весь зал. И, вдруг, где-то на высокой ноте, обрывается.
В зале мертвая тишина…
Мечется в бреду Павел.
— Я буду петь…, — шепчет он пересохшими губами, — На Молдаванке…
лицо его дернулось. Павел с хрипом вдохнул и замер, как бы ожидая первых аккордов оркестра…
***
К больнице подъезжает пролетка. С нее торопливо соскакивает Карузо и вбегает в дверь.
— Будьте любезны, — спрашивает он у регистраторши, — Где лежит Пабло Бончи?
— В палате 53, — только и успела сказать девушка.
Карузо уже бежит по коридору.
Палата 47, 49, 51… палата 53 за углом.
… Поворот….
… Карузо видит, как санитары, распахнув двери палаты, вывозят закрытое простыней тело.
Опершись о стену, чтобы не упасть, какой-то сникший, стоит Карузо.
Поворачивается и медленно идет обратно по коридору.
Бредет как слепой, натыкаясь на вещи, мимо регистраторши, которая тянет к нему фотографию для автографа.
Натыкается на дверь, открывает ее и выходит на улицу.
* * *
На кладбище собралось большая толпа провожающих.
У могилы стоит гроб.
Над гробом плачет Дженни.
В скорбном молчании застыл Хеудж.
Но, вот, на середину выходит седобородый человек, откашливается, собираясь произнести прощальную речь.
— Позвольте мне, господа, — вдруг раздается со стороны.
Это Энрико Карузо. Осторожно раздвигая людей, он пробирается к могиле.
— Позвольте мне, господа!
— Прошу, вас, — уступает свое место седобородый человек.
Карузо постоял мгновение и, вдруг, откинув голову, запел:
Как прекрасна даль морская,
Как влечет она сверкая,
Сердце, нежа и лаская,
Словно взор твой голубой.
В его глазах блестят слезы, а голос его, то рыдал о потерянном друге:
… даль зовет тебя иная,
Неужели навсегда я
Потерял тебя, мой друг?
… то гневно рокотал, упрекая небо за то, что оно отняло жизнь у этого прекрасного парня из России.
… Не оставляй меня
Тебя я умоляю…
Так прощался певец из Неаполя с певцом из Одессы.
А по кладбищу, над плачущей толпой, плывут облака. И не понятно, плывут ли они над Сан-Франциско, Неаполем или Одессой.
Ведь, они везде одинаковы и для всех родные – эти облака.
***
Одесса.
Берег моря.
Волны с ревом бросаются на берег и разбиваются о камни.
Откуда-то издалека, из-за ревущих волн, слышится прекрасный голос Павла, поющего необыкновенную песню «Памяти Карузо»…
… А, может быть, эта песня звучит в наших сердцах?
Волну срывает шквал
И брызги вверх летят
Разлука так близка
Они вдвоем грустят
Ее тревожный взгляд
В слезах ее глаза
Ее к груди прижал
И нежно ей запел
Припев:
Люблю, люблю тебя
И силы в мире нет такой
Нас разлучить нельзя
Любовь моя навеки я с тобой
Он мысли гонит прочь
Душа его болит
Луной светлеет ночь
И музыка звучит
Глаза в глаза глядят
И в них он утонул
Сквозь свет зеленых глаз
Он видел и мечтал
Далекий берег тот
Где ночью с ней стоял
И пел, томясь душой
Те нежные слова
Припев:
Люблю, люблю тебя
И силы в мире нет такой
Нас разлучить нельзя
Любовь моя навеки я с тобой
На сцене я пою
Любовь играю я
Фальшиво я люблю
Ведь рядом нет тебя
Но только взгляд один
Забуду все слова
Одну тебя люблю
Любовь моя сильна
И пьян я от нее
Нет жизни без тебя
И счастья не найти
Один лишь только взгляд
Твоих зеленых глаз
Душа моя поет
Те нежные слова
Припев:
Люблю, люблю тебя
И силы в мире нет такой
Нас разлучить нельзя
Любовь моя навеки я с тобой
Люблю, люблю тебя
И силы в мире нет такой
Нас разлучить нельзя
Любовь моя навеки я с тобой
Любовь моя навеки я с тобой
Заключительные слова автора
Отец, рассказывая мне эту историю, говорил, что хочет не только написать ее, но и озвучить голосом этого удивительного одесского самородка. Но он не понимал как это сделать. Сегодня, разбирая архивы отца, я натолкнулся на одну ссылку, которая вела в Чикаго, где…
Да, необходимо поверить, хотя и трудно это сделать, но в музыкальном архиве Чикаго мне удалось разыскать столетние граммофонные записи голоса Павла Бойченко.
Я получил их, поработал над ними современными способами и теперь наслаждаюсь удивительным пением великого русского певца.
Когда я опубликую эту историю, то обязательно приложу к книге диск, на котором вы услышите голоса Павла и Дженни.
Но и это еще не вся история, и ее продолжение начнется со слов, сказанных Дженни умирающему Павлу:
— Пабло, любимый, ты меня слышишь? Я давно хотела тебе сказать, что у нас будет сын…. Ты меня слышишь, Пабло?
Значение слов, помеченных значком — *
РОПиТ — История Одессы неразрывно связана с морем, портом, торговлей и пароходным сообщением. Первые шестьдесят лет жизни молодого города пароходное сообщение в нем было нерегулярным. В конце 60-ых годов Х1Х века при непосредственной материальной поддержке правительства в Одессе учреждается частное пароходное предприятие на Черном море – Русское общество пароходства и торговли (РОПиТ), цель которого состоит в развитии торговли и почтовых сообщений Юга России с иностранными и русскими портами. Создание РОПиТ способствовало упрочнению торговых связей Одессы с иностранными портами, сделало успешным каботажное плавание, открыло свободный доступ паломникам к святым местам Востока – на Афон и в Иерусалим. В то же время, благоустраивались порты на Черном и Азовском морях, в том числе и Одесский порт.
Кастель-Нуово (Castel Nuovo; собств. «новый замок»), также Маскио Анджоино (Maschio Angioino), — замок, возведённый королём Карлом Анжуйским на взморье в Неаполе в связи с переносом столицы его владений из Палермо. Строительство началось под присмотром французских военных инженеров в 1279 году и продолжалось три года.
Кастель Сан-Эльмо — название холма и крепости в Неаполе, расположенных вблизи картезианского монастыря Св. Мартина. Оба сооружения возвышаются над Неаполем и видны с любого места в городе. Название «Сант-Эльмо» происходит от имени старой церкви X столетия, Сант-Эразмо, позднее то имя было сокращено до «Эрмо» и, наконец, «Эльмо».
Везувий — действующий вулкан на юге Италии, примерно в 15 км от Неаполя. У подножия — город Торре-Аннунциата.
Въехав в Неаполь, поднимаемся на холм Позилиппо откуда отрывается одна из красивейших панорам Неаполитанского залива.
«Тото» — сын сторожа.
Оперный театр Сан Карло — оперный театр в Неаполе. Был построен по приказу Карла III для замены обветшавшего театра Сан Бартоломео (1621). Открылся 4 ноября 1737 г. с перелицовки оперы Метастазио. На то время в театральном зале помещалось до 3300 зрителей, что делало театр самым просторным в мире. В 1815-22 гг. театром Сан Карло заведовал Россини, а в 1822-38 гг. — Доницетти, в 1850-х гг. — Никола Бокса. Здание было перестроено после пожара 1816 г., затем обновлялось в 1845, 1854 и после бомбардировок 1943 г.
Театр «Лирическая опера Чикаго» — чистый вымысел автора, выдавшего данный театр за театр Худжа. Автор сам-то не бывал в Чикаго, но где-то прочитал, что этот театр был построен только в 1920 году. Но название театра «Лирическая опера Чикаго» настолько понравилось автору, что он решил погрешить перед исторической истиной. Но все остальное, рассказанное до этого — правда. В дальнейшем возможен вымысел, но только в том случае, если он будет улучшать повесть, то есть, стоить того.
Попуда и Маразли – это знаменитые люди Одессы, занимавшие в разное время должности городского головы.
Асвадуров – табачный фабрикант
Аль Капоне – известное имя американского гангстера из Чикаго.
Автор допустил вторую неточность: Аль Капоне родился в Нью-Йорке и не мог, будучи мальчиком, ходить по Чикаго. Прием использован для повышения интереса при чтении.